а, из легкого облака пытающегося извлечь законченный образ". И он, без сожаления отправив фолиант на прежнее место, шагнул к прилавку.
     - Какая книга, - обратился он к застывшему во внимании клерку, - теперь считается наиболее популярной?
     Клерк улыбнулся и выложил перед нашим героем стопку дешевеньких книжонок. Эдмонд узнал их по многочисленным рецензиям в газетах, где с пестрых обложек на него глядели автобиографии того, кто некогда занимался малыми формами архитектуры.
     - Не думаю, что это заинтересует вас, мистер Холл, - осторожно произнес клерк, вспоминая предыдущие приобретения Эдмонда. - Считается, что они... юмористические.
     - Тем не менее одну я возьму.
     Он взял в руки тощенький томик, присел на стоящий у прилавка стул и через полчаса перевернул последнюю страницу.
     "Если не брать в расчет иронию, у меня напрочь отсутствует всякое чувство юмора, - думал он. - И если я не пойму, что это такое, мотивы человеческих поступков окажутся для меня непостижимыми. Я думаю, что юмор по сути есть выражение радости при виде чужого несчастья; люди органически ненавидят друг друга и объединяются в племена и нации лишь оттого, что гораздо сильнее ненавидят и боятся грозной природы и чужаков-иноземцев, чем своих ближних".
     Он опустил книгу в карман пальто, подобрал пакет с картиной и снова отправился в путь. Робкое осеннее солнце скрылось за крышами домов, и в воздухе улиц воцарилась сырая прохлада. Повесив трость на руку, он пошел в сторону озера, добрался до берега и двинулся на север - медленно, лениво, бесцельно. Снова знакомое чувство бесплодности собственных усилий овладело им - овладело настолько сильно, что не хотелось даже думать. И показалось ему, что никогда не перекинет он моста через пропасть между собой и человечеством; что он - изгой и навеки обречен оставаться таковым. Найти родственную душу, друга - есть немыслимый подвиг, и в кругу миллионов он обречен на одиночество. Он смотрел, как, тесня и обгоняя друг друга, несутся мимо пестрым нескончаемым потоком машины, и шел, и шел, и был одинок.
     Позади остался мост и серые волны, глухо накатывающиеся на берег. Он увидел скамейки и, чувствуя легкую усталость от проведенного на ногах дня, побрел в их сторону. Сел, положил рядом трость, закурил сигарету и смотрел на игру света и тени меж гребней волн. Унылое одиночество.
     Чья-то неясная фигура проплыла мимо, вернулась и примостилась на соседней скамейке. Он продолжал курить, храня мрачное молчание. Сосед неожиданно встрепенулся и пересел на его скамейку; теперь он понял, что это женщина, но продолжал безучастно разглядывать волны.
     - Паршивое настроение, да?
     Он повернулся. Существо без возраста, белая маска пудры на лице, заметные даже в сгущающихся сумерках красные пятна румян на щеках - порождение современного города.
     - Да, - ответил он.
     - А может, я тебя развеселю?
     - Посиди со мной немного. Я бы хотел поговорить с тобой.
     - Боже, только никаких проповедей, мистер! Я их уже наслышалась на своем веку!
     - Нет, никаких проповедей. Просто хочу поговорить.
     - Пожалуйста, я вся здесь.
     Эдмонд достал из кармана купленную книгу.
     - Ты читала это?
     Она слегка придвинулась, взглянула на название и улыбнулась.
     - Ага, а я-то решила, что ты какой-нибудь проповедник. Не-а, не читала. Ко мне ходил один постоянно, вот он рассказывал. Смешно.
     - Это действительно смешно?
     - Ага, особенно там, где этот втрескался. - Женщина рассмеялась. - Девочки, когда слушали, так чуть не поумирали со смеху.
     Эдмонд протянул ей книгу.
     - Ты можешь взять это себе.
     - Спасибо, - сказала женщина и пододвинулась еще ближе.
     - Скажи, мы пойдем куда-нибудь?
     - Я хочу немного поговорить с тобой.
     - Говори, но мне ведь жить на что-то нужно.
     - Да, - согласился Эдмонд, - это правда, но не вся.
     - Разговорами сыт не будешь, а мне нужно жить,
     - Зачем?
     - Зачем? Ты что такое говоришь? Всем нужно жить, разве не так?
     - Кажется, люди в это действительно верят.
     - Эй, да что с тобой? Я тебе что, не нравлюсь?
     - Ты мне нравишься не больше, чем все остальные.
     - Слушай, а кто ты вообще-то такой?
     - А вот это-то я и сам иногда не понимаю.
     Он поднялся, вскочила и его неожиданная подружка. Эдмонд опустил руку в карман, вытащил наугад какую-то купюру - оказалось пять долларов - и протянул их женщине.
     - Приятно провести вечер, - пожелал он.
     - И это все, что тебе нужно?
     - Да.
     - Господи, спаси. Чокнутый! Слышишь, со мной никогда... - женщина не договорила. - А я знаю, что с тобой не так! Ты, должно быть, гомик!
     Эдмонд холодно разглядывал женщину. И вдруг какое-то бесовское пламя полыхнуло в его глазах. Он вскинул руку, а там, где кончалась ладонь, пять пальцев, как пять маленьких змей, извиваясь потянулись к застывшему лицу. Эдмонд пошевелил ими, и змеи-пальцы начали сворачиваться, обхватывая друг друга все ближе подбирались к глазам женщины. Не в силах пошевелиться какое-то мгновение она зачарованно смотрела, потом пронзительно вскрикнула, отшатнулась и бросилась бежать прямо по пожухлой траве газона в сторону освещенного пятна улицы.
     - А вот это, - произнес Эдмонд, снова усаживаясь и доставая новую сигарету, - и есть юмор!

Глава седьмая

ИЗУЧЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

     "Энтомолог, - в привычном кресле перед трепещущим огнем камина предавался размышлениям Эдмонд, - изучив один вид насекомых, переходит к другому и в сравнении познает отличия их жизненных циклов и врожденных инстинктов.
     Я же, без всякой пользы, трачу время на изучение одного муравейника под названием Чикаго. Возможно, что в сравнении с другими муравейниками и я познаю желаемое".
     И, оставив обезьянку Homo на попечение Магды, Эдмонд отправился странствовать. Без намека на интерес он бросил небрежный взгляд на Нью-Йорк, и тут же отплыл в Ливерпуль, но не оттого, что стремился поскорее окунуться в атмосферу Туманного Альбиона, а лишь потому, что этот маршрут казался наиболее удобным. За Англией пришел черед Франции, где Эдмонд провел несколько месяцев и где более всего оценил достоинства величественных гор на испанской границе.
     Немецкий и французский он получил в награду за скуку классных комнат; прочие языки давались ему с такой же удивительной легкостью, и он свободно, со скоростью меняющего окраску хамелеона, овладевал любым местным диалектом. Пожалуй, и все, ибо странствия его оказались бесплодны, и не нашел он заметных отличий в человеческой природе, разве что самых поверхностных.
     В Париже и Венеции он пропадал в лавках букинистов и многое добавил к своей книжной коллекции. Несколько раз в руки его попадали воистину удивительные вещи - маленький, не помеченный никакой датой манускрипт, странный жест Жиля де Ре, на двенадцати страничках в подробностях описывающего опыты Роджера Бэкона с механической головой. Были и еще находки.
     "Так могу ли я считать себя единственным в своем роде? - мучил он себя вопросами. - Наверное, и в другие времена существовали подобные мне, такие же одинокие, такие же лишенные связи со своим миром". И мысли эти наполняли его невыразимой грустью. "Здесь почти или совсем непонятыми лежат в пыли и забвении их труды, в то время как обладатели разума гораздо меньшей силы и прозорливости оказались вознесенными на трон науки".
     Вот так и странствовал наш герой, порой вознагражденный, а чаще гонимый скукой и отчаянием бесполезности собственного бытия - ощущениями, преследовавшими его всегда, от которых не могла избавить никакая сила. Минул год, и он неожиданно бросает свои поиски, в Гавре садится на отплывающий в Новый Свет пароход.
     "Homo Sapiens есть общий вид, - делает он заключительный вывод, - и где бы этот вид ни размножался, за исключением лишь разницы в обычаях, не встретишь каких-то коренных отличий в его духовном содержании. В этом скрывается причина серости современного бытия, утратившего какие-либо романтические оттенки, и не существует в этом мире более ничего уникального, не похожего на уже когда-то виденное. Люди разделены на типы, относятся к какому-нибудь классу, и никто из них не заслуживает определенного артикля. Крейкен исчез из их сознания, и заменен прозаическим китом. Разве что в памяти торговцев еще живет легенда о золотом руне".
     Он появился в Кенморе, наверное, через несколько часов после того, как Homo издала последний слабый кашель-стон и отошла в мир иной, всего-то по причине неестественного климата и окна, вовремя не закрытого Магдой. Склонив голову, Эдмонд смотрел на маленькое, лохматое тельце, и нечто похожее на чувство шевельнулось в его душе.
     "Вот уходит мой странный друг, единственное существо, чье общество я мог просто не замечать. В память о дружбе сегодня я воздвигаю памятник".
     Он унес трупик в давно преданную забвению лабораторию и через некоторое время вернулся оттуда с тщательно выделанным маленьким черепом. После чего послали за каменщиком, и это странное напоминание о Homo замуровали в камень, и установили на каминной полке, откуда взгляд пустых глазниц был теперь навечно прикован к любимому креслу хозяина дома. И когда закончилась работа, Эдмонд уселся в это кресло и встретился своим задумчивым взглядом с пустым взглядом обезьянки Homo. Долго наш герой просидел так без движения, следуя одному ему понятному, неподвластному словам течению мысли. И лишь когда почувствовал усталость, зашевелился, и своими длинными пальцами потянулся за сигаретой.
     - Homo, - произнес вслух наш герой, - освобождена нынче от бесконечного числа маленьких, несбыточных надежд, делающих жизнь невыносимой. Теперь она стала бесконечно мудрее, чем тогда, когда считала себя действительно мудрой... Ибо самой бесплодной из всех иллюзий есть иллюзия постижения знаний. Результат будет всегда отрицательным, ибо, чем больше познает человек, тем меньше он знает. - Взгляд Эдмонда скользнул по стене и остановился на пейзаже Сары Маддокс: и снова стало ему казаться, что он смотрит сквозь оконное стекло, за которым притаился незнакомый, далекий мир.
     Скидывая с себя странное очарование, Эдмонд неловко задвигался в кресле и, чтобы отвлечься, потянулся к кипе конвертов, накопившихся за время его странствий. Рекламные проспекты, сразу перекочевавшие в пламя камина, несколько текущих банковских счетов (с этим разберется Магда), несколько конвертов с большими буквами имен университетов... Эдмонд Холл улыбнулся; он знал, что его активный свинец не останется незамеченным в среде занимающихся проблемами материи и энергии. Эти конверты он, не раскрывая, отложил в сторону. Потрудиться ответить придется господину Боху.
     "Так с чего же начнем сейчас? - спросил он себя. - А не попробовать ли снова поступить по образу натуралиста; пускай его опыт вновь послужит мне путеводной нитью. Изучая повадки своего объекта, натуралист скорее всего раздобудет некий экземпляр и, если пожелает, будет на досуге развлекаться его наблюдением в увеличительных стеклах микроскопа. Вот и моя задача состоит в том, чтобы раздобыть для себя подобный экземпляр".
     Но каким образом? Чем сможет он, для кого даже простое знакомство есть преграда непреодолимая, прельстить живое существо быть с ним рядом, жить с ним рядом, делиться сокровенным, и все лишь для того, чтобы некто Эдмонд Холл мог на досуге изучать особенности человеческого сознания? Магда? Нет, это убогий экземпляр - слишком благонравный и слишком тупой, чтобы раскрыть перед экспериментатором все тайники человеческой души, и с эстетической точки зрения не слишком привлекательный.
     "Если то, что у них называется другом, для меня недоступно, я, по крайней мере, могу нанять такой экземпляр под предлогом необходимости иметь гида и наставника", - решил он и исполнение задуманного оставил на волю случая.
     Звякнул колокольчик у входной двери, и не успела смолкнуть мелодичная трель, как эхом откликнулась в пустых комнатах тяжелая поступь Магды. А вскоре и сама Магда, как некая малая планета, возникла в дверном проеме библиотеки.
     "Она двигается по давно определенной орбите, - продолжая сравнение, думал Эдмонд, - делая за день полный оборот вокруг своей оси. Ее солнце - кухонная плита, ее комната и входная дверь - это ее апогей и ее перигелий".
     - К вам какой-то человек, мистер Холл. Заходил уже дюжину раз. Пожилой, в очках, - закончила Магда, протягивая визитную карточку.
     - Альфред Штейн, кафедра электронной физики Северо-Западного Университета.
     Эдмонд держал в руках визитку, и в памяти ожили воспоминания об университетской аудитории, и маленький, добродушного вида профессор, снующий по кафедре с неизменными указкой в одной и мелом в другой руке - его единственный и незабываемый интерес лет студенчества. Совсем недавно этот Штейн опубликовал труды, ставшие истинной революцией в теории строения атома.
     - Я приму его, Магда.
     Как отметил про себя Эдмонд, если за эти годы профессор и изменился, то крайне незначительно. Тот же ежик седых волос, те же умные глаза за толстыми стеклами очков, те же сутулые плечи - все, что когда-то Эдмонд уже видел на университетской кафедре.
     - Мистер Холл? - с улыбкой (именно с улыбкой) поздоровался профессор. - А я Альфред Штейн из Северо-Западного. Я немного занимаюсь радиоактивными элементами, и этот интерес привел меня сюда.
     - Я знаком с вашей работой, профессор Штейн, - с удивившей его самого учтивостью отвечал Эдмонд, - а в 1920-м прослушал несколько курсов ваших лекций.
     - Надо же. Тогда я должен вас помнить.
     - Совсем не обязательно, это был общий курс лекций. Но с тех пор я, тем не менее, с вниманием слежу за вашей работой.
     Лицо профессора просияло.
     - Приятно, чрезвычайно приятно слышать такое, мистер Холл. Но, к сожалению, удается весьма редко. Так, значит, вы разделяете мою точку зрения?
     - Я не проверял ваши цифры, - отвечал Эдмонд, - но выводы, безусловно, ошибочны. - Профессор поморщился.
     - Давайте не будем спорить. Если кто-нибудь выдвинет другую гипотезу, я буду слушать. А пока ее нет, меня вполне удовлетворяет и моя собственная.
     Эдмонд в знак согласия склонил голову и выжидательно посмотрел на профессора. А маленький человечек, близоруко щурясь и моргая ресницами, продолжил:
     - Меня очень сильно заинтересовал материал, который все называют активированный свинец и который компания Стоддарта использует для нитей накаливания в своих радиолампах. Мы приобрели несколько таких ламп, извлекли из них свинец, но, по правде говоря, никто из нас так ничего и не понял. Тогда я отправился на завод Стоддарта, и там мне дали еще свинца, а кроме свинца, человек по имени Хоффман рассказывал фантастические истории, и от него я узнал ваше имя. Вот почему, - при этом маленький человечек сделал широкий жест руками, - мне ничего не оставалось делать, как пойти к вам. И я ходил к вам вот уже большое число раз.
     - Ради какой цели?
     - Вы не знаете ради какой цели? Ну конечно же услышать от вас правдивое объяснение этого удивительного феномена!
     - Я не сомневаюсь, что, в пределах его компетенции, объяснение мистера Хоффмана было предельно точным.
     - И вы называете предельно точным объяснением сказку про космические лучи и нейтрониум, в которую не поверит даже ребенок?
     - Я не смогу предоставить иную версию, профессор Штейн.
     - Так вы хотите сказать, что все это правда?
     - Да.
     - Но это же просто невозможно!
     А Эдмонд в ответ лишь улыбнулся своей гадкой, покровительственной улыбкой существа высшего разума, но она впервые не вызвала ответной реакции неприязни и раздражения, ибо его близорукий собеседник вместо лица видел перед собой лишь смутное, расплывчатое пятно.
     - Помилуйте, мой юный друг! Существуют же какие-то человеческие обязательства. Мы все в долгу перед развитием науки, и совершенно нечестно скрывать такое важное открытие. Лампа запатентована; вы же ничего не теряете.
     - И вы думаете о том, - медленно произнес Эдмонд, - что свинец может заменить применяемый в медицине радий - лечение рака и все прочее.
     - Да, я думал об этом.
     - И вам бы хотелось запатентовать его применение для этих целей и ради собственной выгоды?
     Маленький профессор от удивления часто-часто заморгал ресницами.
     - Даю вам честное слово - даже в мыслях я бы не позволил себе...
     Эдмонд испытал легкое смущение. Искренность слов профессора не оставляла поводов для сомнений.
     "В первый раз я столкнулся с подлинным ученым, - размышлял он. - Встретил во времена, когда альтруизм все более становится просто красивым жестом".
     И наш герой открыто взглянул на Штейна.
     - Профессор, как у вас любят говорить, вы имеете все права получить объяснение. И если вы не откажетесь подняться со мной наверх, я сделаю все возможное, чтобы вручить вам эти права.
     И они поднялись наверх и открыли двери темной маленькой комнаты со свинцом вместо стекол; и стоило вспыхнуть свету, как маленький профессор с любопытством закрутил головой. Мало что изменилось в лаборатории с тех памятных Эдмонду времен: все так же покоился в обломках атомный разрушитель, стол черным выжженным пятном хранил воспоминания об атомном взрыве; а пока Штейн разглядывал останки прерывателя, Эдмонд разыскал в углу и поставил на стол маленький рефлектор.
     Несколько обстоятельнее, чем для Боха и Хоффмана, он повторил демонстрацию своего изобретения. Штейн смотрел за манипуляциями Эдмонда молча и внимательно, но в момент кульминации неприлично громко рассмеялся.
     - Все это и чуть больше я уже видел на заводе Стоддарта. Но они мне не дали даже пальцем тронуть прибор. Я думаю - а вы меня извините - все это ловкий фокус.
     - Не стоит обижаться на их столь трогательную заботу о приборах, - сказал Эдмонд. - Если с рефлектором что-нибудь случится, кроме меня, его никто не заменит.
     - И еще я бы хотел знать, как вы получаете этот так называемый нейтрониум?
     И снова Эдмонд улыбнулся своей гадкой улыбкой.
     - Этот секрет я вам не смогу раскрыть. - Штейн коротко рассмеялся.
     - И в том, и в другом случае не смею вас винить. Если это мистификация, тогда, конечно, не можете раскрыть. А если это правда, и секрет попадет в руки нашей промышленности - последствия будут опасны и непредсказуемы...
     - Вы правильно поняли причину.
     - А какую из двух? - спросил Штейн и снова рассмеялся. - Вот мы и снова в тупике.
     - Совсем не обязательно, - задумчиво произнес Эдмонд. - На определенных условиях и в обмен на услуги я предлагаю вам этот отражатель.
     - На каких условиях?
     - Во-первых, вы не станете производить больше активированного свинца, чем вам потребуется для целей изучения этого прибора, ибо этот элемент так же опасен, как и всякий другой радиоактивный элемент.
     - Это простое условие.
     - Полученный свинец, надеюсь это понятно, не должен стать объектом продажи. Если у вас получатся какие-то излишки, вы немедленно должны их передать компании Стоддарта.
     - И это простое условие.
     - Вот и все.
     - Но еще остались услуги.
     - Да, - повторил Эдмонд, - услуги. В качестве благодарности за подарок я бы хотел получить вашу помощь в задуманных мною социальных исследованиях. Я бы хотел немного больше узнать о людях, их образе жизни, мотивах некоторых поступков, и вы проведете некоторое время в качестве моего гида и наставника. Мы будем исследовать человеческие ветви, выросшие на камнях этого города.
     В конце этих слов Штейн развеселился от души.
     - Со мной этот номер не пройдет. Если кто и знает о людях и их жизни еще меньше - так это я. - И тут профессор прекратил смеяться и на мгновение задумался. - Однако постойте. Я могу все устроить. Вам нужен молодой и искушенный в житейских делах спутник, кто знает город и людей, к которым вы так стремитесь. Я - старый затворник, но юношу, который окажет вам такую услугу, пожалуй, знаю.
     - Я буду платить за эти услуги.
     - Вы должны его знать. Он учился в Северо-Западном приблизительно в ваше время. Его отец преподает в