дать.  В  глубине  образовавшейся  бездны
что-то рвануло с оглушительным  треском,  и  мимо  танка  проскользнули  в
низкое небо огромные радужные "пузыри". Автоматически  сработали  фильтры,
погасившие сияние "пузырей", заревели внутренние (пробило поле!)  счетчики
радиации, танк закачало и поволокло от пропасти.
     Треск повторился. Новая серия "пузырей"  пронеслась  мимо,  и  Грехов
успел заметить, что за каждым из них тенью мчится паутина. "Снова паутины,
вездесущие паутины, почему-то появляющиеся там,  где  происходят  события!
Или события происходят там, где они появляются?.."
     Грехов выдвинул из верхней башни  перископ,  заглянул  в  пропасть  и
увидел только яркое свечение, шедшее из неведомых  глубин.  Свечение  было
ровным и сильным, и ему показалось, что там еще полным-полно паутин.
     Внезапно раздался тот же самый адский  треск,  из  пропасти  блеснуло
остро и сильно, и радужные шары с  бульканьем  рванулись  ввысь.  Экранчик
перископа погас. В общем  экране  они  увидели  искореженный,  почерневший
конец его трубы, похожий на обрубленную руку.
     - Дьявол! - выругался помрачневший Сташевский. - Это-то зачем?
     - Может быть, это обращение к  нам?  -  предположил  осторожно  Диего
Вирт. - Предупреждение или предостережение...
     - Нет, - невесело сказал Молчанов. -  Шары  -  это  закапсулированные
каким-то мощным полем ядерные взрывы. Паутины вышвыривают их в космос.
     - Зачем? - удивился Диего.
     - Зачем - мы можем только догадываться. По теории того же Гилковского
шары - продукты жизнедеятельности  Городов,  отходы,  от  которых  паутины
освобождают планету. Вообще, это очень редкое явление, в известном  смысле
нам повезло...
     - Еще бы, - буркнул Сташевский. - Расколись земля на три метра  ближе
и...
     Грехов пристально наблюдал за пропастью. Оттуда все так же поднимался
гул, мелко тряслась почва. На всякий случай решили отвести танк от  обрыва
метров на пятьдесят. Но не успел Грехов еще остановить машину, как глубоко
в теле планеты раздался тяжкий грохот, над пропастью  взлетел  густой  рой
длинных алых  искр,  и  стены  только  что  образовавшегося  ущелья  стали
сближаться. Сотрясение почвы было не  столь  велико,  как  раньше,  и  они
заметили, как в миг  соприкосновения  стен  из  узкой  щели  вымахнул  вал
оранжевого огня. Затем с громким чавканьем стены сомкнулись, резкий толчок
покачнул танк и путь стал свободен.



                                    4

     Они уже порядком отъехали от места искусственного или естественного -
неизвестно, - катаклизма, а светящийся шнур  оранжевого  тумана,  плотный,
как огненное желе, все еще держался над почвой. Он извивался, дышал, но не
расходился, и Грехов понял, почему  плато  назвали  плато  Рубиновых  жил.
Пришлось полностью переключить внимание на дорогу, чтобы  не  свалиться  в
пропасть при следующем новообразовании.
     Сташевский занялся пеленгом и ухитрился-таки  поймать  знакомое  всем
"...Внимание! Выбрасываю...", явственно  различимое  сквозь  треск  и  вой
помех. Строить догадки можно было до бесконечности, но, по мнению Грехова,
это работал неисправный автомат-передатчик,  а  не  маяк,  настраивающийся
обычно   на   радиоблеск.    Такие    бомбовые    автоматы    сбрасывались
разведывательными кораблями или в  место  предполагаемой  посадки,  или  в
случае аварийной ситуации.
     Грехов мысленно повторил последние слова, и внезапная  тревога  сжала
сердце. "Черт возьми! - подумал он. - Неужели никто не  рассматривал  этот
вариант - авария на  корабле  коммуникаторов?!  Или,  может  быть,  вообще
катастрофа?! Но что может случиться с ТФ-кораблем, самым надежным и мощным
земным аппаратом? Почему только это странное словосочетание  терзает  слух
уже в течение семи суток? Действительно ли авария на корабле?"
     Очевидно,  он  чем-то  выдал  себя,  потому  что   Сташевский   вдруг
внимательно присмотрелся к нему, показал пальцем на  динамик,  откуда  все
еще неслось хриплое звучание двух слов, и кивнул. Значит, и он думал о том
же. За три года совместной работы они научились понимать  друг  друга  без
слов.
     В  какой-то  момент,  не  запомнившийся  своей  заурядностью,  Грехов
отметил про себя появление на горизонте размытой черной горы, подумав  при
этом,  что  же  пришлось  бы  ее  объезжать.  Потом  смутное  беспокойство
заставило его присмотреться к горе повнимательней, и,  внутренне  холодея,
он понял, что перед ними Город. Тот самый загадочный Город, возле которого
должен где-то быть корабль. Не успел он так подумать, как  Молчанов  вдруг
сорвался с места и издал сдавленное восклицание. Танк  въехал  на  вершину
длинного увала, и примерно в пяти-шести километрах  они  увидели  корабль.
Виден он был  плохо,  словно  сквозь  струящуюся  воду,  однотонно  серый,
похожий на толстый карандаш, поставленный на  торец,  и  что-то  уж  очень
длинным  казался  он  отсюда,  непропорциональным  своей  толщине.  И  тут
Сташевский сказал негромко:
     - Да он же висит!..
     И тогда Грехов понял, в чем странность картины. Корабль действительно
висел в воздухе, не опускаясь и же поднимаясь, висел совершенно  спокойно,
и в этом спокойствии  было  нечто  тревожное.  Может  быть,  они  как  раз
стартовали, увидели их и ждут?  Но  зачем  тратить  гигаватты  энергии  на
парение? Спокойнее и разумнее дожидаться сидя...  Что  же  тогда?  Корабль
висит с тех пор, как они его увидели, - и никакой реакции. Не может же  он
висеть так долго без всякой видимой цели...
     Они подъехали  ближе,  и  вокруг  трансгала  стало  заметно  какое-то
движение: будто  прозрачное  пламя  мерцало  и  струилось  вокруг  него...
Грехову сильно захотелось остановиться, особенно после того, как он увидел
несколько крупных паутин, выгнувшихся  куполом  над  кораблем.  Еще  около
десятка паутин образовали  нечто  вроде  решетчатой  стены  между  близким
Городом и кораблем. Снова паутины...
     Сташевский, очевидно, тоже  почувствовал  тревогу.  Он  посмотрел  на
водителя как-то странно, искоса, и Грехов сначала замедлил  ход,  а  потом
вовсе остановил машину. Местность перед ними понижалась, и уклон этот  шел
до самого трансгала, висевшего над  дном  конусовидной  низины  на  высоте
около сотни метров. Чуть левее от  остановившегося  танка  Грехов  заметил
грибообразный выступ черной породы, по размерам не уступающий  "Мастиффу",
задержал на нем взгляд - подозрительным он ему показался, -  потом  увидал
еще несколько таких же "грибов", цепочкой уходящих в муть атмосферы.
     - Ты что? - спросил Диего Вирт, поворачиваясь к нему.
     Молчанов ничего не спрашивал, но  и  он  заволновался,  когда  прошло
несколько минут бездействия, а вокруг ничего не изменилось. "Жду еще минут
пять", - решил Грехов, и в  этот  момент  из  черного  "гриба"  со  звуком
лопнувшего сосуда метнулся к царящему земному звездолету  гигантский  язык
ярчайшего изумрудного огня: пок!
     Только благодаря фильтрам они  не  ослепли.  Факел  огня  за  секунду
вытянулся до корпуса корабля, как бы обтек его, не касаясь самого корпуса,
образовал огненный кокон и  тут  же  втянулся  обратно  под  "гриб".  Зато
вспыхнул его сосед, такой же "гриб", как первый, выбросил язык огня, потом
следующий, и пошло: пок! пок! пок! - по периметру  вокруг  корабля.  Огонь
был холодным, наружный термоизмеритель даже не сработал, зато  при  каждой
вспышке искажался горизонт, искажались очертания местности и  даже  кабины
танка, а по нервам било  болезненно  и  сильно,  словно  электроразрядами.
Собственно, и приборы отметили ионизацию воздуха снаружи, да такую, что не
бывает даже в эпицентре мощнейшей земной грозы!
     Языки зеленого огня обежали вокруг корабля и исчезли, но в глазах еще
долго прыгали темные пятна.
     Все произошло так быстро, что Грехов не успел среагировать и  вывести
машину  из  опасной  зоны.  Да  и  вряд  ли  это  помогло  бы.  Искривлять
пространство умели и люди, достаточно было включить  генераторы  поля  или
деформатор, но тогда бы сработало силовое поле, а  вот  так  очень  легко,
можно сказать, даже элегантно, без ощутимого изменения масс и полей...
     - Похоже, ночью мы видели именно такие вспышки, - заметил Молчанов. -
Я не знаю, что это такое. Инфор танка включен?
     - Конечно.
     - Пробило защиту? - поинтересовался Диего Вирт.
     - Не то, чтобы пробило... - туманно ответил Грехов.
     - Так, - произнес Сташевский. - Нерешительность - симптом неудачи,  а
идти к кораблю мы обязаны. Или, может быть, кто-нибудь думает иначе?
     Границу, вдоль которой расположились  плюющиеся  огнем  "грибы",  они
проехали без всяких эксцессов. Ионизация  пошла  на  убыль,  красные  огни
индикаторов побледнели.
     Корабль вырастал в размерах. Без отверстий, щелей и мелких деталей  -
серый монолит, он был  суров  и  молчалив,  он  походил  на  монумент,  на
гигантский памятник самому себе,  на  гору  мертвого  металла,  застывшего
невысоко над почвой... Вот какие сравнения лезли в голову Грехову.
     Но корабль не мог быть мертвым, он обязан был быть  живым,  крик  его
повторялся  каждые  полминуты:  "...Внимание!  Выбрасываю...",   молчание,
шорохи, скрежет и снова тот же стон, повторяемый автоматом, теперь  Грехов
в этом не сомневался.
     До корабля оставалось меньше  километра,  они  все  пытались  понять,
почему он виден, как сквозь слой толстого стекла, как вдруг  "стекло"  это
вспенилось и разлетелось во все стороны белыми нитями разной толщины. Нити
оказались свернутыми в рулоны  паутинами,  которые  развернулись,  сделали
одинаковый пируэт в воздухе,  зависли  над  кораблем  лесенкой,  одна  над
другой, а самая первая из них, словно почуяв  приближение  чужаков,  вдруг
медленно подплыла к ним и накрыла "Мастифф" слабой ажурной тенью. И  снова
повторился поразительный, сопутствующий появлению паутин,  эффект:  внутри
Грехова забились, зашептали неясные голоса, он ощутил  давление  извне  на
виски, сменившееся  покалыванием  в  затылке,  а  потом  по  всей  голове.
Показалось, что видит он зыбкие  прозрачные  контуры  каких-то  предметов,
цветные сполохи, накладывающиеся  на  них,  и  что-то  еще  -  огромное  и
неразличимое, как омут, в который упал танк. Он сделал усилие,  и  видение
растаяло, только шепот не исчезал и щекотно покалывало  кожу  на  затылке,
что было даже приятно.
     Мимо них проплыла еще одна громадная "сеть", провисшая  под  тяжестью
уже знакомого черного "гриба". Пришлось взять в сторону, чтобы разминуться
с "сетью" на приличном  расстоянии.  Местность  заметно  понижалась,  танк
спускался в глубокую воронку, центр которой по расчетам Грехова должен был
находиться где-то почти под кораблем. Почва воронки была странного  рыжего
цвета, будто всю ее покрыла ржавчина.
     Грехов собрался увеличить скорость, и в этот миг его словно вывернули
наизнанку. А когда он очнулся от непонятного забытья, оказалось, что  танк
карабкается вверх по склону воронки, совершенно диким образом повернувшись
к звездолету кормой.
     Сориентировавшись, Сташевский сделал знак рукой:
     - Поворачивай обратно. Попробуем еще раз.
     Грехов повернул "Мастифф", на малой скорости покатил вниз, и примерно
в том же самом месте мягкая, но властная рука  перевернула  их  с  ног  на
голову, подержала и отпустила. Танк снова  оказался  повернутым  кормой  к
кораблю. Они попробовали подойти к звездолету в другом месте, в третьем, и
всюду их ожидало то же самое. Их не пускали к кораблю. Кто  -  неизвестно,
но способ был настолько прост  и  красноречив,  что  же  понять  его  было
невозможно.
     В последний раз повернув машину, Грехов остановил ее у огромной дыры,
уходящей куда-то в недра планеты. Моторы  умолкли,  и  стало  очень  тихо.
Только перед глазами все еще плыло, будто они продолжали двигаться.



                                    5

     Три часа пролетели в безуспешных  попытках  приблизиться  к  кораблю.
Дошло до того, что Сташевский при молчаливом согласии Молчанова испробовал
на невидимой, вывертывающей "наизнанку" стене все виды оружия танка вплоть
до  тиамата.  Разряды  лазеров  и  деформатора  поглощались  этой   средой
бесследно, а луч  тиамата,  видимый  по  дрожащему  голубоватому  струению
атомного распада воздуха, вызвал цепочку ярких зеленых вспышек  в  висящих
этажеркой над кораблем паутинах.  Там,  вверху,  поднялась  тихая  паника,
паутины поломали строй, заколебались, но  к  ним  присоединились  свободно
плавающие неподалеку собратья, и  положение  стабилизировалось.  На  тихий
шепот в ушах Грехов уже не реагировал  и  только  иногда  находил  в  себе
другие странности: то глох беспричинно, то все предметы начинали  казаться
ему искривленными или плоскими,  иногда  мутнело  зрение.  Одно  только  и
спасало, и отвлекало - он был занят работой.
     Перейти магическую границу "перевертывания"  они  так  и  не  смогли.
Радио- и телезапросы оставались без ответа,  словно  вязли  в  стометровом
слое прозрачного по меркам  Тартара  воздуха.  Теперь  и  парение  земного
звездолета в  сотне  метров  от  почвы  не  удивляло,  хотя  порой  Грехов
механически задавал себе вопрос: каким способом можно поддерживать на весу
миллион тонн без ощутимых затрат энергии?..
     Светило склонилось к горизонту, наступил тот вечерний час, когда лучи
его скользят параллельно земле, воздух кажется заполненным алым туманом, а
все предметы в нем - невесомыми.  Небо  потемнело,  приобрело  сходство  с
малахитовым куполом, который время  от  времени  перечеркивали  снующие  в
разных направлениях паутины.
     Они решили  ждать  ночи  у  корабля,  чтобы  сообщить  на  Станцию  о
положении  дел.  Предпринимать  что-либо  без  решения   научного   совета
остерегались, ибо, как выразился Молчанов, "это чревато  последствиями,  в
результате которых мы не сможем наблюдать собственные похороны".
     Сташевский настоял, чтобы они поужинали.
     - Желудок есть устройство, - объявил Диего  Вирт,  -  предназначенное
для постоянного напоминания человеку о бренности его тела.
     - Существования, - уточнил Грехов.
     - Тела.
     - Существования.
     - Ну хорошо, существования. Какое это имеет значение? Хихикайте, если
больше ничего не умеете, как сказал мудрец.
     - Так его, - одобрительно заметил Сташевский, собирая посуду.  Грехов
с Диего еще немного поупражнялись в острословии и, так,  как  делать  было
совершенно нечего, начали пытать Молчанова вопросами. Отвечал коммуникатор
довольно охотно, и за какой-то час Грехов узнал о Тартаре немало нового, с
удивлением обнаружив, что и  Сташевский  с  одинаковым  вниманием  слушает
рассказ. Молчанов говорил о первых планомерных экспедициях на  поверхность
планеты, о  том,  как  многие  вездеходы  и  летательные  аппараты  землян
пропадали без вести и некоторые  из  них  находили  потом  в  космосе,  за
пределами атмосферы Тартара, будто вынутыми из-под пресса - так  они  были
разбиты и изуродованы. О том, как взрывались некоторые десантные  корабли,
успевая, как правило, передать, что встретились  с  роем  любопытников.  О
том,  как  люди  стали  осторожнее,  перестали  отправлять  экспедиции  на
летающих машинах, потом и вовсе перестали выходить  из  кораблей,  посылая
одни  автоматы.  Но  и  автоматы  исчезали.  Планета  казалась  населенной
настолько агрессивными обитателями, что вмешался спецотдел УАСС и  вообще,
запретил посадки на планету. Ученые вынуждены были довольствоваться только
зондами-автоматами и наблюдениями  с  безопасных  орбит:  ни  паутины,  ни
любопытники, ни пластуны  и  так  называемые  серые  призраки  никогда  не
выходили за пределы ионосферы Тартара, за исключением тех  случаев,  когда
паутины выбрасывали  в  космос  энергетические  шары  -  закапсулированные
ядерные взрывы.
     Но и без прямого общения людей с поверхностью  планеты  было  открыто
столько  поразительных  явлений,  что  на  исследования  их   не   хватало
специалистов...
     - Масконы, - кивнул Сташевский, - залежи трансуранов...
     - Черные извержения, - добавил Диего.
     - Всего же перечислишь, - продолжал Молчанов, просветительский  порыв
которого иссякал. - Много заманчивых  находок,  из-за  которых  контакт  с
аборигенами более чем желателен, но... вы видите ситуацию. Самый мощный из
кораблей разведфлота закапсулирован кем-то или чем-то, а мы  тычемся,  как
слепые котята... И боюсь, так и не узнаем истины. Что?
     - Узнаем, - пробормотал Сташевский и включил канал  связи.  Ночь  уже
вступила  в  свои  права.  Город   и   паутины   расцветились   призрачной
иллюминацией, напоминающей земные северные сияния, и лишь граненый цилиндр
корабля, на треть погруженный в белое  облако  тумана,  казался  абсолютно
черным. Грехова подмывало спросить Молчанова,  знает  ли  он,  где  сейчас
Грант, командир спасшего его звездолета? Как он к нему  относится?  Почему
вернулся  к  Тартару,  планете,  отнявшей  у  него  многих   друзей?   Как
получилось, что из экипажей двух кораблей,  встретившихся  на  планете,  в
живых осталось только четверо? Но спросить так и не решился. В  это  время
ориентаст нащупал Станцию, и видеом связи  открыл  им  вход  на  командный
пункт спутника.
     Надо было видеть,  какой  радостью  озарились  там  озабоченные  лица
людей. В зале Станции  были  Кротас  и  Левада,  и  Полина,  и  еще  много
неизвестных Грехову молодых людей, явно не относящихся к работникам нужной
в данный момент специальности.
     Видеом часто перекрывался волнами помех, это мешали паутины,  а  один
раз пролетел любопытник, тащивший за собой  хвост  радиоактивного  газа  и
пыли, в результате чего прием вообще стал невозможен и пришлось переезжать
на другое место, подальше от Города и паутин. После того, как они сообщили
на  Станцию  всю  информацию,  какой  располагали,  там  некоторое   время
совещались, и, наконец,  Кротас,  более  нервный,  чем  обычно  -  у  него
подергивалась щека, которую он все время  растирал,  стесняясь,  -  сказал
глуховатым голосом:
     - Вам, наверное, придется суток на двое задержаться  на  поверхности.
Примерно в двенадцать ночи мы постараемся посадить в ваш квадрат глубинный
зонд-автомат... - Кротас выслушал подсказку  и  продолжал,  -  в  него  вы
положите анализатор Т-поля, физики придают ему большое значение,  добавите
машинный инфор и кристаллы записей приборов. Ну, а через  двое-трое  суток
мы попробуем вытащить  вас  по  каналу  гравиподъемника,  если  ничего  не
случится...  Минуту...  с  вами  хочет  поговорить   заместитель   Высшего
координационного совета, - грустный Кротас уплыл  из  видеома,  и  на  его
месте появился Левада.
     - Ну, как вы там? - спросил он  сдержанно.  -  Паутины  донимают?  Мы
начали монтаж гравиподъемника, лифтовая система  должна  быть  безопаснее.
Как только закончим, это максимум двое суток, пошлем к  вам  специалистов,
поможете им разобраться с  кораблем.  И  пожалуйста...  -  он  с  каким-то
особенным  вниманием  ощупал  их  взглядом,  -  постарайтесь   больше   не
вмешиваться в чужое... движение, обдумывайте каждый шаг и будьте  подальше
от всего этого - Городов, паутин и прочего. Вы меня поняли?
     - Хорошо, - произнес Сташевский.  -  Тут  возникла  такая  мысль:  по
каким-то причинам люди покинули корабль, а наблюдатели  на  Станции  этого
просто не заметили.
     Левада отвернулся от видеома, снова понеслись голоса совещающихся, но
сидящим в танке была видна лишь спина члена земного правительства. Наконец
он обернулся и нашел Сташевского глазами.
     - Вы вольны поступать так, как  требует  обстановка,  но  в  пределах
разумного.  Я  сомневаюсь,  чтобы  опытные  специалисты  могли  выйти  без
защитных средств, а любой аппарат наблюдатели заметили  бы.  Вашу  машину,
кстати, мы тоже видим. Так что если  связи  долго  не  будет  -  помигайте
прожектором, мы будем знать, что вы... э-э, что у вас все в порядке.
     Видеом мигнул, свернулся в белое облачко и угас.
     -