ще дальше за ней скала раздвигалась в
стороны, и можно было увидеть знакомое дно ущелья.

- Смотри-ка, уже рассвет, - сказал Кибернетик. - Долго мы проплутали.

Доктор ему не ответил. Он остановился и стоял теперь сжав кулаки, с
ненавистью глядя на лужу, преградившую им путь.

- Ну, чего ты застрял? Пойдем! Хорошо, что вышли в наше ущелье, успеем
добраться до шлюпки.

- Понимаешь, Миша... А ведь мы здесь не пойдем.

- Не пройдем?

- Нет. Я сказал, не пойдем. Сейчас я тебе все объясню.

- Да что тут объяснять! Объяснишь, когда сменим баллоны!

- Тогда уже будет поздно. Послушай, этот лабиринт... А теперь этот...
этот... бассейн, доска... Вон там, видишь?

- Какая доска? Я вижу каменную плиту, и прекрасно. С ее конца легко
перепрыгнуть через лужу!

- Вот именно. Именно перепрыгнуть... В этом все дело.

- Да говори ты толком, наконец!

- Помнишь, там, в лабиринте, я знал, что все время нужно поворачивать
налево?.. И этот зал мне знаком.

- Ну это ты, брат, загнул! Не мог ты этот зал видеть!

- А я и не видел. Здесь не видел. Я его на Земле видел... У меня такое
чувство, как будто я в чем-то виноват, как будто я эти опыты выдумал...

- Какие опыты?! - Теперь уже Кибернетик окончательно вышел из себя. Он
повернулся к Доктору, и его лицо покраснело от гнева. - Будешь ты говорить
толком или мне тащить тебя к выходу?! Кислорода осталось на пятнадцать
минут, хватит лирику разводить!

- Ну так слушай. В таком зале мы показываем студентам опыты на крысах,
ну... на простейшие инстинкты, понимаешь? Вон там - лабиринт. Здесь
прыжковый стенд. В конце - приманка. Кусок сала или выход - разница
небольшая. Конечно, все соответственно увеличено в масштабе.

- Ты хочешь сказать, что теперь в роли крыс мы?

Доктор молча кивнул и сел на пол. Он выбрал камень поудобнее, расположился
основательно и совершенно спокойно. Видно было, что он уже принял
окончательное решение и теперь никуда не спешил. Чтобы все время видеть его
лицо, Кибернетику пришлось сесть рядом.

- Значит, они простейшие инстинкты проверяют... А зря ты оставил бластер!

Доктор ничего не ответил, только пристально посмотрел на него, и почему-то
Кибернетик смутился, отвел взгляд. Но почти сразу же новая мысль заставила
его вскочить на ноги.

- Черт возьми, но это нелепо! Не могли они не видеть шлюпки!

- Конечно, они видели шлюпку и понимают, что мы не крысы. Вряд ли они
вообще знают, что такое крысы, но наверняка знают, как мы к ним относимся.

- Откуда?

- Оттуда, откуда они узнали об этом стенде. Из моей памяти.

Кибернетику показалось, что после этих слов дышать стало труднее, словно
уже истекли оставшиеся у них пятнадцать минут...

- Думаешь, они читают мысли?..

- Мысли - вряд ли. Человек мыслит символами, словами. А эта условная
система не может быть сразу понята никаким другим разумом, тем более что не
только способ информации, но и ее кодировка, как правило, всегда отличны.
Помнишь бету Ориона? Сколько там бились над расшифровкой языка запахов?
Нет. Не мысли, но вот память, пожалуй, им доступна. Память, прежде всего
зрительные образы. Ну, и эмоциональная окраска какого-то определенного
образа, наверное, им понятна... Впрочем, все это только догадки. Фактов
пока очень мало. Не успели мы собрать достаточно фактов.

- Еще успеем, - машинально сказал Кибернетик и вдруг понял все, что имел в
виду Доктор. - То есть ты хочешь сказать, что у нас нет другого выхода,
только отказ от участия во всем этом? - Кибернетик обвел рукой каменный
мешок, в котором они сидели.

- Я рад, что ты понял. Есть вещи, которые очень трудно объяснять.

- Нет. Подожди. Можно обойти доску или вернуться! В конце концов, в
лабиринте мог быть и другой ход. Мы же не все ответвления проверили. Не
сидеть же так, пока кончится кислород!

- Видишь ли, Миша, наверняка я знаю только одну вещь, отличающую человека
от крысы...

Они помолчали, слышно было, как где-то капает и шипит в респираторах
воздух. Кибернетик так и не спросил, что это за вещь, и тогда Доктор
закончил:

- Чувство собственного достоинства.

За секунду до этих слов Кибернетику еще казалось, что он сможет переубедить
Доктора или, на худой конец, сбегать к шлюпке за новыми баллонами. И
сейчас, уже признав для себя правоту Доктора, но все еще не находя сил
принять ее до конца, он зло возразил:

- Я ведь не стану ближе к крысе оттого, что пройду по доске!

- Конечно, нет. Но тогда ты примешь условия предложенной нам игры. Крысы
всегда их принимали.

Опять надолго наступило молчание. Свет фонарей постепенно желтел, и
Кибернетик отметил про себя, что, значит, и батарее от бластера досталось
тоже, скоро они останутся в полной темноте. Может, это и лучше...

Доктор отыскал его плечо. Рука Доктора казалась через скафандр очень
легкой.

- Думаешь, они поймут?

- По крайней мере, узнают о нас кое-что... И потом, это ведь прежде всего
для нас самих важно, не превращаться в подопытных кроликов...

Доктор не успел закончить фразу. За их спиной раздался громкий лопающий
звук. Оба резко обернулись. Стены не было. Исчез целый кусок в несколько
квадратных метров. И совсем недалеко, у самого пролома, они увидели шлюпку.

4

Одуванчики в траве казались вспышками земного солнца... На секунду
мелькнула шальная надежда, что это Земля. Вот за этой знакомой сосной
начинается тропинка к санаторию... Но тропинки там не было. Практикант
увидел, что ее нет, сразу, как только поднялся на ноги. Он вдруг
почувствовал, что трава под ногами слишком колюча, слишком крепка для
земной травы. Физик вскочил и смотрел на Практиканта так, словно хотел
проверить, видит ли и он этот лес.

- По-моему, это не галлюцинация и не мираж, - сказал Практикант, с трудом
проталкивая слова через спазму, сдавившую горло.

Вспоминая позже, что они почувствовали в те первые минуты, они точно
установили, что меньше всего в их чувствах было все-таки удивления. И не
потому, что притупилось восприятие необычного на чужой планете. Просто они
все время инстинктивно ждали чуда. И теперь, когда чудо действительно
случилось, они восприняли его как должное. Само собой разумеющимся казалось
даже отсутствие последствий радиации. Правда, Физик считал, что они могут
проявиться позже, но на это Практикант возразил, что на планете, где растут
каменные сосны, радиация тоже может быть особой. Физик не сразу понял, о
каких каменных соснах он говорит. И тогда Практикант протянул ему обломок
ветки, где в изломе вместо знакомой светлой древесины темнел камень.

- Об этом я догадался раньше. Видишь, не шевелится ни одна ветка, несмотря
на сильный ветер. Это не настоящие деревья. Очень детальные копии.

- Для любой копии нужен оригинал.

- Здесь использовано все, что можно было извлечь из моей памяти... Силуэты
деревьев. На заднем плане они как будто расплылись. В этом месте нет ничего
потому, что я не помню, что там стояло у нас в санатории: не то беседка, не
то фонтан. Образовалась бесформенная глыба. В изломе ветки нет ни жилок, ни
сосудов, видишь, структура базальта. Это не окаменевшие деревья. Это копии
деревьев, искусно сделанные из камня.

- Для чего?

- Ну, я не знаю. Может, это у них такой способ общаться друг с другом.

- Ну да! Мы рисуем на бумаге, а они вырубают послания из скал. Простой и
дешевый способ.

- А как иначе это объяснишь?

- Пока не знаю. Давай посмотрим, что здесь есть еще.

Каменные копии деревьев стояли полукругом ряда в четыре вокруг выемки, в
которой они спали. За деревьями ничего не изменилось, в пустынной
базальтовой равнине. Физик, защитив глаза от ветра ладонью, долго смотрел в
ту сторону, куда улетела шлюпка.

- Не пора ли нам возвращаться? Они, наверное, до сих пор не сняли
скафандры.

- Ты думаешь, Доктор тебе поверит? Приборы покажут, что мы схватили больше
трех тысяч рентген. С покойниками врачи, как правило, не разговаривают.

Хотелось шутить, улыбаться, жадно глотать воздух, горячий и терпкий, как
вино. Все тревоги отошли на второй план. По сравнению с тем огромным и
значительным фактом, что они чувствуют на лице прикосновение ветра, у них
ноют ноги от усталости и очень хочется пить.

Только к вечеру они отыскали холм со знакомыми очертаниями. Практиканту
показалось, что это другое место. Он спорил с Физиком до тех пор, пока тот
не разгреб песок и не нашел обломки досок от упаковки планетного робота.

Прищурившись, Практикант смотрел, как ветер зализывает длинными струями
лунку, только что вырытую Физиком в базальтовой пыли. Медленно ползущее
солнце скрылось за горизонтом, и сразу потянуло холодным ветром. Физик
обошел всю площадку, старательно подбирая силикетовые обломки ящика.

- Зачем тебе они?

- Ночью станет еще холоднее. Силикет трудно разжечь, но зато, если это
удастся, будет неплохой костер.

- Хочешь здесь ночевать?

- Конечно, в темноте мы не найдем лагерь, и, кроме того, робот... Если он
вернется, мы получим дополнительную информацию.

- По программе он должен был дожидаться нас здесь несколько часов назад.

- Возможны непредвиденные задержки... Конечно, я понимаю, что, раз его нет
до сих пор, скорее всего, он уже не появится. Все же подождем. Это ведь наш
единственный сохранившийся автомат...

- А контрольный срок?

- Я назначил дополнительный. Они будут волноваться, но другого решения быть
не может.

- Не думаю, что стоять на месте безопаснее, чем двигаться, вряд ли мы
сможем уснуть.

- Есть еще одна причина. О ней мне бы не хотелось говорить раньше времени.
Давай подождем. Что-то ведь должно проясниться. Для чего-то были нужны там
деревья и все остальное.

Значит, Физик тоже все время ждет. Ждет следующего шага. Наверное, он прав.
И, наверное, так и нужно - ждать с открытым забралом. У них нет скафандров.
Нет робота. Нет оружия. Два беззащитных человека на чужой планете и этот
костер... Словно они в туристском походе, устали после длинной дороги и
сделали привал... Наверное, так и нужно - ждать...

Зеленоватый закат погас, и холодная темнота обступила со всех сторон. Ночью
на открытом пространстве человек особенно остро чувствует свое одиночество
даже на Земле. Здесь это чувство обострилось еще больше. На Земле ночи
полны шорохов и звуков жизни. Космос нем, но даже к его однообразному,
равнодушному молчанию легче привыкнуть, чем к тишине этой ночи, сквозь
которую прорывался то какой-то отдаленный рокот, то тоскливый вой ветра,
разрывающегося на части об острые зубцы скал, то шелест песчинок. Не было
ни треска цикад, ни шороха крыльев, ни осторожных шагов ночного хищника. Ни
одного живого звука.

И невольно, словно подталкиваемые этой тишиной, они подвинулись ближе друг
к другу. Физик, пренебрегая концентратами, попытался заварить чай в
какой-то плошке, сделанной из крышки ненужного теперь прибора. Чай из
местной воды долго не закипал, сердито булькал и не желал завариваться. В
конце концов Физик стал его пить мелкими глотками, обжигаясь и дуя на
плошку, как в блюдце. Что-то в этом ритуале было удивительно успокаивающее,
домашнее, и Практикант подумал, что этот плотный, неторопливый человек
всегда умеет создать вокруг себя ощущение уюта и надежности. Почему это
так, он не знал и понимал, что ему самому это вряд ли удастся. Со стороны
он, скорей всего, выглядит испуганным мальчишкой. Недаром Физик его
успокаивал в тот момент, когда с них, как луковая шелуха, полезла оболочка
скафандров...

Когда темнота сомкнулась, она оставила вокруг костра лишь маленький клочок
освещенного пространства. Ночь затаилась у них за спиной, неторопливо
поджидая своего часа... Не так уж и много было силикетовых досок... И когда
сгорела последняя доска, когда остыли красные глаза углей и потухли
последние искры, когда они уже перестали ждать и надеяться на новое чудо,
что-то случилось.

Шагах в сорока от них лежал валун величиной с пятиэтажный дом. Днем
Практикант забирался на него, чтобы лучше осмотреть окрестности, и хорошо
запомнил изрезанные морщинами, шершавые каменные бока. Неожиданно лежащий в
стороне валун четко обозначился на фоне темного неба, с которым совершенно
сливался за минуту до этого. Сначала оба подумали, что за горизонтом
вспыхнуло какое-то зарево, но уже через секунду поняли, что это светится
сам камень. Постепенно все его массивное тело наливалось светом, меняя
оттенки от темно-красного до вишневого и светло-розового. Длинные
волнообразные цветовые сполохи пробегали по камню то сверху вниз, то снизу
вверх. Одновременно цвет приобретал глубину. Камень становился прозрачным.
Теперь он был похож на гигантский розовый кристалл турмалина, подсвеченный
изнутри каким-то непонятным светом. Одновременно с почти полной
прозрачностью изнутри внутри камня обрисовались неясные уплотнения, похожие
на белесоватый туман, словно кто-то капнул в рюмку с водой каплю молока.
Эти уплотнения все время двигались и постепенно сжимались, приобретая
большую четкость и плотность. В то же время они как бы вытягивались и
разветвлялись, образуя сложные, непонятные людям конструкции и абстрактные
узоры, в которых нельзя было уловить ни ритма, ни симметрии.

Через несколько секунд после образования рисунок белесых контуров внутри
камня стал усложняться, ускорился и темп образования новых узоров.
Неожиданно весь камень по диагонали пронзила какая-то невообразимая сложная
игольчатая конструкция. Она на глазах разрасталась вширь и вглубь, потом
неожиданно вспыхнула многочисленными искрами и распалась. Сразу свет внутри
каменной глыбы стал меркнуть, а сама она осела, контуры ее поплыли, и,
прежде чем погасла последняя вспышка света, прежде чем снова исчезло все в
ночной тьме, они успели заметить, как камень вытянулся вверх и в сторону,
словно укладывался поудобнее на свое вековое ложе. По его бокам вместе с
золотистыми искрами пробежала короткая судорога. Потом все исчезло в полной
темноте.

Оба не смогли сомкнуть глаз до самого рассвета, но за ночь ничего больше не
произошло. Солнце еще не успело взойти, как они уже стояли у подножия
таинственного камня. Ничего необычного не могли отыскать их жадные взгляды
на его выгнутых, потрескавшихся боках. Поверхность на ощупь казалась
мертвой и совершенно холодной. С южной стороны на валуне сохранилась даже
пленка пустынного загара. Физик выбил из края трещины несколько образцов,
но и на свежем сколе структура камня ничем не отличалась от обычного
базальта.

Отбросив осколки камня, он недоуменно пожал плечами:

- Просто ему неудобно стало лежать. Если бы у нас была кинокамера...

- И корабельный мозг, в который можно отправить пленку для обработки
данных... Нет. На этой планете до всего придется доходить своим собственным
умом.

Они долго спорили о том, что делать дальше. Физик настаивал на возвращении
в лагерь. Практикант считал, что нельзя уходить, не разобравшись в ночном
происшествии.

- Да как ты в нем разберешься, как? Ну, допустим, сегодня ночью камень
опять замерцает и мы увидим те же или, может быть, совсем другие структуры.
Что ты сможешь понять во всем этом?

- Тот, кто способен создавать такие сложные системы, наверняка сумеет найти
способ общения.

- Во-первых, если захочет. Во-вторых, для этого он прежде всего должен
понимать нас. А в-третьих, вот посмотри. - Физик вывернул заплечный мешок,
вытряхнул крошки. - Камни мы есть не умеем. И потом, почему ты думаешь, что
эта система создана специально для нас? Что, если она существует сама по
себе? Почему бы ей не быть самостоятельным гомеостатом, тем самым
таинственным фактором, который занят собственными делами, а на наши влияет
чисто случайно?

- Именно поэтому мы не должны уходить. Если эта встреча случайна, мы можем
потерять единственный шанс, провести годы на этой планете, забравшись в
пещеры и питаясь хлорелловым супом, до конца наших дней смотреть на
базальтовые скалы, ничего не замечая, и вспоминать упущенный шанс!

- Да кто тебе не дает вернуться сюда после того, как мы найдем наших?

- И обнаружить камень? Просто глыбу базальта? То, что мы видели, приходит и
уходит. Неизвестно, сколько времени пробудет оно здесь. Может, предстоящая
ночь единственная и последняя, когда нам удастся что-то понять и объяснить.
Может быть, сейчас самое главное - не уходить, показать, что нам интересно
и нужно то, что мы видели. Показать, что мы хотя бы стараемся понять. Можно
уйти, конечно. Только ведь это тоже будет ответом. И кто знает, станут ли
нам еще раз навязывать объяснение, от которого мы однажды отказались?

- Ну хорошо, возможно, ты прав. Я не уверен, что еще один день голодовки
пойдет нам на пользу, но, в конце концов, последние дни мы все время
совершали не очень разумные поступки. Тем не менее нам пока не приходится
жаловаться.

День тянулся бесконечно долго. Измученные жарой и бессмысленным, по мнению
Физика, ожиданием, к вечеру они уже почти не разговаривали, каждый уйдя в
собственные мысли.

Физик вспоминал лабораторию на шестом спутнике. Свою последнюю в
околоземелье лабораторию. Именно там он решил подать заявку в службу
дальней разведки и надолго, может быть навсегда, покинуть Землю.
Приземелье. Лаборантка Марина Строкова улетела вместе с его коллегой
Ринковым, и жизнь вдруг показалась пустой и лишенной смысла... Они дружили
больше двух лет. Бывает такая дружба, словно замершая в определенной точке.
Наверное, она просто не принимала его всерьез. Марине нравились сильные
целеустремленные люди, а он даже сам себе порой казался неуклюжим
неудачником, где уж ему равняться с Ринковым. Совершенно неожиданно его
кандидатура прошла. Перед отлетом он даже не простился с Мариной. Все это
осталось в нереально далеком прошлом, на другой планете, которая называлась
певучим домашним словом "Земля". Физик потянулся, зевнул.

Задолго до захода солнца оба почувствовали необычайную сонливость.
Наверное, это была реакция организма на такое напряженное ожидание.
Практикант, отгоняя непрошеную дремоту, то и дело приподнимался на локте.
Он во все глаза глядел на валун. Скорее всего, ничего больше не случится и
ожидание напрасно. Тут они имеют дело с чужим разумом, с чужой волей...
Вспомнились выпускные экзамены, прощальный институтский вечер. Сергин тогда
сказал: "Тебе наверняка не повезет, слишком ты этого хочешь". Они понимали
друг друга с полуслова, дружили не один год; сейчас Сергин далеко ушел с
экспедицией на "Альфу". При их специальности очень трудно поддерживать
старую дружбу. Контакты рвутся. Люди забывают сначала лица друзей, потом
они не помнят, как выглядела скамейка в парке института, и на ее месте
образуется просто глыба базальта...

Ну полно, не стоит придавать этому такого значения! Если нужно будет, он
вспомнит все. Вот именно: если "нужно", а просто так, для себя, можно,
значит, и не помнить? Но ведь я жду именно потому, что помню, потому, что я
сейчас уже не просто практикант... Ну конечно, "полномочный представитель
цивилизации". А Ленка, между прочим, так и не подарила тебе свою
видеографию. Не верила в тебя? Не хотела ждать? Или все у вас было не очень
серьезно? А как это "не очень" и как оно должно быть "очень"? Вопросы,
вопросы... Преподаватель Горовский не любил его именно за многочисленные
вопросы. "Рассуждать нужно самостоятельно, обо всем спрашивать просто
неэтично, юноша..."

В лицо ударил резкий, порывистый ветер, и, приподняв голову в очередной
раз, Практикант увидел, что солнце наконец зашло. Камень возвышался перед
ними молчаливой холодной стеной.

Практикант повернулся к Физику и с удивлением обнаружил, что тот спит. Ну
что ж, значит, нужно дежурить одному. Кто-то должен ждать, если
понадобится, всю ночь. Но мысли путались. Очень трудно все время помнить
самое важное. А самым важным было теперь не заснуть, не пропустить... Но он
все-таки заснул. Он понял, что заснул, сразу как только по глазам ударил
резкий беловатый свет и потому что, открыв глаза, вдруг обнаружил себя в
полукруглом, хорошо освещенном зале с ровным песчаным полом. Он не должен
был засыпать, а вот заснул... Но, может