возможности обрести величие, заложено в физиологии этого пола.
     - Ты подразумеваешь более деликатное строение женского организма?
     - Отнюдь, я говорю об ее яичниках - вот куда направлены все ее творческие порывы.
     - Однако существовала еще и Сапфо.
     - Конечно. Сапфо - богиня феминизма. Идол, которому поклоняются все феминисты. Сапфо - порождение утренней зари человечества, робкий луч света, мелькнувший в предрассветном тумане.
     - Как ты объяснишь ее феномен?
     - Никак.
     - Тогда чего стоит твоя теория?
     - С моей теорией все в порядке. Разве ты, я или кто-нибудь другой может достоверно утверждать, что все творения Сапфо действительно принадлежат ей? Где доказательства того, что она действительно была женщиной? Но, даже допуская это, допуская, что ненормальная, а значит, отмеченная печатью гениальности Сапфо - исключение из моего правила, все равно остается справедливым утверждение, что женщина обладает меньшим творческим потенциалом по сравнению с мужчиной. Меньшим в способности создавать средства познания, и тут я повторюсь, ибо как никто иной преуспела в создании самой жизненной субстанции.
     В спорах, в провозглашении истин, не совместимых с общими представлениями, не способных вызвать ничего, кроме отвращения у человеческого существа с его одномерным восприятием, продолжался эксперимент исследования характера подопытного экземпляра по имени Поль Варней. Как напильник в опытных руках легко снимает слой ржавчины, обнажая блестящую поверхность металла, так и беспощадный в своем могуществе интеллект Эдмонда слой за слоем срывал с души Поля "ржавчину" условностей, обнажая природную наготу ее естества. Всему приходит свой конец, близился к своему завершению и этот злой эксперимент. Эдмонд выдвинул гипотезы, поставив опыты, проверил их правильность и остался доволен результатом. Феномен Поля Варнея был не чем иным, как многофункциональным механизмом, приводимым в движение вожделениями, страхом и в гораздо меньшей степени логикой здравого смысла.
     Подобно играющему с куклой ребенку, Эдмонд взводил пружинки часового механизма души Поля и забавлялся наблюдением результатов. И чем больше забавлялся, тем сильнее поднималась в нем тщеславная уверенность, что в пределах своих знаний и могущества он может управлять поступками этого человеческого существа с такой же простотой и легкостью, как некогда с такой же простотой и легкостью управлял действиями обезьянки Homo.
     И от этой уверенности почувствовал себя ужасно несчастным. Все равно как в изобретенной китайцами камере пыток, где нельзя ни лечь, ни встать. Ничто в этом мире не открывало ему возможностей преодолевать трудности на последнем пределе возможного. Все давалось слишком просто - ему не было здесь равных.
     Знания! Подобно одинокому путнику в тщетном стремлении достичь горизонта, и он мог пуститься в бесконечную погоню за ускользающей реальностью знаний. Но ради чего? Обретенные знания о человеке оказались ему бесполезными. Чем могло обогатить его душу существо по имени Поль Варней? Ничем...
     И снова лицом к лицу оказался Эдмонд со своим горьким выводом: "Стремление к знанию есть самое бесплодное из всех устремлений. Мечта с отрицательным результатом, ибо, чем больше познает человек, тем меньше знает".

Глава десятая

ЛЮЦИФЕР

     "Кто, я? - снова спрашивал себя Эдмонд. - Несомненно, я другой, чем Поль, но и без всяких сомнений могу утверждать, что тоже мужчина. Я не человек в общепринятом смысле этого определения, ибо обладаю качествами и достоинствами, во много раз превосходящими человеческие. И все же я сродни человечеству, ибо по внешности и физиологическому устройству близок к нему. Но, отбросив внешние черты сходства, я должен считать себя чужим для этой планеты. И если в среде ее обитателей я в своем роде уникум, то должен думать о себе, как о сказочном детеныше эльфов или как о марсианине, заброшенном на эту планету неведомой силой".
     Так думал Эдмонд, в праздном созерцании коротая время в своем любимом кресле, напротив черепа обезьянки Homo, и ее пустые глазницы, наводя на новые мысли, настойчиво привлекали его взгляд.
     "Твоя кровь течет и в моих жилах, Homo, - продолжал он ленивые размышления. - Во всех отношениях мы ростки одного корня. Мой череп - это твой череп, ставший лишь более вместительным. Мои руки - это твои руки, добившиеся необычайной искусности. Моя душа - это твоя душа, впитавшая опыт поколении; и моя скорбь - это твоя радость обретения разума. Ты - неопровержимое доказательство моих земных корней, нет видимых противоречий в единстве наших кровных уз, мы - одна семья с одной родословной".
     И снова мучил Эдмонда Холла короткий вопрос: "Так кто же я?" И два его сознания, постигая, играют проблемой, выворачивают ее, разглядывают с разных сторон, пробуя найти отправную точку для логических построений.
     "Если происхождением своим я обязан человеческой расе, то существуют три варианта ответа, три вероятностные возможности. И первая из них: во мне чудесным образом обрели второе рождение атавистические черты великой древней расы, на заре человеческой эры слившейся с человечеством и растворившейся в нем. Вторая: я не больше чем простая случайность, единственная в своем роде, и не имеющая никого значения. Шутка природы, несчастный случай, без корней и без влияния на мир, расположенный вне сферы действия законов случайных величин. И третье: я предтеча, явлением своим я предвещаю пришествие новой, могучей расы. Я - сверхчеловек, рожденный раньше назначенного ему времени. Решение моей загадки распадается на разрешение загадок прошлого, настоящего или будущего".
     И он продолжал: "Я отбрасываю первое по соображениям логики, ибо могущественная раса древности должна была оставить на земле, носившей ее, отпечаток своего пребывания, но нигде в мире я не видел древних руин, кроме тех, что оставило за собой человечество. Египет, Вавилон, Греция, Индия, Юкатан - все эти руины - вот что оставила история как воспоминание о древних народах.
     Я отбрасываю второе по соображениям этики, ибо горд и не имею других чувств к окружению своему, кроме горького презрения. И если случайным было мое рождение, разве не испытывал бы я чувство зависти к этим другим существам, помещенным здесь природой по ее желанию и под ее добрым покровительством? Отличие мое стало бы источником стыда, а не началом гордыни и высокомерного презрения.
     Остается третья возможность - идея будущего. И коли я отринул первые две, значит, должен признать последнюю и уверовать, что я предвестник прихода новой расы, предтеча заката эры человеческой. Я - Враг, чье призвание - уничтожать; я заменю собой человечество; я - живое воплощение будущего".
     И он взглянул на Homo и встретился своим задумчивым взглядом с пустым, безжизненным и одновременно презрительным взглядом пустых глазниц.
     "Я для Человека тот, кем Человек был для тебя, Homo. Я тот, кого возлюбят поклоняющиеся дьяволу, как в страхе перед неумолимыми силами, недостойными их понимания, и твои сородичи возлюбили Человека дьявола. Ибо кем еще может быть для Человека его уничтожитель, его Враг? С точки зрения человеческой я - воплощение зла. Я - Сатана!"

Книга II

ВЛАСТЬ

Глава первая

НЕДОЛГАЯ ПОГОНЯ ЗА ВЛАСТЬЮ

     Под вечер одного из плывущих длинной чередой неприметных дней наш герой гнал машину по, казалось, бесконечным окраинам расползающегося вширь города-монстра. На какое-то время ощущение мощи и скорости послушно несущегося вперед автомобиля развлекало его, отвлекая от обычных мрачных мыслей. Эдмонд почувствовал неописуемый прилив возбуждения, словно это не машина, а усилия собственного тела несли его вперед быстрее ветра и мысли, пока и это ощущение не исчезло бесследно. И тогда наш герой сбросил скорость, позволив машине лениво и бесцельно скользить по белому бетону шоссе. Здесь шоссе шло параллельно озеру, и иногда в просветах между деревьями Эдмонд видел, как острым трепещущим светом вспыхивает его гладь в лучах уже невысокого солнца. Из объятий шоссе вырывалась ведущая прямо к озеру узкая боковая дорога, и он наугад свернул на нее и ехал в густой тени тесно обступивших дорогу деревьев. Теперь дорога шла прямо над озером, по краю отвесной стеной уходящего к воде маленького обрыва. Эдмонд свернул на обочину, вышел и бесцельно зашагал к обрыву.
     Долго он смотрел на нескончаемый бег волн, чей глухой, неумолчный ропот в созвучии с меланхолическими струнами его души навевал унылую тоску. Затем Эдмонд прилег на поросший травой земляной склон, раскинул руки и посмотрел на небо сквозь ветви дерева, смотрел и каждой клеточкой тела ощущал свое меланхолическое состояние. И он подумал, что тщетность была уделом всех его усилий; и еще думал, что мог добиться и взять все, что пожелает, но он не знал в этом мире того, чего стоило бы пожелать. Даже знание и стремление к нему разочаровали его. Так что же остается?
     Любая земная власть возможна для него, стоит лишь протянуть руку и зажать ее в кулаке. Несколько коротких мгновений Эдмонд забавлялся родившейся идеей, рассматривая возможные средства и строя наброски планов. В пределах возможного несколько путей к видимой цели представлялись ему открытыми. Эдмонд мог стать сказочно богатым и обрести финансовое и экономическое могущество. Создание абсолютного оружия сделает его мировым диктатором. Как в те далекие века, когда сознание человека лепили, как воск, он мог стать властелином душ - мессией новой веры. А если взять за основу эти три плана, можно найти разумную комбинацию... И об этом он тоже думал.
     Но более остальных ему нравился второй - самый сложный в осуществлении план. Технические задачи изобретения оружия с вытекающими отсюда социальными проблемами предоставляли широчайшее поле деятельности для его нерастраченной энергии. В возможностях своих он не сомневался, ибо планы стратегических действий были уже ранее продуманы до деталей, и оставалось лишь принять решение, каким путем он пойдет к достижению цели. И именно выбор стал неразрешимой проблемой, его камнем преткновения, ибо, испытав крушение надежд, более всего страшащийся скуки бесплодного бытия, наш герой понимал, что не хочет власти над человеческими существами. Он не испытывал к ним ненависти, но и не любил так сильно, чтобы стать пастырем.
     Взгляд его рассеянно скользнул по траве, и возле своих ног он увидел холмик муравейника - жилища маленьких, суетливых существ, которые без устали сновали по важнейшим делам продолжения своего рода.
     "С одинаковым успехом ты можешь назвать себя императором вот этого", - подумал Эдмонд, носком ботинка подковырнул немного песка и смотрел на сумятицу, которую вызвали причиненные этим действием разрушения.
     "Ничтожные твари боятся меня так же сильно и знают обо мне так же мало, как и люди. Какое удовлетворение получу я, став властелином их судеб?"
     И не найдя ответа, закончил в глубокой печали: "И если разумный муравей признает мою власть над его собратьями, то человек, безропотно подчиняющийся власти себе подобных, осмеет и будет противиться моему могуществу над ним. Каждая вещь в мире существует такой, какой ты ее представляешь, - это истина, в отрицании абсолютных истин ставшая сама абсолютной".
     Он снова лег на траву и смотрел, как в погоне за Солнцем катится на запад бледный шар Луны.
     "Я могу покойно лежать на твердой земле, - думал он. - Солнце и Луна вращаются вокруг меня, мир и спокойствие царят вокруг. А теперь попробуем изменить точку зрения".
     И он снова посмотрел на Луну и увидел в ней небесное тело, с ревом рвущее пространство, и попробовал создать зримый образ своего места в ближайшем космосе. И в одно мгновение разрушился его мир, ибо более не лежал он в покое на поросшем нежной травой склоне холма, но, вцепившись в поверхность огромной сферы, летел с леденящей душу скоростью во мраке вечной ночи, а где-то на неподвластных разуму расстояниях, в гигантском безумстве хаоса, проносились другие - такие же огромные планеты кружились в вихре бесконечной бездны Вселенной - вспыхивали огненной энергией и гасли, умирая, чтобы снова возродиться в огне. И он летел вместе с ними - маленькое насекомое, ничтожный клещ, вцепившийся в крохотный атом пространства, и рядом, подчиняясь слепой игре космоса, продолжали безумную пляску колоссы мироздания, отбрасывая тени на его жалкое ничтожество.
     Медленно кружась, падал с дерева сухой лист, и стоило проводить взглядом его невесомый полет, как прежнее видение мира стало возвращаться к нему. Солнце и Луна прекратили бешеный танец, поплыли медленно, величаво, казалось, совсем рядом. И он очнулся от наваждения, отбросил страх, но все еще сотрясала тело дрожь, а скрюченные пальцы цеплялись за мягкую землю в безумном желании не расстаться с ней в этой безумной гонке.
     Эдмонд сел, закурил сигарету. "Вот она, бездна, в которой танцует все. Что в сравнении с ней мечты о власти". И, вздохнув тяжко, начал думать о двух тщетных попытках обрести счастье. "Дорога к Познанию, - сказал он себе, - даже если в начале пути будет прямой и верной, пройдет время, и все равно затеряется в извилистом лабиринте окольных путей, и там заблудится путник. Или приведет в бескрайнюю пустыню, по которой сколько ни иди, никогда не достигнешь цели. А дорога к Власти закончится у глухой стены и такая будет короткая и прямая, что, где бы ни стоял, из любой точки увидишь ее конец, и потому нет смысла начинать этот путь".
     И еще до конца не родившимся отверг Эдмонд Холл желание стать завоевателем мира, и воспоминания об атомном разрушителе, родившие план создать, способное перевернуть планету, абсолютное оружие, снова канули в небытие законченного и забытого эксперимента. Сколько великих идей погибает при их зачатии, сколько человеческих гениев умирает непризнанными?
     "Своего рода интеллектуальная мастурбация, - подумал Эдмонд. - Семена моих идей чахнут, не принося всходов".
     Неужели осталась одна пустота? Неужели все пути отрезаны для него навечно? Или бесплодная борьба с серостью бытия это битва с туманом? Лишь на мгновение разойдется серая пелена от удара, чтобы снова сомкнуться за спиной...
     "Лишь один неизведанный путь остался для меня, хотя по природе своей не слишком приспособлен я по нему странствовать. Счастье в наслаждении. Удовлетворение чувств. Это в погоне за прекрасным означает приобретение нового для меня сексуального опыта. Ну что же, я не против".
     Он поднялся с земли, медленно и тяжело стал подниматься по склону к машине - карикатурный анахронизм, родившийся не в свое время.
     "Поль должен послужить мне в этом, - думал он. - Поль сведет меня с женщиной".

Книга III

В ПОГОНЕ ЗА НАСЛАЖДЕНИЕМ

Глава первая

СЕМЕНА ПОСЕЯНЫ

     - Хоть минуту ты можешь меня послушать, Ванни! - протестуя и умоляя одновременно, воскликнул Поль. - Я говорю более чем серьезно, и ты обязана ответить.
     Ванни перестала мурлыкать глупый куплетик и с озорным выражением на лице повернулась к Полю.
     - Хорошо. Ответ мой - может быть.
     С мгновение Поль балансировал на грани гневной истерики, потом отчаянно всплеснул руками и бросился к окну. За спиной его весело хохотали. Некоторое время он смотрел, как в ореоле света от уличного фонаря кружится, изображая из себя ужасного дракона, летучая мышка, потом резко повернулся и посмотрел на притихшую, но все еще улыбающуюся девушку.
     - В искусстве пыток тебе нет равных, - сказал он. Забавляясь с огромных размеров черным персидским котом, Ванни сморщила носик.
     - Ты только послушай его, Эблис. Он оскорбляет твою хозяйку. - И глядя в глаза Полю, добавила со смешным вызовом: - Ты прав, дорогой, я училась у Торквемады.
     - Училась! Да ты его сама чему угодно научишь!
     - Не рычи на меня, милый. Ведь я прошу такую малость - не делать глупостей.
     - Опять! Что с тобой происходит, Ванни? Видит Бог, я люблю тебя, и, мне всегда казалось, я для тебя тоже что-то значу. Почему ты так жестока?
     - Я думала, что еще в прошлый раз мы договорились к этой теме более не возвращаться.
     - Но почему, почему?
     В ответ она одарила его еще одной смешной гримаской:

     Девушка сказала: "Наконец,
     Ты зовешь меня с собою под венец.
     Только свадебных не вижу я колец.
     Ты меня поуговаривай немножко,
     И тогда к тебе в постельку
     Я найду дорожку".

     - Ванни, ты просто невозможна!
     - И я про это, Поль. На то, что есть у меня, вдвоем с комфортом не проживешь, а у тебя и того меньше.
     От такого откровения Поль как подкошенный рухнул на диван, до смерти напугав несчастное животное, которое, поджав хвост, черным клубком скатилось на пол.
     - Думаю, ты опять права, - простонал он, закрывая лицо ладонями.
     Легкая тень сострадания промелькнула на лице Ванни, она потрепала несчастного по плечу и, видя откровенное проявление столь безутешного горя, даже погладила по светлым волосам.
     - Не расстраивайся так, миленький. Заболел - еще не умер. Если сберег честь - значит не все потеряно. - Поль вскинулся, как от удара.
     - Очень хорошо, но я тебя честно предупреждаю. И этому придет конец, Ванни! Ты все равно будешь моей.
     Она уронила ему на плечо свою маленькую в ореоле иссиня-черных сверкающих волос головку.
     - Я тебе разрешаю, милый, - добивайся меня, добивайся насколько хватит сил.
     Поль обнял ее, притянул ближе, и некоторое время они молчали. Понимая, что Полю никак не избавиться от своего тягостного состояния, что он мрачен и угрюм, Ванни решила переменить тему.
     - Как твоя ночная работа, Поль?
     - Слава Богу, закончилась.
     - Выгнали?
     - Нет, сам бросил. Не мог больше терпеть.
     - А почему не мог терпеть?
     -Что-то мерзкое в этом парне, Ванни. Что-то очень мерзкое. Или он просто сумасшедший, или... я не знаю, но вижу и чувствую в нем какое-то чудовище. Эти змеиные руки, лицо, улыбка его гадкая...
     - В школе мне его руки казались очень милыми.
     Поль промолчал. Он продолжал дуться, что-то тяжелое, мрачное тяготило его. Ванни опять посмотрела на него с жалостью.
     - Что с тобой происходит, Поль?
     - Ничего, что стоит рассказывать.
     - Не будь глупцом. Я не ханжа и иногда кое-что способна понять.
     - Все это так глупо, Ванни, но я боюсь Эдмонда Холла.
     - Боже упаси, но почему? Ты же его можешь прихлопнуть одной ладонью.
     - Понимаешь, я бросил работу потому, что отказался привести его... сюда.
     Недоумевая, Ванни какое-то время изучала расстроенное лицо своего кавалера, а потом, не выдержав, расхохоталась.
     - Боже, как будто раньше ты сюда сумасшедших и полных кретинов не приводил, и твой Холл будет первым!
     - Хорошо, - снова помрачнев и не разжимая губ, процедил Поль. - Ты его получишь, но без меня.
     - Ну к чему эти сцены? Почему бы не привести его сюда просто так, по-приятельски. Ты же ведь у нас не ревнивый без причин, авансом?
     - Нет! Ревнивый!
     Ванни снова рассмеялась, но уже несколько ядовито.
     - Но не так, как ты подумала, - сказал Поль.
     - Ну конечно нет, дорогой.
     - Пожалуйста, Ванни, у меня и мыслей таких не было, что ты сможешь им увлечься! Он же начисто лишен какой-либо сексуальной привлекательности.
     - Тогда что тебя напугало?
     - Не знаю, - вздохнул Поль, - кроме ощущения, что он накличет на нас беду. У него воронья душа, и она каркает, каркает при каждом его слове.
     - Это надо же! - воскликнула Ванни. - Тогда твоя душа - душа суеверной старухи, - и никогда ты не станешь чемпионом по карканью.
     Она отбросила его руку, встала с дивана, развернулась на каблуках и присела в маленьком книксене.
     - Вставай, Поль. Включай приемник, будем танцевать.
     - Нет настроения.
     Ванни вихрем пронеслась к приемнику, покрутила ручку настройки, и синкопы танцевального ритма наполнили комнату. Медленно кружась, она подплыла к Полю, схватила за руки, преодолевая не слишком яростное сопротивление, заставила встать, обнять себя, и, подчиняясь ритму музыки, они заскользили в танце.
     - Поль, - она откинула назад голову, чтобы видеть его