о  выделялись
человеческие голоса, знакомые и незнакомые; часто мне казалось,  что  меня
окликают по имени, часто казалось, что я  слышу  разговор,  слов  которого
из-за шума не могу разобрать. Я стал понимать, что уже не  совсем  здоров,
тем более что рассеянность окончательно овладела мною  и  я  не  мог  даже
читать больше нескольких строчек подряд.
   "Это, конечно, просто переутомление, -  думал  я.  -  Мне  надо  только
больше отдыхать; я, пожалуй, слишком много  работал.  Но  не  надо,  чтобы
Мэнни заметил, что со мной происходит: это слишком похоже на банкротство с
первых же шагов моего дела".
   И когда Мэнни заходил ко мне в комнату - это бывало тогда,  правда,  не
часто, - я притворялся, что усердно занимаюсь. А он  замечал  мне,  что  я
работаю слишком много и рискую переутомиться.
   - Особенно сегодня у вас нездоровый вид, - говорил он. -  Посмотрите  в
зеркало, как блестят ваши глаза и как вы бледны. Вам  надо  отдохнуть,  вы
этим выиграете в дальнейшем.
   И я сам очень хотел бы этого, но мне  не  удавалось.  Правда,  я  почти
ничего не делал, но меня утомляло уже всякое, самое  маленькое  усилие;  а
бурный поток живых образов, воспоминаний  и  фантазий  не  прекращался  ни
днем,  ни  ночью.  Окружающее  как-то  бледнело  и  терялось  за  ними   и
приобретало призрачный оттенок.
   Наконец, я должен был сдаться.  Я  видел,  что  вялость  и  апатия  все
сильнее овладевают моей волей и  я  все  меньше  могу  бороться  со  своим
состоянием. Раз утром, когда я встал с постели, у меня все сразу потемнело
в глазах. Но это быстро прошло, и я подошел к окну,  чтобы  посмотреть  на
деревья парка. Вдруг  я  почувствовал,  что  на  меня  кто-то  смотрит.  Я
обернулся - передо мной стояла Анна Николаевна.  Лицо  ее  было  бледно  и
грустно, взгляд полон упрека. Меня это огорчило, и я, совершенно не  думая
о странности ее появления, сделал шаг по направлению к ней и хотел сказать
что-то. Но она исчезла, как будто растаяла в воздухе.
   С этого момента началась оргия призраков. Многого я, конечно, не помню,
и, кажется, сознание часто спутывалось у меня наяву, как во сне. Приходили
и уходили или просто появлялись и исчезали самые различные люди, с  какими
я встречался в своей жизни, и даже совершенно  незнакомые  мне.  Но  между
ними не было марсиан, это были все земные люди, большей частью те, которых
я давно не видал, - старые школьные товарищи, молодой брат,  который  умер
еще в детстве. Как-то раз  через  окно  я  увидел  на  скамейке  знакомого
шпиона, который со злобной  насмешкой  смотрел  на  меня  своими  хищными,
бегающими глазами. Призраки не разговаривали со мной, а ночью, когда  было
тихо, слуховые галлюцинации  продолжались  и  усиливались,  превращаясь  в
целые связные, но нелепо-бессодержательные разговоры большею частью  между
неизвестными мне лицами: то пассажир торговался с извозчиком, то приказчик
уговаривал покупателя взять у  него  материю,  то  шумела  университетская
аудитория, а субинспектор убеждал успокоиться, потому  что  сейчас  придет
господин  профессор.  Зрительные  галлюцинации  были   по   крайней   мере
интересны, да и мешали мне гораздо меньше и реже.
   После появления Анны Николаевны я, разумеется,  сказал  все  Мэнни.  Он
тотчас уложил меня в постель,  позвал  ближайшего  врача  и  телефонировал
Нэтти  за  шесть  тысяч  километров.  Врач  сказал,  что  он  не  решается
что-нибудь предпринять, потому что недостаточно знает организацию  земного
человека, но что, во всяком случае,  главное  для  меня  -  спокойствие  и
отдых, и тогда неопасно подождать несколько дней, пока приедет Нэтти.
   Нэтти явился на третий день, передав все свое дело другому.  Увидав,  в
каком я состоянии, с грустным упреком взглянул на Мэнни.



7. НЭТТИ

   Несмотря на лечение такого врача, как Нэтти, болезнь  продолжалась  еще
несколько недель. Я лежал в  постели,  спокойный  и  апатичный,  одинаково
равнодушно  наблюдая  действительность   и   призраки;   даже   постоянное
присутствие  Нэтти  доставляло  мне  лишь  очень  слабое,  едва   заметное
удовольствие.
   Мне странно вспоминать о своем  тогдашнем  отношении  к  галлюцинациям:
хотя десятки раз мне приходилось убеждаться в их нереальности,  но  каждый
раз, как они появлялись, я как  будто  забывал  все  это;  даже  если  мое
сознание не затемнялось и не спутывалось, я принимал их за  действительные
лица  и  вещи.  Понимание  их  призрачности  выступало  только  после   их
исчезновения или перед самым исчезновением.
   Главные усилия Нэтти  в  его  лечении  были  направлены  на  то,  чтобы
заставить меня спать и отдыхать. Никаких лекарств для этого, однако, и  он
применять не решался, боясь, что все они могут оказаться ядами для земного
организма. Несколько дней ему  не  удавалось  усыпить  меня  его  обычными
способами: галлюцинаторные образы врывались в процесс внушения и разрушали
его действие.  Наконец  ему  удалось  это,  и,  когда  я  проснулся  после
двух-трех часов сна, он сказал:
   - Теперь ваше выздоровление несомненно, хотя болезнь еще довольно долго
будет идти своим путем.
   И она в самом деле шла своим путем. Галлюцинации становились  реже,  но
они не были менее живыми и яркими, они даже  стали  несколько  сложнее,  -
иногда призрачные гости вступали в разговор со мною.
   Но из этих разговоров только один имел смысл и значение для  меня.  Это
было в конце болезни.
   Проснувшись утром, я увидал около себя по обыкновению Нэтти, а  за  его
креслом стоял мой старший товарищ по революции, пожилой  человек  и  очень
злой насмешник, агитатор Ибрагим. Он как будто ожидал чего-то. Когда Нэтти
вышел в другую комнату  приготовить  ванну,  Ибрагим  грубо  и  решительно
сказал мне:
   - Ты дурак! Чего ты зеваешь? Разве ты не видишь, кто твой доктор?
   Я как-то мало удивился намеку,  заключавшемуся  в  этих  словах,  а  их
циничный тон не возмутил меня - он был  мне  знаком  и  очень  обычен  для
Ибрагима. Но я вспомнил железное пожатие маленькой руки Нэтти и не поверил
Ибрагиму.
   - Тем хуже для тебя! - сказал он с презрительной усмешкой  и  в  ту  же
минуту исчез.
   В комнату вошел Нэтти. При виде его я почувствовал странную неловкость.
Он пристально посмотрел на меня.
   - Это хорошо, - сказал он. - Ваше выздоровление идет быстро.
   Весь день после этого он был как-то особенно молчалив  и  задумчив.  На
другой день, убедившись, что я чувствую  себя  хорошо  и  галлюцинации  не
повторяются, он уехал по своим делам до самой ночи,  заменив  себя  другим
врачом. После этого в течение целого ряда дней он являлся лишь по вечерам,
чтобы усыпить меня на ночь. Тогда только мне  стало  ясно,  насколько  для
меня важно и приятно его присутствие. Вместе с волнами  здоровья,  которые
как будто вливались в мой организм из всей окружающей природы,  стали  все
чаще приходить размышления о  намеке  Ибрагима.  Я  колебался  и  всячески
убеждал себя, что это нелепость, порожденная болезнью: из-за чего бы Нэтти
и прочим друзьям обманывать меня относительно этого? Тем не менее  смутное
сомнение оставалось, и оно мне было приятно.
   Иногда я допрашивал Нэтти, какими делами он сейчас занят.  Он  объяснял
мне, что идет ряд собраний, связанных с устройством  новых  экспедиций  на
другие планеты,  и  он  там  нужен  как  эксперт.  Мэнни  руководил  этими
собраниями; но ни Нэтти, ни он не собирались скоро ехать, что  меня  очень
радовало.
   - А вы сами не думаете ехать домой? - спросил меня Нетти, и в его  тоне
я подметил беспокойство.
   - Но ведь я еще ничего не успел сделать, - отвечал я.
   Лицо Нэтти просияло.
   - Вы ошибаетесь, вы сделали многое... даже и этим ответом, - сказал он.
   Я чувствовал в этом намек на что-то такое,  чего  я  не  знаю,  но  что
касается меня.
   - А не могу ли я отправиться с  вами  на  одно  из  этих  совещаний?  -
спросил я.
   - Ни в каком случае - решительно заявил  Нэтти.  -  Кроме  безусловного
отдыха, который вам нужен, вам надо еще целые месяцы избегать  всего,  что
имеет тесную связь с началом вашей болезни.
   Я  не  спорил.  Мне  было  так  приятно  отдыхать;  а  мой  долг  перед
человечеством ушел куда-то далеко. Меня беспокоили только, и все  сильнее,
странные мысли о Нэтти.
   Раз вечером я стоял у окна и смотрел на  темневшую  внизу  таинственную
красную "зелень" парка, и она казалась мне прекрасной, и  не  было  в  ней
ничего чуждого моему  сердцу.  Раздался  легкий  стук  в  дверь:  я  сразу
почувствовал, что это Нэтти. Он вошел своей быстрой,  легкой  походкой  и,
улыбаясь,  протянул  мне  руку  -  старое,  земное  приветствие,   которое
нравилось ему. Я радостно сжал его  руки  с  такой  энергией,  что  и  его
сильным пальцам пришлось плохо.
   - Ну, я вижу, моя роль врача окончена, - смеясь, сказал он.  -  Тем  не
менее я должен еще вас порасспросить, чтобы твердо установить это.
   Он расспрашивал меня, я бестолково отвечал ему в непонятном смущении  и
читал скрытый смех в  глубине  его  больших-больших  глаз.  Наконец  я  не
выдержал:
   - Объясните мне, откуда у меня такое сильное влечение к вам?  Почему  я
так необыкновенно рад вас видеть?
   - Всего скорее, я думаю, оттого, что я лечил вас, и  вы  бессознательно
переносите на меня радость выздоровления. А может быть...  и  еще  одно...
это, что я... женщина...
   Молния блеснула перед моими глазами, и все потемнело вокруг,  и  сердце
словно перестало биться... Через секунду я как  безумный  сжимал  Нэтти  в
своих объятиях и целовал ее руки, ее лицо,  ее  большие,  глубокие  глаза,
зеленовато-синие, как небо ее планеты.
   Великодушно и просто Нэтти уступала моим необузданным порывам...  Когда
я очнулся  от  своего  радостного  безумия  и  вновь  целовал  ее  руки  с
невольными слезами благодарности на глазах, - то была,  конечно,  слабость
от перенесенной болезни, - Нэтти сказала со своей милой улыбкой:
   - Да, мне казалось сейчас, что весь ваш юный мир  я  чувствую  в  своих
объятиях. Его деспотизм, его эгоизм, его отчаянная  жажда  счастья  -  все
было в ваших ласках. Ваша любовь сродни убийству...  Но...  я  люблю  вас,
Лэнни...
   Это было счастье.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1. СЧАСТЬЕ

   Эти месяцы... Когда я их вспоминаю, трепет охватывает мое тело, и туман
застилает мои глаза, и все вокруг кажется ничтожным.  И  нет  слов,  чтобы
выразить минувшее счастье.
   Новый  мир  стал  мне  близок  и,  казалось,  вполне  понятен.  Прошлые
поражения не смущали меня, юность и вера возвратились ко мне и,  я  думал,
никогда не уйдут больше. У меня был надежный и сильный  союзник,  слабости
не было места, будущее принадлежало мне.
   К прошлому мысль моя возвращалась редко, а больше  всего  к  тому,  что
касалось Нэтти и нашей любви.
   - Зачем вы скрывали от меня свой пол? - спросил я ее вскоре после  того
вечера.
   - Сначала это произошло само собой, случайно. Но потом  я  поддерживала
ваше заблуждение вполне сознательно и  даже  умышленно  изменила  в  своем
костюме все то, что могло навести вас на истину. Меня напугала трудность и
сложность вашей задачи, я боялась усложнить ее еще больше, особенно  когда
заметила ваше бессознательное влечение ко мне. Я и сама не вполне понимала
себя... до вашей болезни.
   -  Значит,  это  она  решила  дело...  Как  я  благодарен  моим   милым
галлюцинациям!
   - Да, когда я услышала о вашей болезни, это  было  как  громовой  удар.
Если бы мне не удалось вполне вылечить вас, я бы, может быть, умерла.
   После нескольких секунд молчания она прибавила:
   - А знаете, в числе ваших друзей есть еще одна женщина,  о  которой  вы
этого не подозревали, и она также очень любит вас... конечно, не так,  как
я...
   - Энно! - сейчас же догадался я.
   - Ну конечно. И она также обманывала вас нарочно по моему совету.
   - Ах, сколько обмана и  коварства  в  вашем  мире!  -  воскликнул  я  с
шутливым пафосом. [...]
   Дни проходили за днями, и я радостно овладевал прекрасным новым миром.



2. РАЗЛУКА

   И все-таки этот день наступил, день, о котором я не могу вспомнить  без
проклятья, день, когда между мной и Нэтти встала черная тень ненавистной и
неизбежной... разлуки. Со спокойным и ясным, как всегда,  выражением  лица
Нэтти сказала мне, что она должна отправиться на днях вместе с  гигантской
экспедицией, снаряжаемой на Венеру под руководством  Мэнни.  Видя,  как  я
ошеломлен этим известием, она прибавила:
   - Это будет недолго; в случае успеха, в котором я не сомневаюсь,  часть
экспедиции вернется очень скоро, и я в том числе.
   Затем  она  стала  объяснять  мне,  в  чем  дело.   На   Марсе   запасы
радиоматерии, необходимой как двигатель междупланетного  сообщения  и  как
орудие разложения и синтеза всех элементов, приходили к концу: она  только
тратилась, и не было средств для  ее  возобновления.  На  Венере,  молодой
планете, которая существовала почти вчетверо меньше,  чем  Марс,  было  по
несомненным  признакам  установлено  присутствие   у   самой   поверхности
колоссальных  залежей  радиирующих  веществ,  не  успевших  самостоятельно
разложиться. На одном острове, расположенном среди главного океана  Венеры
и носившем у марсиан имя "Острова горячих бурь", находилась самая  богатая
руда радиоматерии; и там решено было начать немедленно ее  разработку.  Но
прежде всего для этого было необходимо постройкой очень высоких и  прочных
стен оградить работающих от гибельного действия влажного  горячего  ветра,
который своей жестокостью далеко превосходит бури наших песчаных  пустынь.
Поэтому и потребовалась экспедиция из десяти  этеронефов  и  полутора-двух
тысяч человек, из них всего одна двадцатая для  химических,  а  почти  все
остальные для строительных работ. Были привлечены лучшие научные  силы,  в
том числе и наиболее опытные  врачи:  опасности  здоровью  угрожали  и  со
стороны климата и со стороны убийственных лучей  и  эманации  радиирующего
вещества.  Нэтти,  по  ее  словам,  не  могла  уклониться  от  участия   в
экспедиции; но предполагалось, что если работы пойдут хорошо, то уже через
три месяца один этеронеф отправится  обратно  с  известиями  и  с  запасом
добытого вещества. С  этим  этеронефом  должна  была  вернуться  и  Нэтти,
значит, через 10-11 месяцев после отъезда.
   Я не мог понять, почему Нэтти необходимо ехать. Она говорила  мне,  что
предприятие слишком серьезное, чтобы от него можно  было  отказаться;  что
оно имеет большое значение и для моей задачи, так как  его  успех  впервые
даст возможность частых и широких сношений с Землею; что всякая  ошибка  в
постановке медицинской помощи с самого начала может  привести  к  крушению
всего дела. Все это было убедительно, - я уже узнал, что  Нэтти  считается
лучшим врачом для всех тех  случаев,  которые  выходят  из  рамок  старого
медицинского опыта,  -  и  все-таки  мне  казалось,  что  это  не  все.  Я
чувствовал, что тут есть что-то недоговоренное.
   В одном я не сомневался -  в  самой  Нэтти  и  в  ее  любви.  Если  она
говорила, что ехать необходимо, значит, это было необходимо; если  она  не
говорила почему, значит, мне не следовало ее допрашивать. Я видел страх  и
боль в ее прекрасных глазах, когда она думала, что я не смотрю на нее.
   - Энно будет для тебя хорошим и милым другом, - сказала она с  грустной
улыбкой, - и Нэллу ты не забывай, она любит тебя  за  меня,  у  нее  много
опыта и ума, ее поддержка в трудные минуты драгоценна.  А  обо  мне  думай
только одно: что я вернусь как можно скорее.
   - Я верю в тебя, Нэтти, - сказал я, - и потому верю в себя, в человека,
которого ты полюбила.
   - Ты прав, Лэнни. И я убеждена, что из-под  всякого  гнета  судьбы,  из
всякого крушения ты выйдешь верным себе, сильнее и чище, чем прежде.
   Будущее бросало свою тень на наши прощальные ласки, и они смешались  со
слезами Нэтти.



3. ФАБРИКА ОДЕЖДЫ

   За те короткие месяцы я успел  с  помощью  Нэтти  в  значительной  мере
подготовить выполнение своего главного плана - стать  полезным  работником
марсианского общества.  Я  сознательно  отклонял  все  предложения  читать
лекции  о  Земле  и  ее  людях:  было  бы  неразумно  сделать  это   своей
специальностью, так как это значило  бы  искусственно  останавливать  свое
знание на образах своего прошлого, которое и без того  не  могло  от  меня
уйти, вместо того будущего, которое надо было завоевать. Я решил поступить
просто на фабрику и выбрал на первый раз, после обстоятельного сравнения и
обсуждения, фабрику одежды.
   Я  выбрал,  конечно,  почти  самое  легкое.  Но  для   меня   и   здесь
потребовалась немалая и серьезная предварительная работа, пришлось изучить
выработанные  наукою  принципы  устройства  фабрик  вообще,   ознакомиться
специально с устройством той фабрики, где мне предстояло  работать,  с  ее
архитектурой, с ее организацией труда, я специально должен был иметь дело,
- конечно, во всех применяемых на ней машинах, а той машины, с  которою  я
специально должен был иметь дело, - конечно во всех подробностях. При этом
оказалось необходимо  предварительно  усвоить  некоторые  отделы  общей  и
прикладной механики и технологии и даже математического  анализа.  Главные
трудности тут возникали для меня не из содержания  того,  что  приходилось
изучать, а из формы. Учебники и руководства не были рассчитаны на человека
низшей культуры. Я вспоминал, как в детстве мучил меня случайно попавшийся
под руку французский учебник математики. У меня было серьезное влечение  к
этому предмету и, по-видимому, недюжинные способности к нему: трудные  для
большинства начинающих идеи "предела" и "производной" достались мне как-то
незаметно, точно я всегда был знаком  с  ними.  Но  у  меня  не  было  той
логической дисциплины и практики научного мышления, которую предполагал  в
читателе-ученике французский профессор, очень ясный и точный в выражениях,
но очень скупой  на  объяснения.  Он  постоянно  пропускал  те  логические
мостики, которые могли  сами  собой  подразумеваться  для  человека  более
высокой научной культуры, но не для юного азиата. И я не раз целыми часами
думал над каким-нибудь  магическим  превращением,  следующим  за  словами:
"откуда, принимая во внимание предыдущие уравнения,  мы  выводим...".  Так
было со мной и теперь, только  еще  сильнее,  когда  я  читал  марсианские
научные книги; иллюзия, которая владела мной в начале моей болезни,  когда
мне все казалось легко и понятно, исчезла без следа. Но терпеливая  помощь
Нэтти постоянно была со мною и сглаживала трудный путь.
   Вскоре после отъезда Нэтти я решился и вступил  на  фабрику.  Это  было
гигантское и очень сложное предприятие, совершенно не подходящее к  нашему
обычному представлению о фабрике одежды. Там совмещалось пряденье, тканье,
кройка, шитье, окраска одежды, а  материалом  работы  служил  не  лен,  не
хлопок и вообще не волокна растений, и не  шерсть,  и  не  щелк,  а  нечто
совсем иное.
   В прежние времена марсиане приготовляли ткани для одежды приблизительно
таким же способом, как это  делается  у  нас:  культивировали  волокнистые
растения, стригли шерсть с подходящих  животных  и  сдирали  с  них  кожу,
разводили особые породы пауков, из паутины  которых  получалось  вещество,
подобное щелку, и т.д. Толчок к изменению техники дан  был  необходимостью
увеличивать все более и более  производство  хлеба.  Волокнистые  растения
стали вытесняться волокнистыми минералами вроде горного льна. Затем химики
направили свои усилия на исследование паутинных тканей и на  синтез  новых
веществ с аналогичными свойствами. Когда это удалось им,  то  за  короткое
время во всей этой отрасли промышленности произошла  полная  революция,  и
теперь ткани старого типа хранятся только в исторических музеях.
   Наша фабрика была истинным воплощением этой революции. Несколько раз  в
месяц с  ближайших  химических  заводов  по  рельсовым  путям  доставлялся
"материал" для пряжи в виде полужидкого  прозрачного  вещества  в  больших
цистернах.  И