а  под  утро  не
выдержал и все-таки заснул. И когда взошло  Солнце  Король  не  указом,  а
просьбами вытянул, вымолил, вырвал у Совета еще один день, а затем обманом
еще один, и лишь затем, исчерпав все, снарядил посла, облаченного в  белые
одежды.
     А когда посол отъехал из столицы, подоспела неожиданная, невероятная,
но  прекрасная  весть:  заклятые  грифоны,  бывшие  в   Храме,   перестали
существовать в легендарной битве за Вэйборн.
     Но от седьмого города Селентины осталась одна башня и три воина.
     Каждый получил дом в столице и по шестнадцать восьмерок под начало.
     Желтые варвары остановились на полпути. Вэйборн больше  не  прикрывал
проход на полуостров, но и не  являлся  лакомой  приманкой.  Три  сословия
против четырех предложили не останавливать мирные  переговоры.  Король  же
приказал любой ценой догнать и вернуть посла, и Совет поддержал Короля.
     А спустя полгода войска с золотой молнией  на  синей  форме  вошли  в
последний  город  рассеянных  по  земле  эльфов.   В   город,   отразивший
домогательства гигантов, но открывший искореженные таранами  ворота  перед
Селентиной.
     В городе хранился золотой запас.
     О, Казначей Марк! Ты давно  задумал  эту  кампанию,  слившую  воедино
древний вымирающий лесной народ и  потомков  Луны,  ежегодно  переживающих
свое полнолуние. Ты подарил  зеленое  золото  Селентине:  ведь  оно  стало
общим, когда на  одного  эльфа  приходилось  около  шестидесяти  подданных
Короля.
     Войне с варварами суждено было продолжаться еще более ста лет, но два
события уже повернули ход  истории  в  иное  русло:  битва  за  Вэйборн  и
обретение  зеленого  золота.  За  пыльной   коричневой   дверью   вспыхнул
ярко-синий свет, и теперь дверь эта неумолимо отворялась. Каждый ее  скрип
требовал жертв, ржавые петли отчаянно сопротивлялись, но тщетно. Селентина
исцелила  себя,  и  строились  новые  корабли,  и  украшались  города,   и
укреплялись их стены, и никогда больше не переставали рождаться на  лунной
земле храбрые рыцари.
     О, Солнце и Луна, боги гор и желтый  ОМ,  живой  огонь,  зеленоглазый
Адольф и господин силы воинства! Вы сошлись, чтобы создать мир в движении,
и Луна осталась  на  небосклоне,  и  да  будет  путь  ее  чист,  и  да  не
прекратится ее сияние - до утра, до Конца Света!


     Я вышел из темноты и задал свой вопрос.
     Путник нисколько не удивился.
     - А-а, это поэма, - сказал он. - Такой сон видели многие.
     - Но у поэмы есть автор! - возразил я.
     - Нет.
     - Как нет?
     - Нет автора. Ее приписывают мне.
     Я не нашелся, что сказать. Когда  я  слушал,  мне  казалось,  сегодня
откроются старые тайны, стоит лишь спросить, подойти и спросить  знающего.
Но сейчас...
     Путник разглядел мои "но".
     - Ты умеешь читать? - спросил он.
     - Да.
     - Погоди.
     Он ушел и вернулся. В руке его был свиток.
     - Вот!
     Я развернул.
     Аккуратные ряды ровнехоньких черных буквочек  радовали  глаз.  Свиток
подобного качества мог быть изготовлен только в Лунной Заводи.
     "Академия отвлеченной философии - в Совет Республики" -  значилось  в
самом низу первой страницы.
     Я стал читать.


     Конец света - бред и враки, утверждала отвлеченная  философия.  Конца
света не будет в действительности, ибо его не может быть  даже  в  теории.
Нет предела. Есть бесконечный круг вещей. Варвары твердят, что мир начался
с  рождения  основателя;  последние  ярки   веруют,   что   некий   огонь,
возгоревшись, положил  начало  миру  (имеются  верующие  в  самовозгорание
живого огня и верующие в возжигание живого огня неведомым создателем).  Но
все это примитивные первобытные представления. Подлинное начало  лежит  за
чертой познаваемого. Лунная Заводь не начиналась вдруг, она  существовала,
и первому увидевшему ее нужно было лишь поселиться здесь.
     Пометка Путника. Картина Гая Светло-Сер. Млад. "Заводь ждет  Короля".
Залив, одинокое дерево, серебристый берег. Пустота. Восход - ни  Луна,  ни
Солнце, что-то среднее, металлическое, светло-серо-холодное. Но прекрасное
Светило!
     Однако если  Лунная  Заводь  не  начиналась  вдруг,  если  полуостров
омывался водой с трех сторон задолго до первых шагов  собственно  Истории,
то почему он обязательно должен быть разрушен? Неизбежное разрушение  мира
характерно для варварского мировоззрения. Школа отвлеченной философии  при
построении различных моделей мира не  вводит  конечность  как  непременный
фактор.  Более  того,  большинство  моделей  чужды  конечности.   Развитие
работает на себя,  основные  принципы  движения  направлены  к  сохранению
движения. Королевская Республика Лунной Заводи,  возможно,  не  вечна,  но
будущее  у  нее,  с  точки  зрения  чистой  науки,  огромное.  Отвлеченная
философия склонна рассмотреть другой вопрос: что станет  делать  мир,  как
изменятся принципы его движения, когда Лунная Заводь исполнит свою миссию?
Да,  Селентина  соберет  народы  в  единый  мир,  обеспечит  благополучное
развитие такого мира, но как пойдет далее благополучное развитие?
     Пометка Путника. Болтуны, недоумки!
     Касательно устной  поэмы,  которую  Публий  Джессертон  Лев  Адекват,
изредка называемый Путником,  произносит  при  больших  скоплениях  людей,
наотрез отказываясь записать и представить,  так  что  это  даже  пришлось
сделать  по  памяти  служащим  Академии:  данная  устная  поэма,  конечно,
произведение нерядовое. Однако отдельные  моменты,  коих  немало,  требуют
разъяснения.
     Относительно философской проблемы условно  допускаемого  конца  света
сказано выше.
     Но  откуда  Публий  Джессертон  взял,  что  Король  обманывал  Совет,
задерживая  мирное  посольство?  Может  быть,  тут  как   раз   проявилось
преимущество политического устроения Селентины,  в  сочетании  и  взаимном
дополнении Совета Сословий и Короля?
     Пометка Путника. Если  в  курсе  истории  нет  раздела  о  задержании
посольства - значит, задержания посольства не было в природе.
     События  черного  сто  шестьдесят  седьмого  года  вообще  освещаются
странно. По всей видимости, Публий Джессертон был лично связан с Верховным
Стратегом Марком Селентином  Александром  Грей-Дварром  Несчастным.  Иначе
трудно объяснить, почему он фактически оправдывает его действия, приведшие
к гибели многих селентинцев, к гибели нелепой и трагической. Больше  того,
Публий Джессертон говорит о нем почти в тех же выражениях, что и  о  Марке
Селентине  Александре  Грингольд  Альфе  Счастливом.  А  это  уже   совсем
непонятно и даже неприлично.
     Пометка  Путника.  Смерть  -  в  принципе  проигрыш.  Поначалу.  Хотя
толкований смерти - что отвлеченных философий. Рыцари, например,  уверены,
что смерть в бою дает возможность вернуться в мир еще  раз.  Не  знаю,  не
знаю...   Сомнительно.   Вот   человек,   исполнивший   до   конца    свое
предназначение, либо вернется в мир, либо станет  бессмертным  где-то  там
(присоединится к другим бессмертным, к создателю, к чему?). Победитель  не
должен бояться смерти - он защищен. А  не  поборов  страх  смерти,  ты  не
станешь победителем. Из Селентина Александра:

                       Воин, не бойся, ты не умрешь,
                       Если готов умереть.

     В  конце  концов  Академия  отвлеченной   философии   делала   вывод:
произведение Публия Джессертона Льва  Адеквата,  определяемое  как  устная
поэма,  не  поименованная  автором,  является  художественным,  а   потому
несмотря  на  указанные   смысловые   недостатки,   не   может   считаться
противоречащим исторической информации. Более того, учитывая благоприятное
мнение Короля, произведение рекомендуется к изданию в свитке.
     Далее.
     Академия вкратце излагала для Совета содержание двух новейших научных
учений.
     Первое учение утверждало, что кровь человеческая не всегда одна и  та
же.  Существует  несколько  групп,  каждая  из   которых   характеризуется
определенными свойствами. В зависимости от  свойств  крови  человек  может
быть предрасположен к той или иной деятельности. Например, кровь  активной
группы наделяет человека отвагой, силой,  боевой  яростью,  иначе  говоря,
фактически заставляет обладателя такой  крови  быть  воином.  Исследования
показали, что все рыцари имеют в своих венах активную кровь.
     Статичная кровь обнаружена у простых земледельцев, лесорубов, слуг  и
т.п. Статичная кровь в исключительных случаях может переходить в активную.
Так, история знает несколько примеров ополченцев, ставших рыцарями. Однако
на практике исследователи не смогли  найти  ни  одного  носителя  подобной
переходной группы.
     К быстрой группе принадлежат,  как  правило,  искусные  ремесленники,
ученые, иногда  купцы.  Правда,  купцы  могут  принадлежать  не  только  к
быстрой,  но  и  к  пульсирующей   группе   с   повышенной   эмоциональной
восприимчивостью. Кровь пульсирующей группы обнаружена также у большинства
музыкантов, сказителей, художников.
     Пометка Путника. ???
     Кровь активной  группы  может  быть  более  или  менее  активной:  от
редчайшей переходной до особо  активной,  так  называемой  горячей  крови.
Считается (хотя и не доказано), что горячая кровь присутствовала у великих
героев прошлого.
     Академия отвлеченной философии и тут делала вывод: она  обращалась  к
Королю с почтительной просьбой разрешить  исследование  его  крови.  Может
оказаться, добавляли отвлеченные философы, что горячая кровь -  не  просто
особо  активная  кровь,  а  смесь  из  трех  групп:  активной,  быстрой  и
пульсирующей.
     Пометка Путника. Представляю, что ответил Король!!!
     Эта пометка была зачеркнута и рядом нацарапано еще более коряво:
     Смешать силу, ум и радость.
     Зачеркнуто.
     Смешать силу, ум и откровение.
     Опять зачеркнуто.
     Силу, ум и - как называется это третье?
     Смысл второго учения заключался в каких-то климатических  изменениях,
скорей всего в тех, что происходили везде, кроме  Златограда,  лет  десять
назад. Климатические изменения увязывались с невозможностью  конца  света,
но тут я мало что понял. Я уже изрядно хотел  спать.  Фонарь  покачивался,
тень моя колебалась, плеск волн за бортом  убаюкивал.  Я  лишь  напоследок
обратил внимание на пометку Путника:
     Гениально!!! Продолжение следует! Вскрой вены, птицы с запада, орел с
востока!
     Я бережно сложил листы и взглянул на Луну. Судя по ее положению  ночь
достигла середины. Перед сном  я  решил  еще  раз  пройтись  вдоль  борта.
Разместить в голове все новое за день.
     Касатка стояла у штурвала. Она  посмотрела  на  меня  и  лунный  свет
отразился в синих глазах.
     Корабль, уходящий от  преследования.  Грифоны.  Их  далекие  страшные
силуэты там, за кормой. И как она стояла, вцепившись в штурвал, а может не
вцепившись, может быть, руки ее так же небрежно покоились  на  нем,  и  от
каждого легкого движения, от тонких чувствительных пальцев зависело, уйдут
все они из кошмарного северного залива или нет.
     Я почувствовал  себя  на  том,  бегущем  корабле.  Мне  стало  жутко.
Казалось, призрак грифона вот-вот схватит  меня  сильными  лапами,  ударит
клювом и унесет прочь с уютной палубы. Я обернулся. За кормой висела тьма.
Я ускорил шаги, распахнул дверь, лестница заскрипела подо мной...
     ...Проснулся я... когда бы вы думали?  Когда  вторая  мачта  потеряла
тень, главный повар отдыхал  на  корме,  а  рыцари  вожделенно  потягивали
носами, готовясь к обеду.
     Позже всех на корабле.


     Прошло одиннадцать дней.
     На третий день я понял, что изучил судно и оно больше не кажется  мне
огромным и непостижимым; на  шестой  мне  надоело  смотреть  за  борт,  на
бесконечную воду; на девятый корабль окончательно превратился для  меня  в
Позолоченный  Дом,  в  одну-единственную  каменную   башню   против   трех
деревянных.
     Когда же настало двенадцатое утро, впереди показался берег.
     Мы медленно приближались.
     Синее знамя развевалось над причалом. А над  водой,  вернее  над  тем
местом, где вода становилась  землей,  неподвижно  повис  бледно-сиреневый
туман.
     Темно-лиловый, светло-фиолетовый, бледно-сиреневый.
     Причал выезжал из  туманной  завесы,  над  которой  неожиданно  четко
виднелись верхушки деревьев.
     Я уже знал, что так здесь всегда. И я уже знал, что предо мною - Храм
Ириса.



                   СОСТОЯНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ПОВЫШЕНИЕ СТАТУСА

     Открыв глаза, я понял, что ночью прошел дождь.
     Мокрая луна висела где-то там, за пределами квадрата  моей  молельни,
но я не видел ее - я чувствовал.
     Ночь. Лето. Влажные ароматы ирисового вэйборна.
     Ночь была на исходе. Она еще не кончилась, и я не мог знать,  сколько
осталось до рассвета, но я опять-таки чувствовал...
     Нащупав взглядом  темноту,  я  рванулся  всем  своим  естеством  -  и
проснулся  по-настоящему.  И  лишь  затем   спросил   себя:   "А   почему,
собственно?"
     Ответ пришел в виде звука.
     - Хэйя-а-аа! - раздался вопль нескольких голосов, и следом  сразу  же
прозвучало:
     - За Коро-о-о-ля!!!
     Я был на ногах. Я отбрасывал к дьяволу занавес, я несся по террасе  к
лестнице,  боковым  зрением  замечая,  как  из   всех   молелен   выбегают
пробудившиеся воины. Но я бежал впереди их, потому что по наитию проснулся
раньше - на пару торнов, но раньше многих.
     Схватка у ворот уже звенела. Пока  я  преодолевал  лестницу,  трубный
возглас "За Коро-о-оля!!!" прогремел еще дважды, и вслед за ним  оба  раза
предсмертно оборвалось начатое "Хэ-э..."
     Я был во дворе,  на  бегу  я  разворачивал  клинок,  отводя  его  для
"лесного зверя", я не принимал решения,  рука  сама  сделала  выбор,  ведь
"лесной зверь" неизменно получался у меня лучше всего остального. До места
схватки оставалось тридцать шагов, не больше,  и  за  эти  тридцать  шагов
"Хэ-э..." успело оборваться еще четырежды.
     Ярк с обломанной  саблей  бежал  прямо  на  меня,  глаза  его  горели
обреченным алым пламенем. Я забыл о любимом элементе и просто выставил меч
перед собой. Ярк увернулся, бросившись влево, и острие моего  оружие  едва
чиркнуло  его  по  бедру.  Но  слева  его  встретили.  Он  даже  не  успел
вскрикнуть.
     - За Коро-о-оля!!! - грохнуло  прямо  передо  мной,  и  Квинт  Арета,
взмахнув Разрушителем, погасил живой огонь в глазах  последнего,  восьмого
по счету из дерзнувших ярков.
     Квинт Арета обернулся ко мне. Чуть дальше в темноте я различил фигуру
Лайка. Кроме них, у ворот никого не было.
     Я представил себе неуклюжие движения Лайка  с  оружием,  -  движения,
против которых даже жрецы Храма с трудом изыскали защиту.
     - Откуда взялись ярки? - сказал Лайк в пустоту.
     Квинт Арета только неопределенно хмыкнул.
     В тот же миг в чаше ириса взревела молния.


     Молния пела о  битвах,  и  ее  непременный  спутник  отбивал  единицы
времени - не минуты и не торны, другие, истинные единицы,  -  ритм  небес,
частота ударов создателя, переменный пульс восьмицветного мира, где  жизни
сталкивались в противоборстве, и вот: чаша цветка озарилась изнутри  своим
удивительным светом, в его музыке было все - живым или мертвым, заповедали
первые воины, и зов их стал неписанным законом новой Вселенной,  и  каждый
из стоящих ныне во дворе Храма  поднял  знак  призвания  своего  в  мир  и
совершил предписанное ритмом жесткой лиловой молнии:  удар,  разворот  над
головой, еще удар, разворот...


     Мы сидели у воды: я, Лайк и Квинт Арета Артур Рейз.  Туманная  завеса
колыхалась совсем близко; казалось, стоит протянуть руку - и дотронешься.
     Было время после полудня. Перерыв между циклами обучения.
     На песке в ножнах лежал Разрушитель.  Хотя  нет,  конечно  же  не  на
песке, - он покоился на отрезе белой ткани, принадлежащей ему с  рождения.
Рукоять Разрушителя сияла на солнце драгоценными каменьями: "синим оком" и
"желтым ликом". Рядом с таким оружием мой меч и меч Лайка выглядели  серо.
Я вспомнил, как Лайк сказал когда-то: "Обычный клинок. Серая сталь."
     Мы плавали в  тумане,  обнимаясь  с  водой  и  стараясь  нечаянно  не
коснуться друг друга. Сейчас я наслаждался отдохновением тела и  размышлял
о сущности воды.
     Лайк оделся и застегнул пояс. На поясе крепко держались три мешочка.
     - Путник говорил: ярки еще придут и с востока и  с  юга,  -  произнес
Квинт Арета. - Путник говорил: ярков больше, чем мы думаем.
     С тех  пор  как  Публий  отъехал  на  полуостров,  Квинт  Арета  стал
частенько повторять его изречения. Дня не проходило  (да  что  там  дня!),
чтобы мы не слышали: "Путник  говорил,  Путник  рассказывал..."  Некоторые
слова Квинт специально заучил наизусть. Он отменный воин, Артур  Рейз,  но
говорить, увы, не мастак. Все мы не мастера говорить, и  я,  к  сожалению,
тоже. Я, как и все, говорю односложно, совсем не так, как думаю, и не так,
как мне хочется. Раньше я никогда не замечал этого.  Я  не  замечал  этого
даже когда Путник был здесь, с нами. И смог заметить лишь когда он уехал.
     - К молнии привыкли, - сказал Квинт Арета. - Да?
     Квинт желал говорить так  же  хорошо,  ярко,  как  умел  драться.  Он
пытался объяснить, поделиться своими чувствами...
     Мелодии молнии, те или иные, уже требуют от нас тех или иных  приемов
боя. Молния - тот же сонг, вот только звук ее куда чище, протяжнее и...  и
громче, как это ни просто. День за днем жрецы приучают нас к ее музыке,  а
та уже сама по себе учит не переставать быть воинами  даже  во  сне.  Одно
накладывается на другое, и звук вызывает трепет, и жажду, жажду победы,  и
когда его долго нет, начинаешь ждать и выбирать в тишине самую  нужную  из
притаившихся мелодий.
     Примерно так хотел сказать Квинт Арета и примерно так сказал  бы  ему
я, если бы мог выразить это в словах. В словах, предназначенных для  мира,
а не для себя самого.
     Квинт Арета бережно вынул Разрушитель из ножен - и совершил внезапный
выпад в сторону моря.
     Как великолепно смотрелся Квинт Арета с Разрушителем!
     Он прошел всю страну желтых варваров с этим мечом,  от  побережья  до
начала мартонского тракта; год провел он в Долине теплых ключей и  до  сих
пор убежден, что сил после целебной  долины  у  него  прибавилось;  первым
деянием его лет сто назад было  разрушение  замка,  в  котором  он  провел
юность, - замок был обречен,  и  Квинт  Арета  предпочел  разорить  родное
гнездо, едва стало ясно, что отстоять его свыше сил человеческих.
     В одном из боев гигант-варвар вышиб ему  передние  зубы,  разумеется,
поплатившись за это жизнью.  Вместо  зубов  Квинт  установил  пластины  из
желтого золота, сопровождавшие сиянием его немудреную речь.
     - Где семнадцатая битва?! - вопросил Квинт Арета фиолетовый туман.
     Желтые земли он  знал  лучше,  нежели  полуостров.  Арету  вообще  не
помнил, хотя второе имя ему нравилось. В Арете он произвелся на свет  -  и
тут же был отправлен на юг.  В  Джессертоне  никогда  не  был,  с  Публием
познакомился в столице. В столице Квинт имел двухэтажный дом, в  доме  том
массу дорогих вещей, бывал во дворце, знал всех  главных  Флинтов,  но  из
столицы постоянно уходил, уезжал, уплывал (как правило, конечно, уплывал),
потому как пережил он пятнадцать битв и дождаться не мог, когда будет  его
шестнадцатая.
     Шестнадцатой стала утренняя стычка, хотя назвать  битвой  истребление
глупых ярков он упорно не соглашался.
     Я смотрел на Квинта Арету и мечтательно представлял:
     "Этот человек живет в Лунной Заводи!"
     - После полнолуния пойдем вместе! - сказал Квинт Арета и  прикоснулся
Разрушителем к лежащему мечу Лайка.
     Изо всех  сил  Квинт  Арета  ждал  полнолуния.  В  полнолуние  молния
прозвучит для нас последний раз, и звук ее будет необычен. Год завершится.
Квинт Арета станет рыцарем-бригадиром, прошедшим Храм. К его  заслугам,  к
боевому опыту и Долине теплых ключей еще Храм Ириса - таких людей  мало  в
Королевской Республике.
     Сей