рман. И быстро
зашагал к институту.


   Прошел месяц. Улеглись  страсти,  разгоревшиеся  в  ученом  мире  после
появления в институте странного предмета,  который  теперь  никто  уже  не
называл ни  тростью,  ни  жезлом.  Предположения  и  домыслы  относительно
происхождения и назначения этой вещи отстучали, как град по крыше.  Пришла
пора систематических исследований, но их никто не торопился начинать,  ибо
не  было  известно  главное  -  с  чего  начинать.  Руководство  института
осторожничало. Во избежание  нежелательных  последствий  от  неаккуратного
обращения странный предмет было запрещено держать в помещении. И теперь он
лежал в центре институтского двора на постаменте  из  бетона  под  прочным
пластиковым колпаком. "Памятник", -  съязвил  как-то  Лагутин.  "Кому"?  -
спросила Маша. "Уму", - сердито откликнулся  Лагутин.  "Пойдем  посмотрим,
какая она сегодня", - предложила Маша. "Почему она?"  -  спросил  Лагутин.
"Не знаю, - сказала Маша. - Может, потому, что она  ассоциируется  в  моем
сознании с палкой".
   Они подошли к постаменту. Предмет и в  самом  деле  напоминал  палку  с
набалдашником.
   - Сегодня она прозрачная, - сказала Маша.  -  А  в  шарике  красноватое
мерцание.
   - Сине-фиолетовая, - произнес Лагутин. - А набалдашник зеленый.
   Если бы сейчас рядом с ними находился Тужилин, то он увидел  бы  другие
цвета. Разные люди в разные дни по-разному воспринимали  расцветку  палки.
Академик   Кривоколенов   назвал   ее   поэтому    "хамелеоном".    Кто-то
сфотографировал странный предмет. На фотографии был ясно виден  постамент,
а палка не  наблюдалась,  словно  ее  и  не  было  вовсе.  Опыт  повторили
несколько раз с тем же результатом.
   - Мне приходит в голову, - сказал по этому поводу Лагутин, - что это не
вещество, а скрученное особым образом силовое поле.  И  видим  мы  его  не
глазами, а воспринимаем непосредственно мозгом.
   - Та-та-та, - только и сказал на это  академик,  постучав  пальцами  по
столу. Они сидели в тот день в кабинете у  Кривоколенова  и  рассматривали
фотографии.
   - Силовое поле, - продолжил  Лагутин  свою  мысль,  -  напоминающее  ту
субстанцию, которая возникает в камере памятрона.
   - Ишь вы куда, - буркнул академик. - Как дятел - все в одну точку.
   - Просто я не вижу другого объяснения.
   - А мне не надо объяснений,  -  рассердился  академик.  -  Я  привык  к
исследованиям.
   - Мы можем их начать хоть сейчас.
   - Принести жертву, - хмыкнул Кривоколенов.
   - Я не о палке говорю, - сказал  Лагутин.  -  Эта  вещь  попала  к  нам
случайно. И я полагаю, она для нас  не  предназначена.  Больше  того,  что
увидел Диомидов, мы все равно из нее не вытянем.
   - Любопытно. А из чего же прикажете вытягивать?
   - Из нашей наследственной памяти.
   - Новая гипотеза? - саркастически осведомился академик.
   - Да нет, не новая. Я уже  не  раз  высказывал  свою  точку  зрения.  А
рассказ Диомидова только подтвердил ее. Мы не первая цивилизация на Земле.
И в этом все дело.
   - Пока не представляю себе, что вы имеете в виду.
   - Однажды, может, миллиард лет назад, может, больше, ученые той далекой
цивилизации  установили,  что   Земле   предстоит   пережить   космическую
катастрофу такого масштаба, что ни одно из  имеющихся  в  их  распоряжении
средств не гарантировало спасения. Вероятнее всего, что  то  человечество,
или называйте его как хотите, незадолго до катастрофы покинуло планету. Но
они знали, что после катаклизма на Земле снова возникнет жизнь, а с ней  и
разум. И  вот  нашлась  группа  энтузиастов,  которые  решили  осуществить
попытку эстафеты, что ли, - словом, попытку передать свои знания тем,  кто
будет жить после них. Способ для этого они избрали не тривиальный.
   - Подбросили нам палку? - усмехнулся Кривоколенов.
   - Нет, - сказал Лагутин. - Я уже говорил, что эта  вещь  попала  к  нам
случайно. Она не предназначалась нам. Она была нужна им.
   - Не понимаю я, - вздохнул академик.
   - Дело в том, - Лагутин помолчал недолго, собираясь с мыслями. - Дело в
том,  что  они  совершили  прыжок  через  время.  Великий  Опыт,   который
осуществил Пта, и был  этим  прыжком.  Они,  если  можно  так  выразиться,
попытались убить двух зайцев. Во-первых, сам  прыжок.  Сейчас  нам  трудно
судить о деталях. В общих же чертах,  насколько  это  можно  заключить  из
диомидовского рассказа, мне кажется, что их установка  позволяла,  как  бы
это получше сказать, просеивать время сквозь  себя,  что  ли...  Вспомните
слова "мнимое существование". Разве это вам ни о чем не говорит?
   - Положим, - сказал академик, - что их установка двигалась со скоростью
света, и в силу вступил эйнштейнов парадокс. Однако...
   - А если это не эйнштейнов парадокс?
   - Ну, ну, - предостерегающе поднял палец академик.
   - Допустим, что они преодолели световой барьер, - сказал тихо Лагутин.
   Кривоколенов иронически взглянул на Лагутина.
   - Будем считать это "во-первых", - сказал Лагутин. - Преодолев световой
барьер, они  до  какого-то  момента  наращивали  скорость  установки.  Это
позволило им заглянуть очень далеко во вселенную.  Потом,  когда  движение
прекратилось, они оказались невообразимо отодвинутыми вперед во времени.
   - На том же месте?
   - Вероятно, в этом и заключается парадокс Пта, - сказал Лагутин. -  Ну,
а затем наступило "во-вторых". Они оказались на Земле, но на Земле,  новой
для них. И первое, что надо было сделать, - это приспособить себя к  новым
условиям   существования.   Они   такую   возможность   предусмотрели    и
приготовились  к  адаптации.  Мы,  например,  оказываясь   в   непривычных
условиях, наденем скафандры.  Они  адаптировали  организмы.  Мне  кажется,
последний способ совершеннее.
   - Возможно, - недоверчиво протянул академик.
   - А я думаю, что именно так и было. Ведь и эволюция -  это  непрерывный
процесс взаимодействия организма со средой и  приспособление  организма  к
среде. Они-то это знали отлично.  Машина  выдала  им  оптимальный  вариант
разумного существа на том этапе истории планеты, в котором они оказались.
   - Фиолетовое страшилище - оптимальный вариант, по-вашему?
   - Почему страшилище? Диомидов сказал, что они отличались от нас  только
цветом кожи.
   - Н-да, - академик в упор взглянул на  Лагутина.  -  Дальше  можете  не
говорить. Догадываюсь, что вы сейчас сообщите  о  том,  что  эти  существа
ассимилировались среди наших первобытных предков.
   - А может, они и были ими? - спросил Лагутин.
   - То есть?
   - Диомидов сказал мне, что в установке было  много...  людей,  что  ли?
Больше трехсот. А это ведь целая колония.
   - Куда вы ведете?
   - Да все туда же. Я, как дятел, в одно место, в наследственную память.
   - Ну, ну, - поощрил академик.
   - Я долго раздумывал над всей этой историей,  -  сказал  Лагутин.  -  И
пришел к выводу, что самым разумным, что они могли сделать,  это  оставить
нам свою память. И не с помощью какого-нибудь странного  прибора,  который
мог благополучно лежать где-нибудь на дне моря,  а  просто  войти  в  нас.
Чтобы, когда мы повзрослеем достаточно и доберемся до способа проникать  в
наследственную память, мы смогли получить  все  то,  что  хотели  они  нам
сообщить. Хранилище они выбрали надежное.
   - А сами они? Что случилось с ними после адаптации?
   -  Вероятнее  всего,  они  деградировали  из  поколения  в   поколение.
Оторванные от  привычной  жизни,  от  комфорта,  от  всего  того,  что  их
окружало, они постепенно опускались, пока не  встали  на  один  уровень  с
нашими предками - питекантропами или неандертальцами.
   - И это высокоразвитая цивилизация?
   - Не забывайте, что они это делали сознательно. Они шли на это, как  на
подвиг. Я имею в виду первое поколение. Второе, третье или десятое уже  не
в счет.
   - Ваше резюме? - спросил академик.
   - Доказать свои предположения опытом.
   - Памятрон?
   - Вот именно. Другого средства нет и в ближайшее время не предвидится.
   После этого разговора Лагутин сделал доклад на  ученом  совете.  Мнения
разделились.  Никакого  конкретного  решения  принято  не  было.  И   так,
наверное, продолжалось бы долго, если бы в дело не вмешался  случай.  Пока
шли  дебаты  и  ломались  копья  вокруг  наследственной  памяти,   Лагутин
занимался  Бухвостовым.  Старик  съездил  в  Сосенск,  привел  в   порядок
хозяйство и вновь вернулся  в  Москву.  Теперь  он  ежедневно  приходил  в
институт.  Лагутин  дотошно  выспрашивал  старика  и  тщательно  записывал
рассказы о всех видениях, которые того посещали. "Я  думаю,  -  сказал  он
Маше,  -   что   родословная   Бухвостова   непосредственно   восходит   к
адаптированным кошколюдям. Таких экземпляров  на  земном  шаре,  вероятно,
немного".
   - Потомок дикого ангела, - усмехнулась Маша.
   - Вполне возможно.  Помнишь  записную  книжку  Хенгенау?  У  него  была
помощница - Луиза. Она тоже, по-видимому, прямой потомок. Потому  и  "поле
памяти" на нее действовало сильнее. Хенгенау называл его "полем смерти". А
оно скорей - "поле жизни".
   - А я, - спросила Маша смеясь, - какой потомок?
   - Все мы в той или иной степени потомки. Только у одних  чувство  "поля
памяти" сильнее, а у других ослаблено.
   В этот день Бухвостов пришел, как обычно, к трем. Маша вынула из  ящика
стола блокнот. Лагутин уселся напротив старика.
   - Итак, Петр Иванович, - начал он  и  осекся  на  полуслове.  Бухвостов
ойкнул, дернулся и завопил:
   - Дьявол! Господи, прости меня! Опять дьявола вижу!
   Лагутин бросился было к нему, но Маша дернула его за рукав и,  бледнея,
прошептала:
   - Я тоже его вижу.
   - Кого? - крикнул Лагутин.
   - Не знаю. Может, и дьявола в самом деле.
   Лагутин посмотрел в  угол  комнаты,  но  не  увидел  ничего.  Мгновенно
вспомнил: сегодня физики  из  ведомства  Кривоколенова  собирались  что-то
делать с памятроном. А их бывшая лаборатория рядом, и поле доходит до этой
комнаты. "Ты хорошо его видишь?" - спросил он Машу. Она кивнула. Бухвостов
же, словно сорванный неведомой силой со стула, вихрем вылетел за дверь,  и
крик его замер где-то в коридоре.
   - Давай, - хрипло пробормотал Лагутин.
   - Что? - шепотом спросила Маша.
   - Рассказывай, что видишь.
   Маша оправилась от испуга. В ней заговорил исследователь.
   - Это кошкочеловек, - сказала она. - Он стоит перед окном...  Нет,  это
не окно... Экран, может быть... Такая светлая" полоса, и на  ней  какое-то
движение. Он входит в экран... Ой!.. Ты знаешь, я, кажется,  понимаю,  что
это такое... Средство сообщения... Он едет...  Ой...  Мне  что-то  мешает.
Будто сразу несколько кино смотрю. Все путается, изображения  наслаиваются
одно на другое... Все... Больше ничего нет...
   - Выключили, черти, - досадливо поморщился Лагутин. - Ну, теперь-то  мы
их проймем... Отработаем режим. И увидим...
   И они увидели... Многое из того, что спрятано от глаз  человеческих  за
толщей миллионов лет...