раз более длинный, не могут полностью постичь эту жизнь, то не
сможем и мы. И еще: излучение Тины опасно для всех существ  биологического
цикла, основанного на воспроизведении сложных  материальных  комплексов  -
молекул. Это их слова... Прощайте. Ты слышишь меня, Полина?..
     Лицо Грехова  осунулось,  глаза  потухли,  губы  произнесли  еще  раз
"слышишь?", и видеом опустел.
     - "Черепаху"! - отрывисто приказал Молчанов, наверное,  единственный,
кто не потерял в общем смятении присутствия духа. Свекольников кинулся  из
зала, за ним еще несколько ассов. И в это время наблюдатели доложили,  что
серые призраки оставили у корабля два танка экспериментаторов и человека в
скафандре. Сеятели не забыли никого.


     - Шесть минут, - сказал Квециньский, - шесть минут  контакта...  А  в
них миллиарды лет...
     Корабль  Молчанова  стартовал  с  планеты  и  подходил   к   Станции,
стыковочное поле подхватило его и  подтянуло  к  трубе  биммера,  где  уже
дежурила группа врачей.
     - Жестокость правды... - с тоской сказал Банглин, глядя  на  пушистый
шар Тартара, струивший мягкий пепельный свет на лица людей.  -  Пусть  все
наши попытки познания кажутся им смешными, пусть. Мне не обидно. Мы  будем
падать и расшибаться, и я не вижу иного пути. Я только задаю себе  вопрос:
под силу ли - не нам - потомкам  нашим  понять  цивилизацию,  невообразимо
далекую по всем параметрам жизни и смерти?! Решить  проблему,  которую  не
смогли решить Сеятели? Они! - которые прошли путь в  тысячи  раз  больший,
чем возраст земной культуры?!
     - Я не знаю, - тихо отозвался Квециньский. - Но я надеюсь.
     "Кто может сказать? - думал он, вспоминая лицо Грехова. - Кто  знает?
Если вселенная пульсирует и каждые  двадцать  миллиардов  лет  формируется
заново в неистовом взрыве протосолнца, чтобы потом пройти через красное  и
фиолетовое  смещения  и  снова  взорваться,  то,  возможно,  в  каждой  из
рождающихся вселенных разум, подобный нашему, не  раз  будет  задумываться
над чудом начала и конца всего сущего... Кто мы перед лицом вечности?  Что
мы умеем? Страдать и бороться! Страдать и бороться... Может  быть,  это  и
есть единственно правильный путь? Падать, вставать и  через  муки  и  боль
идти вперед?.."
     Сквозь наступившее молчание люди в зале услышали эхо шагов нескольких
человек. Шаги замерли у полуоткрытого входа в зал, дверь растаяла  совсем,
и в зал вошло несколько человек, впереди Молчанов.
     - Где врачи?! - спросил он таким тоном,  что  все  невольно  подались
вперед.   Маленькая   женщина   бросилась   к   нему,    остановилась    в
нерешительности.
     - Они уже там, - тихо и  виновато  сказал  Квециньский.  -  Все,  кто
нужен.
     Молчанов повернулся к Полине, но прямого взгляда женщины выдержать не
сумел, отвернулся.
     - Ничего, - глухо проговорил  он,  -  ничего...  -  и  устало,  очень
устало,  волоча  ноги,  подошел  к  огромному  объему  главного  обзорного
видеома.
     Станция уплывала в тень планеты. Гасли  один  за  другим  серебристые
обручи заката, надвигался холод  беззвездной  и  безлунной  ночи  пылевого
облака. И Молчанов вдруг ощутил бездну, не бездну  пространства  -  бездну
человеческих тревог и  страданий,  через  которую  прошло  и  пройдет  еще
человечество, бездну страданий и  тревог,  без  которых  немыслим  путь  в
будущее, и показалось ему, будто все  двадцать  миллиардов  человек  Земли
стоят за его спиной.