а  во-
ротники в пошивочную мастерскую Литературного фонда Союза  писателей,  и
за это ему еще посвящали стихи: оМорозной пылью серебрится его  бобровый
воротникп. Пришлось долго опровергать, что Евгений Онегин вовсе не  сов-
ременный писатель, а лишний человек из  прошлого  века.  Итак,  Наполеон
Домкратович стал маркизом, но все уже  порядком  устали,  добравшись  до
имени Померещенского, некстати вспомнили инцидент с Завовулиным,  предс-
тавив его так, будто орденоносец был побит, а не исцелен. - Как! Ордено-
носец! - послышались возмущенные голоса. - Подумаешь, орденоносец,  все-
го-то орден оЗнак учетап, вступились за Померещенского  и  намекнули  на
его чудеса, но заступникам возразили, что чудес не бывает, тем более,  в
прошлый раз уже удостоили титула баронессы ведьму  -  простите  -  белую
колдунью Чернопятову... Узнав, что благородство его осталось без должно-
го признания, несмотря на продолжающиеся реформы,  Померещенский  сказал
об элитариях: - Плевать я на них хотел! -  но  спохватился,  вспомнив  о
волшебных свойствах своей слюны, и выразил свою мысль иначе: - Мы пойдем
другим путем! А тем временем распространились слухи о его самоубийстве.
 
* * * 
   Надо ли говорить, что здоровье Померещенского волновало не только его
поклонниц, которые засыпали поэта письмами, прочитав его новое стихотво-
рение, где любимая женщина опять его не понимает. И не только политичес-
ких деятелей, которым было важно, чтобы перо поэта было всегда наготове,
чтобы поддержать изверившихся в коммунизм или не доверяющих рынку, чтобы
заклеймить врагов нации, клевещущих на наш строй, или осадить зарвавших-
ся друзей народа, которые воюют с демократами. И простые люди на  улице,
завидев поэта в шапке, сочувственно качали головами - уж не болят ли уши
у поэта от глумливого шума черни? А завидев поэта без шапки, жалели - уж
не склероз ли, забыл дома шапку... Сейчас никто уже  не  припомнит,  кто
первый кому позвонил, кто какую версию самоубийства литератора  предста-
вил своему собеседнику, но об этом говорили все и долго, тем более теле-
фон в России еще не перешел на оплату по счетчику. Говорили,  что  снова
был замыслен путч, в столицу двинулись войска, но слава  Богу,  (тут  же
спохватывались - прости, Господи) на подступах еще к району Кунцева были
остановлены и повернули назад: Померещенский со связкой гранат  бросился
под головной танк. Гранаты были ему подарены еще вьетконговцами во Вьет-
наме. Вовсе не так, говорили другие, не гранаты, а итальянская мина все-
му причиной, подарена она была афганскими моджахедами вместе  с  дублен-
кой, в которой он и вышел навстречу танкам. Какая дубленка, -  слышались
возражения очевидцев, ведь сейчас лето, и  при  чем  здесь  танки!  Поэт
взорвался на мине там, где положено  поэту  -  у  памятника  Пушкину  на
Тверском, а совершилось непоправимое в знак протеста против  тлетворного
влияния на русскую историю пушкинских  слов:  опоэзия,  прости  Господи,
должна быть глуповатап. Эту фразу использовали то критики против поэтов,
то поэты, отбиваясь от критиков, и все ради родной  словесности.  А  при
необъятной любви народа к поэзии это не могло не воздействовать  на  со-
борный разум, особенно на пути демократического развития. Протестуя про-
тив преемственности в области глуповатости, самоубийца в  последний  мо-
мент произвел оума холодное наблюдениеп и решительно отдалился от Пушки-
на, пожалев, как-никак, кумира своего, и  взорвался  уже  около  оМакдо-
нальдсап в знак протеста против засилия бездуховной американской цивили-
зации. С этим не соглашались многие, знавшие любовь Америки к покойнику,
они уверяли, что трагедия произошла перед  немецким  культурным  центром
им. Гете в знак протеста против слов Мефистофеля в  оФаустеп:  оя  часть
той силы, что вечно хочет зла и вечно творит благоп. Вот и решил наш че-
ловек выступить против этого дьявольского заблуждения мировой  литерату-
ры, зло пошутив над самим собой, и предоставив миру задуматься, - а  где
же здесь благо? Но и это  заявление  опровергла  радиостанция  оНемецкая
волнап, которой Померещенский был известен еще тогда, когда его  пригла-
шали на роль Мефистофеля, но он уступил ее именно из любви к Мефистофелю
своему большому другу Брандауэру. Все эти кривотолки отъявленных  запад-
ников отмели востоковеды. По их взглядам, она миру и  смерть  краснап  -
подобный буржуазный эксгибиционизм чужд такому глубокому и тонкому  уму,
каковым был покойник. Следуя своему внутреннему такту,  тот  удалился  в
Страну Восходящего Солнца, где после долгой и продолжительной чайной це-
ремонии в обществе гейш вышел тихонько в каменный сад и сделал себе  ха-
ракири мечом, подаренным  ему  Тосиро  Мифуне,  чтобы  Померещенский  не
расстраивался из-за невозможности принять участие в съемках фильма оСемь
самураевп. Никакого протеста при этом не выражалось, просто поэт на пос-
леднем издыхании нараспев читал эротические танки  Рубоко  Шо,  пока  не
умер. Как можно так поверхностно судить об уходе из жизни такого челове-
ка, - возмутилась другая ветвь востоковедов,  давно  мечтавшая  наладить
мост между северным и южным буддизмом. Они получили секретные сигналы от
белого братства с Гималаев, которое умственным взором видело, как  Поме-
рещенский миновал Алтай, посетив гору Белуху, преодолел Гиндукуш и  дви-
жется дальше в направлении, указанном свыше. Перед уходом из мира  види-
мого он должен встретиться с Великими Махатмами, которым он  донесет  из
глубин своего сердца свою тайную доктрину. Если Будда в Дхаммападе учил,
как должен поступать мудрец в деревне, то Померещенский продиктует нако-
нец Махатмам канон, как должен поступать мудрец в городе. Да-да, в  сов-
ременном городе, а потом он навеки застынет в позе лотоса  на  одной  из
снежных вершин мира. Какой снег? Какие вершины? Едва  ли  не  со  смехом
встретили подобную дезинформацию политические соратники  Померещенского.
Именно в последнее время знаменитый борец за мир и культуру был особенно
политически активен, потому он не мог уйти ни на поиски Шамбалы,  ни  за
философским камнем, и, если он и свернул на Гималаи, то только чтобы от-
дохнуть в пути и, возможно, покататься на горных лыжах, на самом же деле
он идет голый по пояс, правда, не снимая шапки, через знойные джунгли по
направлению к Индийскому океану. Этот факт подтвердили из близких к аме-
риканскому президенту источников, так как астронавты  на  шаттле  видели
покойника из космоса, он действительно шел босиком к Индийскому  океану,
а на палке, перекинутой через плечо, нес свои стоптанные армейские сапо-
ги. Итак, он рисковал жизнью, являясь первым русским  солдатом,  ведущим
тайную войну за тропическую форму одежды. Другая политическая  партия  в
Новой чудовищной газете выразила протест против этого заявления,  назвав
его американской провокацией.  Действительно,  Померещенский  как  писа-
тель-фантаст любил пересекать Индийский океан, но только для  встреч  со
своим другом Артуром Кларком, и если  он  когда-нибудь  собирался  стать
солдатом, то только на звездной войне. Что же касается озвездп, то  наши
космонавты со своей орбиты четко видели, как Померещенский нес на  палке
через плечо вовсе не армейские сапоги, а изящные медные сандалии,  кото-
рые не могли рассмотреть с шаттла американцы, из-за отставания их  опти-
ческой техники от нашей.
   - Мерзавцы, закупленные черностенцами, только и всего! -  сказал  сам
Померещенский обо всех авторах этих слухов, и снова добавил: - Мы пойдем
другим путем!
   Правдивей всего этот эпизод описан в мемуарах Давида Скелетова, кото-
рый был в приятельских отношениях со  многими  великими  современниками,
сам сочинял и издавал книги, а писать начал давно, еще в местах заключе-
ния, куда в свое время попал за пропаганду анархизма среди рабочих  мос-
ковской фабрики одеял, хотя вездесущие злодеи нашептывали, что за мошен-
ничество. Но лучшего свидетельства, чем записки Скелетова оЛики и харип,
на нужный период мы не имеем, потому и  раскроем  эту  редкую  книгу  на
шестьсот шестьдесят шестой странице.
 
* * * 
...Мы встретились с Померещенским в ночном клубе, каком, я умолчу, он просил не упоминать. Его дело. И мне он был нужен по делу. Я заказал столик в ресторане, что мы кушали, это уж я не буду называть, а платил я. 
И вдруг Помер (я его так всегда называл для краткости, любя) мне говорит: 
   - А вообще-то я собирался покончить с собой. Ты помешал. Нашел время,
когда развлекаться! В другой раз не мог, что ли, а, Скелет (так он меня,
любя, называл, подлец)?
   - Это как это? Скелет чего-то не понял. Объясни, Скелет на приеме!
   - Как? Из пистолета, подаренного мне Хемингуэем на Кубе.  Я  тогда  с
двустволкой по странам ездил. Мне наши сказали в Москве, возьми с  собой
двустволку, мало ли что, а мы тебе дадим документ, что ты на сафари  ко-
мандирован. Спать будешь, с собой клади. Вот и пристал Хемингуэй, подари
да подари, все равно у тебя ее при въезде отнимут, это только от  вас  с
ружьем уехать можно, а к вам с ружьем нельзя. Потом ты все равно  носить
его не умеешь, как за плечо забрасываешь, так стволами  шапку  сшибаешь.
Отдай! А я тебе взамен пистолет, с ним и самолеты угонять удобнее...
   - Зачем тебе самолеты угонять, ты же государственный человек, - я его
конечно перебил и одновременно уколол, ведь раньше он больше любил  свою
государственность.
   - А я и ответил ему, что как государственный человек самолеты угонять
не собираюсь, тем более, меня сразу в  любом  самолете  узнают,  сначала
стюардессы, а потом пассажиры. Некоторые пассажиры очень волновались, уж
не в горячую точку планеты мы летим, если я на борту.
   - А что ж Хемингуэй, - вернул я его к оружейной теме, а тем  временем
на сцене был обещан стриптиз, и я вспомнил, как  Померещенский,  вернув-
шись из какой-то горячей точки планеты,  рассказывал  в  Политехническом
музее о стриптизе, с которым столкнулся впервые. Был он еще  тогда,  ка-
жется, комсомольцем, и с негодованием описывал, как затравленная девушка
выскочила на помост и стала разоблачаться под Камаринского мужика,  хотя
это могла быть любая другая народная мелодия. - Она сбрасывает блузочку!
- размахивал тогда руками Помер, едва не задев кого-то в президиуме,  не
то Горького, не то Михалкова, - потом она скидывает юбчонку! - в  прези-
диуме кто-то пригнулся, - она срывает с  себя  лифчик!  -  в  президиуме
привстали, - наконец, она стягивает с себя трусики, - тут  Помер  воздел
руки к небу, - и вам, настоящему человеку, вдруг  становится  до  смерти
противно!!!
   - Уговорил меня-таки Хемингуэй на свою голову, - пробормотал  Помере-
щенский, вскакивая, чтобы разглядеть раздевающуюся девицу, но,  так  как
наш стол был достаточно близко, снова сел, не отводя глаз от сцены  и  в
то же время не выпуская ножа и вилки, которыми он дирижировал  действом,
но и не забывал их прямого назначения: - На свою  голову,  говорю.  Ведь
Хемингуэй потом из моего ружья и застрелился. А кто знает об этом, кроме
меня? И подумай я нынче, застрелюсь из  пистолета,  и  кто  тогда  будет
знать, что пистолет мне Хем подарил? Это меня и остановило, - он  захло-
пал в ладоши, так как стриптиз совершился, и снова встал, чтобы его было
видно.
   - А ты бы повесился с этим пистолетом в руке, - посоветовал  я,  дабы
он поскорее сел, - вот была бы задачка для расследования. Он  замахнулся
на меня вилкой, но смирился и сел на место. Ведущий  на  сцене  объявил,
что сейчас для многоуважаемой и состоятельной публики будет сюрприз, пе-
ред вами выступит лауреат регионального конкурса красоты охранников. Ла-
уреат вышел на сцену на руках,  повертел  внизу  породистой  головой,  и
встал на ноги под одобрительные возгласы допущенных в это общество знат-
ных дам. Он ловко выскочил из казацких шаровар, быстро  сбросил  гимнас-
терку и долго стягивал тельняшку, словно запутавшись в ее полосах.  При-
несли стул, и богатырь мигом обломал ему ножки, внесли стол,  со  столом
то же самое. Внесли еще стол, его он ломать не стал, так как на нем  был
графин и стаканы, графину он отсек горло  ребром  ладони,  а  содержимое
быстро разлил по стаканчикам, дав публике понюхать: водка. Выпил  водку,
закусил стаканчиком, так четыре раза, стаканчики были невелики, он их не
разжевывал, а так проглатывал. Но и разжевать их он  мог  спокойно,  так
как принесли еще стул и лауреат, заложив руки за спину (руки связаны!  -
прокричал ведущий), отгрыз одну ножку за другой.  Лауреат  был  действи-
тельно красив, как Шварценеггер, но челюсть была чуть тяжелее, и уши го-
раздо больше.
   - О чем задумался, - спросил я притихшего приятеля моего.
   - Да вот, интересная закономерность в облике наших правителей. Смотрю
я на этого верзилу и удивляюсь, как в нем сочетается подвижность со сте-
пенностью. Совершенный человек! А вот наши вожди: Ленин.  Подвижен,  ре-
зок, суетлив, жаждет незамедлительных перемен. Потому и  не  продержался
долго. Сталин. Степенный, себе на уме, немногословен, все делает как  бы
исподволь. Вот и  продержался  в  неустойчивом  равновесии  максимальный
срок. Хрущев. Снова - подвижен, резок, болтлив,  фантастичен,  абсурден.
Хотел преобразований, слетел быстро. Ну, эпизодические фигуры не в счет.
Брежнев. Степенный, многозначительный, косноязычный, тоже себе  на  уме,
но более для себя. На восемнадцать лет хватило, хотя и с моторчиком. За-
тем - Горбачев. Энергичный, трезвый, тоже суетливый,  скорее  пустослов,
чем ритор. Пребывание его у власти сравнительно  метеоритно,  а  сколько
разворотил! И вот теперь - Ельцин, сам у себя за кулисами, слова из него
не выжмешь, степенности хоть отбавляй. Музы молчат, поговаривают  пушки.
Никак, это надолго... Атлет тем временем много чего сокрушил, находясь в
связанном состоянии, крушил лбом, реже затылком. Ведущий  объяснял,  так
приходится вести себя, попав в логово враждебной структуры. Дюжие ассис-
тенты, исполняющие роль истязателей, подвешивают лауреата  за  волосы  к
люстре. После их ухода он висит, покачиваясь, несколько минут, потом на-
чинает шевелить своими большими ушами, уши медленно  сползают  вместе  с
волосами с его головы, скальп остается на люстре, а гигант легко призем-
ляется на сцену.
   - Еще один очевидный момент, - продолжал обобщать Померещенский.  Ле-
нин был лыс, Сталин волосат и усат, Хрущев лыс, Брежнев волосат  и  бро-
васт, Андропов лысоват, Черненко волосат и бел, Горбачев лыс, Ельцин во-
лосат и бел. При этом лысые как раз подвижные и кратковременные, видимо,
к ним относится поговорка: потерявши голову, по волосам не плачут. А во-
лосатые держатся дольше, к ним, хоть и к мужикам, годится  пословица:  у
бабы волос долог, да ум короток...
   - По-твоему получается, что после Ельцина опять лысый будет, -  вста-
вил я, - это хорошо, значит не Жванецкий, хотя он и подвижный...
   - При чем здесь Жванецкий, он ведь как раз лысый, - сообразил Помер.
   - Извини, старик, я имел в виду Жириновского, это он  еще  не  лысый,
правда, хитер, быть может тоже маскируется и пока  в  парике  ходит.  На
сцену втащили шкаф, музыка закатила барабанную дробь,  как  перед  смер-
тельным номером циркача. Дверцы шкафа раскрылись, и оттуда вышел ведущий
с ночным горшком в руке. Он прошел по краю сцены, показывая всем пустоту
в горшке, белое эмалевое донышко. Находясь  в  застенках  неприятельских
структур, приходится ради выживания принимать крайние меры,  растолковал
он публике. Потом лауреат с горшком на минуту скрылся в шкаф, и появился
уже с полным горшком. Если вас хотят уморить голодом, объяснял  ведущий,
это самое надежное средство перехитрить мучителей. Есть  ли  среди  при-
сутствующих желающие убедиться, что  все  подлинное?  Можно  попробовать
пальцем! Одна из дам выразила желание, но ее спутник, грубый мужлан,  не
пустил ее. Впрочем, запах был подлинный, некоторые  даже  перестали  же-
вать, хотя пить продолжали. Под барабанный рокот лауреат съел содержимое
и под рукоплескания удалился.
   - Знаю я эти штучки, - хмуро заметил Помер, - все  у  них  сосчитано.
Стаканчиков жалко, потому он съел свое дерьмо, чтобы хозяину  стаканчики
проглоченные изрыгнуть, так сказать не отходя от кассы.
   - Ну, ты - голова! - восхитился я приятелем своим и заказал  еще  вы-
пить, было как раз к месту. И  тему,  затронутую  Померещенским,  развил
дальше.
   - А смотри, как они нашу литературу каждый по-своему колебали. Первый
лысый требовал от всех партийности, нечего писать для  денежных  мешков.
Он бы и всех лирических героев принял в партию, даже всяких там  бабочек
и мотыльков, и жуков, от майского до навозного. Революция у него, как  в
воду, в Толстого гляделась. А писатели разбежались, хорошо, кто успел.
   Первый волосатый и усатый уже разбегаться не дал, пусть, мол, на род-
ной земле помирают. И помог. А потом говорил: У  мэня  других  пысатэлей
нэту! Следующий лысый, Никита, Сталина отменил, Ленина не тронул,  ясно,
лысый лысому на лысину не плюнет. А писателей опять  разбазарил,  хорошо
хоть уже не хоронил. Лучше он, конечно, с художниками распорядился,  они
удобнее, их перелистывать не надо. Теперь опять волосатый, с бровями, он
уже не шумел, он понял, писатель хорош, когда его не особенно  видно,  а
чтобы тон задать, сам  положил  начало  правительственному  натурализму,
снова вспахал целину и захватил, отбил у немца Малую землю. Хорошо. Тре-
тий лысый сразу понял для себя смысл правительственного натурализма,  но
на новом витке: писать надо только за валюту. Потому неправительственные
писатели пусть делают, что хотят, если и их заметят, то туда им и  доро-
га. И много, много писателей сразу развелось, но и вывелись они довольно
быстро, вместе с книгами. И последний волосатый. Это уже и писатель пос-
ледний. Остальных, если и видно, то их нам изредка из заграницы  показы-
вают, истощенных, но уверенных в себе. А если Самого долго не видно,  то
нечего и спрашивать, что он делает, как государством-де  руководит.  Что
делает? Книги пишет, чтобы на Западе раньше нас знали, что он делал. Они
там всем правительством пишут, оттого других и не увидишь,  поскольку  у
нас сейчас главное направление, оно и единственное - это  конвертируемый
правительственный натурализм. Чуешь, к чему я клоню?  Вечно  этот  Помер
прибором играет. Говорил я ему: ты же по заграницам шастаешь, не  тереби
нож и вилку, будто ты их украсть хочешь. Не помогает.
   - К чему ты клонишь? Что и меня уже не видно? К этому, да?
   - Да нет. Тебя все равно видно, ты же - Помер. Ты всех переживешь,  и
лысых и волосатых. Нет, я о себе. Я о  том,  что  пора  и  мне  за  перо
взяться. Вот и хочу с тобой посоветоваться, с кем же еще...  Тут  к  его
чести надо сказать, настоящий он мужик. Другой бы не  потерпел  потенци-
ального соперника. А этот только поперхнулся, но  отговаривать  меня  не
стал, стращая такими словами, как особая грамотность,  тонкость  души  и
усидчивость тела.
   - Ну, так пиши! - только и сказал.
   - Э, нет, я так не хочу, как вы, я хочу, чтобы наверняка. Хотя я и не
правительственный, но хочу, чтобы сразу и за бугром издали. Чтобы  сразу
- бестселлер!
   Он и тут не растерялся. Валяй, говорит, Скелет. Бестселлер -  это  не
литература, быть может, у тебя и получится. А я не отстаю: -  Вот  ты  и
дай совет - что? Он опять на тарелке остатками яств играет. Я ему всегда
говорил, что ты не доедаешь? А он мне возражал: Набоков никогда до конца
не доедал. Хороший тон, говорит. Но совет никак давать не хочет: все уже
давно написано, и все уже давно напечатано.
   - Нет, - держу я свою линию, - вот Пушкин дал Гоголю  сюжет  оМертвых
душп и ты мне что-нибудь удели...
   - Гоголю бы уделил: началась земельная реформа,  и  Чичиков  заселяет
Россию вымершими земледельцами... А вообще, для начала нужны свои мысли.
   Ага, подумал я, Гоголю. Да Гоголь бы тебя в такой ресторан не зазвал,
да и самого Гоголя сюда бы не пустили. Говорю: - Свои мысли? Изволь. От-
советуй, если советовать не горазд. Что сейчас в моде?