ую,  что  изжарился  заживо.  Здесь могут жить только ящерицы и
    канаки  -  эти  желтые обезьяны. (Джонни было восемнадцать лет. Он очень
    хотел,  чтобы  его  считали  взрослым  и  ради  этого старался как можно
    крепче  ругаться,  как  можно  грязнее  говорить о женщинах и рисоваться
    своим презрением и грубостью по отношению ко всем цветным.).

    - В Штатах не платят такие деньги, - отвечали старшие.

    - Попробуй найти там работу. Аллэн расскажет тебе, как это легко.

    - Работать нигде не сладко...

    Много  позже я задавал Фредди тот же самый вопрос: для чего, собственно,
    шеф устроил свое бюро на Пальмовых островах, в чужой стране?

    Фредди только рассмеялся!

    -  Шеф  знает,  что делает, - сказал он. - В Штатах он у всех на глазах.
    Там  сотни  прогрессивных  газетчиков.  Всем  им рот не замажешь. Мистер
    Чилл  получил  субсидии?  На  что?  На научные исследования. На какие? А
    здесь  Чилл полный хозяин. Он - господин Доллар. Что он делает у себя за
    колючей  проволокой?  Нас  не  касается,  он  платит  долларами. Здешний
    президент сам примет меры, чтобы охранять покой шефа.

    Конечно,  Фредди был прав. Все мы были господа доллары в этой стране. Не
    только  шеф,  но  и  Фредди, и Джонни Пупсик, и я, и даже монументальные
    охранники на пристани. Один из них сказал мне как-то:

    -  Какой  смысл ехать в Штаты? Кем я буду там? Вышибалой в баре, рабочей
    сардинкой   в   метрополитене?   А  здесь  я  не  сардинка,  я  господин
    Американец. Эй, ты, черномазый, посторонись, ослеп, что ли?

    В   полдень,   окончательно   осовев  от  жары,  мы  прекращали  работу.
    Начинались  томительные часы дневного перерыва - от 12 до 6. Можно было,
    игнорируя  жару  и  акул,  отправиться  на  купанье; можно было сидеть в
    комнате,  завесив  окна мокрой простыней, киснуть от жары и вслух ругать
    шефа,  тропики,  самого себя, безработицу и Фредди. Можно было, наконец,
    вышибая   клин  клином,  провести  шесть  часов  за  стойкой  в  буфете,
    изобретая   необыкновенные   коктейли   и  посмеиваясь  над  хвастливыми
    россказнями Джонни о его воображаемых романах.

    Я  обычно  предпочитал  первый способ, а наш молчаливый начальник Клэй -
    последний.  Ровно  в двенадцать он забирался на вертящийся табурет перед
    стойкой  и начинал, как он выражался, атаку на приступ малярии. Часа два
    шла  ожесточенная  молчаливая  борьба между алкоголем и лихорадкой. Клэй
    глушил  болезнь  страшными  смесями  из рома, лимонной кислоты и чистого
    спирта  (никто  из  нас  не  мог  их даже пригубить). Затем после долгой
    борьбы  спирт побеждал и болезнь, и больного. Клэй, размякнув и опьянев,
    впадал  в  философское  настроение.  Пригорюнившись,  он  подсаживался к
    подчиненным и смущал их трудными вопросами:

    -  Зачем я пью? - спрашивал он. - Зачем работаю? Зачем живу? Отчего меня
    не гонят? Не знаете? Эх, вы, молодежь!

    По  вечерам Клэй не работал. В лучшем случае он дремал у себя за столом,
    положив  под  щеку  "Справочник  железобетонщика".  Все начальство знало
    это,  вплоть до шефа, но Клэя не трогали. Наш начальник был в своем деле
    артистом.  Он,  как  никто,  умел  класть заключительные мазки, и все мы
    разводили   руками,   когда  Клэй  двумя  словами  разрешал  безвыходные
    затруднения.

    Пьянство Клэя имело неожиданные последствия для меня.

    Это  было  примерно  через месяц после моего приезда. Уже месяц я считал
    фундаменты   и   балки   для   каких-то  неведомых  сооружений,  которые
    обозначались  у нас: "корпус А, корпус В, корпус X" и т. д. Для чего эти
    корпуса,  никто не знал да и не спрашивал. Мы получали двойное жалованье
    не за любопытство.

    Но  вот  однажды  вечером,  когда  воздух  был,  как парное молоко, а на
    темной  глади  океана  золотилась  лунная  дорожка, кто-то вызвал Клэя к
    телефону.   Наш  начальник,  как  обычно,  дремал,  подпирая  подбородок
    ладонями,  и Джонни, подмигнув нам, сказал: "Что же вы звоните? Разве вы
    не знаете, что он плохо слышит после обеда?"

    - Кто плохо слышит?(Джонни, съежившись, на цыпочках отошел от телефона).

    Голос  Клэя  был неожиданно ясным и трезвым, но движения, как у пьяного,
    -  порывистые  и  вместе  с тем, связанные. Видно было, что перед каждым
    движением  старший  инженер  размышляет: "Надо встать. Надо взять трубку
    правой рукой" и т. д.

    Протягивая  руку,  Клэй  опрокинул  бутылочку  с  тушью,  задержался  на
    мгновение,  строго  посмотрел на нас: не смеемся ли? Медлительно положил
    промокашку  на  кляксу  и  взял  телефонную трубку, не замечая, что тушь
    из-под промокашки течет ему на руку.

    -  Какая  схема?  - сказал он, морщась с досадой. - Корпус Н? Делайте по
    чертежам корпуса В. Не понимаю. Какие исправления? Ну, хорошо!

    Он  опустился  на  свое кресло и, морщась от головной боли, провел рукой
    по  лбу,  пятная  лицо  тушью.  Джонии  сдавленно хихикнул. Клэй пытливо
    поглядел  на  него, словно подозревая, что это Джонни подстроил каверзу,
    потом  на  свою  черную  ладонь,  потом  на  залитый  тушью стол и вдруг
    улыбнулся добродушно и беспомощно.

    -  Кажется,  я  пьян, мальчики. Придется сходить кому-нибудь из вас. Кто
    тут  самый толковый? (Он обвел глазами контору.) Аллэн, будьте добры. Вы
    знаете,  где корпус В? Что? Секретно? Ничего, я отвечаю за это. Я напишу
    им, пусть покажут вам лабораторию в работе.

    "Покажут  лабораторию  в  работе!"  Наконец-то для меня откроется секрет
    Кокосовой  концессии.  Наконец-то,  я  увижу,  какие  дела прикрываем мы
    нашими  балками  и  перекрытиями.  И  десяти  минут не прошло, как я уже
    сидел  в кабинете начальника лаборатории - мистера Стоуна и вместе с ним
    рассматривал планы корпуса В.

    -  Здесь  в электролитном цехе все будет по-прежнему, - говорил он, водя
    карандашом  по светокопии. ("Вот как, - подумал я, - электролитный цех в
    кокосовом  складе!").  Нужно  только  увеличить  размеры  компрессорной.
    (Компрессорная!  Для чего же им нужен сжатый воздух?). Здесь вы добавите
    отверстие   для  трубопровода.  (Повидимому,  воздушного.)  Здесь  будут
    резервуары,  а  здесь машинный зал и трансформатор при нем (я сообразил,
    что  машины  питает  током  наша  Центральная  электростанция). Но самое
    главное,  лаборатория.  Как  раз сейчас (он взглянул на часы) начинается
    опыт, и вы сможете увидеть необходимые механизмы в действии.

    Он  повернул  какой-то  рычажок на мраморной доске, и в стене против нас
    открылось  круглое  отверстие,  нечто  вроде  иллюминатора.  Я  заглянул
    внутрь  и  увидел за выпуклыми стеклами довольно просторную, очень плохо
    освещенную  комнату,  без  дверей  и  без  окон,  но  зато  со сплошными
    зеркалами  во  всю стену. В комнате было несколько пальм в кадках, полки
    с  коллекциями,  небольшая,  очень изящная антилопа с тонкой мордочкой и
    подвижными  ушами, и, даже, аллигатор в железной клетке. Из-за зеркала я
    не  сразу  сумел  разобраться,  потому  что  все  предметы  удваивались.
    Казалось,  что перед нами не одна антилопа, а две и обе они одновременно
    поднимали голову, переступали ногами или вытягивали шею.

    Внезапно  антилопа  (и  ее  отражение)  насторожилась, понюхала воздух и
    заметалась  по  комнате. Потом животное остановилось, прижавшись в угол,
    и  только тут, перехватив ее взгляд, я заметил, что пугало ее. В верхнем
    углу  из  небольшой  трубки,  похожей  на  дуло ружья, струђй бил пар. В
    несколько  минут  вся  комната  заполнилась  паром, сначала в нем утонул
    аллигатор, затем антилопа, потом пальмы и полки.

    -  Вот  всегда  так,  -  с  возмущением воскликнул Стоун. - Самый важный
    момент в тумане.

    - Пробуете ядовитые газы? - опросил я с отвращением.

    Стоун отмахнулся.

    - Что вы? Какие там ядовитые? Безвреднейший водород.

    Некоторое  время  спустя  туман  прояснился. На этот раз опытная комната
    выглядела  совсем  иначе.  Зеркало  запотело,  пол покрылся тонким слоем
    матовой  изморози. Пальмы поникли, аллигатор спал, свернувшись в клубок,
    как  собака,  только  антилопа судорожно прыгала по комнате, по временам
    останавливаясь и опуская голову, как будто сон одолевал ее.

    -  Сто десять градусов! - воскликнул Стоун, указывая на стену, где висел
    огромный  термометр  неизвестной  мне  конструкции.  Светящаяся  стрелка
    стояла возле 110, даже 112. Нет, уже 113. Температура все время опускалась.

    Теперь  мне  стало понятно все. Корпус В был грандиозной лабораторией по
    изучению   холода.  В  электролитном  цехе  добывали  водород  из  воды.
    Гигантские  резервуары,  которые  мы  рассчитывали,  предназначались для
    хранения  газа.  В  компрессорной  газ сжимался, а в машинной, вероятно,
    превращался  в  жидкость. Ледяной газ вдувался в зеркальную комнату. Но,
    зачем? Чтобы простудить аллигатора?

    -  Любопытно,  сколько  она  выдержит, - бормотал Стоун, глядя на прыжки
    антилопы. - Очевидно, нужно некоторое время, чтобы заморозить ее.

    Снова  поднялся  туман, на этот раз ненадолго, а когда он осел, антилопа
    лежала  без  движения поперек желоба, по которому стекала очень светлая,
    почти совершенно прозрачная жидкость.

    -  Жидкий  воздух!  -  догадался я. - Стоун молчаливым кивком подтвердил
    мое предположение...

    Но  тут  же возникло новое невиданное явление. Верхняя часть лаборатории
    осветилась.  Через  всю  комнату  от края до края протянулись оранжевые,
    голубые  и  темно-фиолетовые  лучи.  Цвет  их  менялся ежесекундно, лучи
    сплетались,  вспыхивали,  вращались.  Временами  казалось, как будто под
    потолком  подвешен  сине-оранжевый занавес, и складки прозрачной материи
    колышутся на ветру.

    -  Небольшое северное сияние, - пояснил невозмутимый Стоун. - Над жидким
    воздухом  образовался  вакуум. Когда мы даем ток, комната превращается в
    газовую лампу.

    Внимательно  глядя  в иллюминатор, он начал нажимать разноцветные кнопки
    одну  за  другой,  и  опытная  камера  ожила  - от потолка ее отделились
    странной  формы  крюки,  щипцы  и подвески... Металлические пальцы стали
    шарить  по  полу,  вынося  из  жидкого воздуха ящики, кадки с пальмами и
    сосуды...  (видимо,  внизу  были  расставлены разнообразные вещества, на
    которых  испытывалось действие холода)... Один из крюков зацепил мертвую
    антилопу,  но,  не удержав, уронил ее, и антилопа, упав на бетонный пол,
    разбилась  на  куски, как стеклянная, голова отскочила в сторону, тонкие
    ноги разлетелись осколками.

    Больше  я  ничего не видел, потому что Стоун выключил цветное сияние, и,
    закрыв иллюминатор, обернулся ко мне:

    -   Такова   наша   опытная   лаборатория,  -  сказал  он.  -  Ее  нужно
    усовершенствовать и расширить... Давайте посмотрим размеры по чертежу.

    Записывая  цифры  и  проставляя  их на светокопии под диктовку Стоуна, я
    все  время  думал:  "Зачем  это  все  нужно? Сначала мне пришло в голову
    самое  простое  объяснение. У мистера Чилла - нашего шефа - величайшие в
    Америке  бойни. Ему принадлежат горы колбас, грудинки, мясных консервов,
    фарша,  котлет,  паштетов,  тушенки, бульонных кубиков. Говяжий король -
    мистер  Чилл  - основной заказчик холода. Чтобы доставить вырезку, филе,
    грудинку  и  ливер  Чилла  во  все 48 штатов и 16 маршаллизованных стран
    голодной  Европы,  нужны тысячи вагонов, сотни пароходов-рефрижираторов,
    сотни  портовых холодильников на всех берегах Атлантики и Тихого океана.
    Наш  шеф не только говяжий король, он король мороза, и понятно, если его
    лаборатории изучают холод".

    Но,  трезво  подумав,  я  отказался  от  своего собственного объяснения.
    Изучение  холода - вещь понятная, но к чему же замораживать антилопу? Ни
    один  лесоруб, свалив дерево, не станет его вытаскивать из леса вместе с
    сучьями  и  листвой...  Никакого  смысла  нет возить за тридевять земель
    замороженных  быков  с  рогами,  копытами  и  обледеневшей  шкурой. Нет,
    мясная торговля здесь ни при чем... У шефа иные цели.

    И  я  решил, как только приедет Фредди, расспросить его, если только сам
    он знает что-нибудь.
                                    Глава 5

    ФРЕДДИ  приехал  гораздо  раньше,  чем я думал. В середине июля нагрянул
    неожиданно  шеф. Он прилетел на самолете после полудня в самую жару и за
    пять  минут  разворошил  весь городок, как муравейник. Полутрезвый Клэй,
    желтый  от  злости  и  лихорадки, собрал нас в Бюро. Джонни заикнулся об
    урочном  отдыхе  и  тут  же был оштрафован. Какое там расписание? Шеф на
    работе,   значит  все  должны  работать.  Отдыхать  поезжайте  в  Штаты,
    обивайте  там  пороги  на частных биржах труда. Кто сомневается, сегодня
    же получит проездной билет...

    Стиснув  зубы,  мы  уселись  за  столы.  Сегодня каждый из кожи вон лез,
    чтобы  доказать  свою  незаменимость. Машинистки стучали вперегонки, как
    горохом  сыпали,  сметчики громко жаловались на ошибки, начальники щедро
    раздавали  выговоры,  стараясь,  чтобы их голоса были слышны в коридоре,
    где мог проходить "великий Чилл".

    К  вечеру  дошла  очередь до нас: шеф потребовал к телефону Клэя, и даже
    Клэй,  наш  хладнокровный  Клэй, ко всему безразличный, кроме спиртного,
    побледнел, принимая трубку..

    -  Кажется,  старик  сам  получил  проездной  билет, - злорадно прошипел
    Джонни...

    Но здесь Клэй повесил трубку...

    - Аллэн, - сказал он четко, - вас требуют в кабинет шефа...

    Теперь  пришла  моя  очередь дрожать и краснеть. К шефу? Меня? За что? В
    чем  я  провинился... Я мысленно просмотрел все подписанные мною чертежи
    и  сметы...  Как  будто  никаких  ошибок,  никаких  замечаний... Значит,
    просто сокращение и меня, как новичка, первым...

    И  вот  приговоренный, я стою перед тяжелой дубовой дверью, бессмысленно
    глядя  на  бронзовую  львиную  голову,  которая  держит  в  зубах медное
    кольцо...  Сейчас  я возьмусь за кольцо и... открою дверь в Штаты, назад
    к   парковым  скамейкам,  к  унизительным  похлебкам  Армии  Спасения  и
    пятицентовым  ночлежкам...  Откуда-то  сбоку  выходит Стоун. Его холеное
    бледное лицо покрыто красными пятнами, губы дрожат...

    -  Надо  быть  идиотом,  -  говорит  он, стуча зубами, - полным идиотом,
    чтобы  верить  собственным  газетам.  Он  удивлен,  что  у  русских есть
    инженеры,  он  думает,  что  в  Москве ездят на белых медведях верхом...
    Надо быть стопроцентным дураком...

    Я  не  слушаю  Стоуна,  мне не до него. Я понимаю, что Стоун уже получил
    проездной билет в Штаты...

    И  вдруг передо мной возникает знакомое лицо Фредди. Мой бывший соученик
    взъерошен  и  бледен, как бывало перед экзаменом. Радостно вскрикнув, он
    тащит меня за рукав в соседнюю комнату и, задыхаясь, шепчет на ходу...

    -  Аллэн,  друг,  это  я  тебя  вызвал,  извини.  Выручай,  на  тебя вся
    надежда...  Шефу  прислали  из  ФБР  русскую  статью. Нужно ее перевести
    сейчас  же...  Шеф  рвет  и  мечет,  а  я все перезабыл... - "Я хожу, он
    ходишь"... Ничего не помню.

    - Но, Фредди, дорогой, я восемь лет не брал в руки учебника.

    -  Как-нибудь,  Аллэн,  как-нибудь... Вот словари, бумага, если нужно, -
    вызовем  стенографистку...  Думай во всю, Аллэн, от этого зависит и твоя
    судьба и моя...

    Он  сунул  мне в руки тонкий журнал. Я увидел на обложке русские буквы и
    обрадовался  им,  как старым знакомым. Будто бы снова вернулись колледж,
    экзамены,  длинные  шпаргалки  с  неправильными  глаголами  и погибающий
    Фрэдди, у которого вся надежда была на меня.

    Судя  по заголовку и внешнему виду, журнал был популярным, вероятно, для
    молодежи.  На  обложке  очень  яркими красками было изображено бирюзовое
    небо  и  изумрудно-зеленые волны. В волнах тонул пароход, крутой нос его
    был  задран,  и  красный  киль  выскочил  наружу.  На переднем плане, на
    снежном  берегу  стояли  люди  с флагами, причем вид у них был почему-то
    довольный   и  радостный...  Какая-то  светловолосая  девушка  улыбалась
    юношам,  чернобородый  сутулый великан показывал на пароход. Я подивился
    наивной  беспомощности  художника, который не сумел изобразить тревогу и
    ужас.  Но  Фредди  не  дал  мне  раздумывать...  Перевернув страницу, он
    показал статью, отчеркнутую красным карандашом, и я, запинаясь, перевел:
                            ДОМ, ПОСТРОЕННЫЙ ИЗ ВОДЫ

    Очерк Г. Горина.

    -  Ты  уверен,  что  из  воды,  а не в воде? - переспросил Фредди. Очень
    странно - "из воды".

    Но  нет,  оказывается, я помнил русскую грамматику отлично. Предлог "из"
    может  иметь  разные значения, но большей частью он переводится "фром" -
    откуда-то,  "оут  оф"  -  изнутри, или "оф" - из такого-то материала, из
    такой-то   группы...  В  данном  случае,  речь  шла  явно  о  материале,
    поскольку  перед  "из"  стояло  причастие "построенный", так что перевод
    "Тхе хоус мэйд оф ватер" был безусловно правилен.

    Но  я  думаю незачем задерживаться на всех грамматических сомнениях двух
    неумелых  переводчиков.  В  конце  концов  перевод был сделан. Вот текст
    очерка из советского журнала "Наука и техника".
                            ДОМ, ПОСТРОЕННЫЙ ИЗ ВОДЫ

    1. Толя выбирает дорогу

    ЯПОНСКИЙ  крейсер  типа  Ямато,  водоизмещением  в  16  тысяч  тонн, был
    потоплен   советскими  торпедоносцами  близ  острова  Вулканического,  в
    каких-нибудь  пяти  милях  от  своей  базы.  Это  было  в те дни, когда,
    рассыпавшись  под  мощными  ударами  войск, отборная Квантунская армия -
    лучшая  армия  микадо,  сломя голову бежала по Маньчжурским полям, когда
    ученые-бактериологи  в  Харбине  жгли архивы, расстреливали свидетелей и
    распускали  чумных  блох, а мистер Трумэн испытывал на японских женщинах
    и детях новое эффектное оружие - атомную бомбу.

    Разгромленные    в   Маньчжурии   самураи   капитулировали,   и   остров
    Вулканический   вместе   с  другими  русскими  островами  был  возвращен
    советскому   народу.   В   прежней   военно-морской   базе  разместилась
    океанологическая   станция,  и  океанологи  первые  поставили  вопрос  о
    подъеме    потопленного    судна.    Магнитная    разведка    определила
    местонахождение   металлического   корпуса,   дно  здесь  было  удобное,
    скалистое  (илистое  дно  может  засасывать  затонувшее  судно),  но лот
    категорически  сказал:  нет.  Глубина  311  метров,  давление  свыше  30
    атмосфер. В таких условиях водолазы работать не могут.

    В  то  время Толя Зайцев еще не знал этих подробностей. Он вообще ничего
    не  слыхал о крейсерах типа Ямато. Толя сидел на первой парте и, склонив
    на   плечо  круглую  стриженую  голову,  старательно  выводил  по  косым
    линейкам  крупные  и корявые буквы: "Я учусь в школе. У меня есть мама и
    сестра  Саша. Моя мама - стахановка. Мой папа убит на фронте... Папа был
    пулеметчиком".

    Толя  смутно  помнил  своего  отца.  Отец  его был "холодником", то есть
    специалистом  по  холодной  обработке  металлов.  Соседи  хорошо помнили
    мастера  Зайцева,  рассказывали сыну, каким знатоком своего дела был его
    отец.  И когда подошла пора выбирать профессию, Толя твердо решил встать
    на отцовскую дорогу.

    Он   кончил   с   отличием  амурское  механическое  -  самое  лучшее  из
    ремесленных  училищ  Дальнего  Востока.  Училище  это славилось на сотни
    километров  в  окружности  и задолго до выпуска ту