широкую мишень, нежели если сплющиваешь себя до менее уязви-
мых боковых размеров. Еще меня поразило, что двигаясь таким  образом  он
так маскировал направление, что трудно было сразу определить, идет ли он
еще вперед или уже назад. И я тут впервые понял, что есть судьбы гораздо
завиднее, чем моя судьба. И все-таки, все-таки, - настаивали  репортеры,
- раскрыл ли великий засекреченный какую-нибудь сенсационную тайну каса-
тельно  нашего   вселенски-открытого,   всемирно-отзывчивого   лауреата?
Все-таки раскрыл кое-что. Что? А вот что. Ведь  засекреченному  приходи-
лось не только внешне играть роль души  нараспашку,  изображать  этакого
рубаху-парня то с Арбата, то с Невского, то с Красного проспекта, но по-
рой он был вынужден даже не просто импровизировать,  продолжая  традицию
пушкинского итальянца - по-итальянски  и  труда-то  не  стоит,  -  но  и
всерьез сочинять свежие вещи самого Померещенского! Положение обязывало,
и начальство требовало. Так раскрылась тайна двух, теперь можно сказать,
незаконнорожденных поэм Померещенского, обнаружив  которые  в  одном  из
своих сборников, автор сначала пришел в  замешательство,  долго  пытался
вспомнить, когда и как он их написал, потом что-то  сам  себе  приблизи-
тельно представил, пока не привык к этим поэмам, даже забыл о них.  Одна
из поэм, написанная неравностопным дольником, как следовало из коммента-
рия, якобы авторского, была сочинена по-голландски  на  острове  Цейлон,
откуда голландцы, вытеснившие португальцев, ушли под  натиском  англичан
еще в конце XVIII века. Потому голландский язык уже не вызывал раздраже-
ния у местных жителей, но и вряд ли мог быть прочитан местным переводчи-
ком, который принимал этот язык за русский, но  осложненный  современной
поэтикой и неповторимым стилем. В поэме воспевался крепкий чай и  горные
водопады, причем водопады образовывались от пота и слез угнетенных сбор-
щиц чая - за много веков, - это придавало особый терпкий аромат цейлонс-
кому чаю, а водопадам суровую тяжесть наряду с легкой прозрачностью. Сам
чай в поэме, якобы самим автором переведенной с голландского на  родной,
при помощи рифмы переливался в русское вводное словечко очайп,  придавая
национальный колорит всему тексту. При  переводе,  естественно,  исчезло
зашифрованное в голландском оригинале секретное донесение, согласно  ко-
торому... но это уже не для прессы. В ХХ веке из  великих  писателей  на
Цейлоне бывали Чехов и Бунин, поэтому  никого  не  удивило,  что  именно
двойник Померещенского в свою очередь был отправлен в этот райский  уго-
лок. Сам же Померещенский побывал там позже, уже во  время  перестройки,
когда  агентурная  деятельность  переживала  соответствующий  кризис,  и
только сегодня Померещенский понял, почему его встречали там, как родно-
го, да и не только там. Другая незаконнорожденная поэма называлась оБуш-
лат Эмпедоклап и посвящалась высадке союзных войск в июле 1943  года  на
Сицилию, от первого лица в ней выступал капитан Гулливер, который в  по-
исках тени великого Эмпедокла  штурмовал  Этну,  где  окопалась  дивизия
оГерман Герингп. После трехнедельной битвы союзники одолели фашистов,  и
Гулливер взошел на Этну и обнаружил у края кратера полуистлевший  бушлат
из добротного английского сукна, эта находка говорила в пользу гипотезы,
что Эмпедокл был по происхождению ирландцем. Поэма отличалась лихорадоч-
ным синтаксисом, что объяснялось  малярией,  которой  страдал  Гулливер.
Этим объясняются кошмарные видения автора, ему чудится, что в чреве вул-
кана, в его древних лабиринтах находится конец немецкой классической фи-
лософии. Излагая этот сюжет, великий философ и  путешественник  не  смог
уклониться от раскрытия еще одной тайны. Эту поэму он  сразу  принял  за
свою, сочиненную на Сицилии, куда его пригласили как артиста  на  съемки
детективного сериала под названием оКаракатицап. Померещенскому  предла-
галась роль русского мафиози, который переправляет родные  радиоактивные
отходы в подземные лабиринты средиземноморских островов. Вначале  отходы
предполагалось переправлять с Новой Земли, но тут путь съемочной  группе
преградили активисты из экологической организации Грин Пис, поэтому  Се-
верный ледовитый океан отпал. К тому же мэр Санкт-Петербурга не позволил
использовать крейсер оАврорап для перевозки этого зловещего  груза,  ибо
это могло бы только ускорить продвижение НАТО на  восток.  Тогда  решили
доставлять зловещий груз с Чукотки, якобы с атомной станции в  Билибино,
а для этого поднять со дна Японского моря крейсер оВарягп. Но  воспроти-
вились этому морскому кощунству японцы, чтобы лишний  раз  не  будить  в
русских память о поражении при Цусиме. Так идея  оКаракатицып,  то  есть
зловещей перевозки морем, отпала, а с  ней  и  необходимость  в  русской
атомной мафии. Продюсеры решили, что зловещий транспорт пойдет  все-таки
с древней славянской территории, но ныне земли Нижняя Саксония,  пойдет,
подгоняемый немецкими озеленымип из зеленого  тихого  курорта  Горлебен.
Итак, русскую мафию заменили чопорные немецкие правительственные  чинов-
ники, и Померещенский наотрез отказался играть немца (хотя он и сам  не-
мец!), процитировав, кажется, Гельдерлина: даже то, что у дикарей  очень
часто сохраняет свою божественную чистоту, эти сверхрасчетливые  варвары
превращают в ремесленничество; да они и не могут иначе, потому  что  раз
уж человеческое существо соответствующим образом вышколено,  оно  служит
только своим целям, оно ищет только выгоды, и так далее... Чтобы успоко-
ить русского бессребреника и патриота, сицилийцы устроили  в  честь  его
прощальный банкет, где пили много  вина  из  винограда,  взращенного  на
склонах Этны, а потому таящего в себе кровь горделивого мудреца. Очнулся
Померещенский уже в самолете, и как ему показалось,  написал  эту  поэму
вчерне, а уже в Москве передал черновик своему редактору, который  ее  и
опубликовал, не разобрав кое-где витиеватый почерк, так появилась  поэма
оБашлык Эмпедоклап, действие происходило уже в горах Кавказа, где  Эмпе-
докл, не найдя ни одного кратера, спустился с гор и принял участие в ос-
вободительной борьбе горцев против царского сатрапа  генерала  Ермолова.
Что же было дальше, - допытывались представители средств  как  электрон-
ных, так и более архаичных, снял ли президент Ермолова, но тут литератор
призвал представителей не спешить уходить от вымысла  в  дебри  действи-
тельности. В действительности Померещенский признал  эту  вещицу  своей,
отнес ее к своему кавказскому, так называемому лермонтовскому циклу,  но
и признал, что написана она во хмелю стихами, а  потому  следует  ее  по
обыкновению переложить трезвой прозой.
   - Я перечитал кое-что о моем предшественнике Эмпедокле, особенно меня
поразило, что Эмпедокл оказался едва ли не первым в истории плюралистом,
во всяком случае так о нем писал поэт А. Прохожий,  который  под  другим
именем хорошо разбирается в дофилософских временах. Перечитал я и  друга
Гегеля с Шеллингом, безумца Гельдерлина, и пришел в  исторический  ужас:
немецкий поэт, высочайший духом, тянулся чутким  сердцем  к  высочайшему
вулкану Европы, который так и дышит стихийным материализмом, а вот дошла
до Этны из средневековой Германии - простите, я имею в виду середину на-
шего века - дошла строевым шагом дивизия оГерман Герингп. А ведь и я пи-
шу о драгоценнейших местах нашей планеты, и я стремлюсь каждым своим ту-
да прибытием слиться с ними своим русским духом, а ведь если  не  дойду,
если не сольюсь? Какие дивизии проследуют путем моих возвышенных грез? Я
даже решил впредь таким местам давать вымышленные имена, или хотя бы за-
путывать, менять местами: вместо  Сицилии,  например,  Санторин,  вместо
Санторина - Сахалин, вместо России - Атлантида, или Антарктида...
   Тут репортеры не выдержали и перебили героя дня, - как же так, вы  же
рыцарь пера, незаменимый и неповторимый, а тут, оказывается, рыцарь пла-
ща и кинжала не по вдохновению, а по долгу службы сочиняет нечто, что вы
готовы принять за свое?
   Рыцарь пера терпеливо объяснил, что писано было все это матерым аген-
том-полиглотом на более архаичных языках, где  давным-давно  издержалась
рифма и стерлись все ритмы, так что любое произведение, выданное автором
за поэтическое, считается таковым.  Вот  и  принимали  в  цивилизованных
странах все, что не выдавал матерый агент за художество, именно за худо-
жество самого высокого пошиба. Даже премии за это давали,  о  которых  я
лишь случайно узнавал, и то, разумеется, не всегда. Никто и  заподозрить
не смел, что все это вовсе не  новаторский  поэтический  язык,  а  некое
агентурное донесение. А у нас, так сказать, в Центре, в тайном  приказе,
шифровальщики расшифровывали донесение, а в другом, не  менее  секретном
отделе, поэты-переводчики переводили его на русский, рифмовали, а  потом
все это тайными путями просачивалось уже в нашу  печать.  А  меня  потом
подвергали гонениям за якобы крамольные мысли и политические намеки, ви-
дите, вот так устраивали мне провокации. Но я все равно стоял на  своем,
отнюдь не отказываясь от грехов, которые мне казались не  совсем  моими.
Кстати, именно необходимость выдавать донесения моего двойника за совре-
менную поэзию тормозила развитие русского  свободного  стиха,  верлибра.
Ведь если бы русским поэтам было позволено писать без рифмы, то этим  бы
воспользовались и многочисленные агенты, работавшие на нашей территории,
ибо это бы облегчило им составление собственных донесений. Так что  вер-
либр мне удалось ввести гораздо позже. Когда я сам устал  от  моей  риф-
мы... А не случалось ли так, что нашего рыцаря пера ни с того, ни с сего
вдруг принимали за шпиона? Тут Померещенский вразумил журналистскую бра-
тию, что, где бы он ни был, его сперва принимают именно за Померещенско-
го, а уже потом за поэта или за кого угодно. Немного подумав,  он  поде-
лился следующим переживанием: Мне иногда казалось  на  встречах  с  моей
публикой, что кто-то из публики как бы готов меня непосредственно  схва-
тить с помощью созерцания. Я по обыкновению моему относил  это  на  счет
моего обаяния, но после встречи с двойником моим, который, кстати,  тоже
не без обаяния, я готов предположить,  что  за  мной  велась  постоянная
слежка. Это было несложно сделать, ибо публики я имел всюду предостаточ-
но, в ее среде можно было удобно затеряться. К тому же в некоторых доро-
гих гостиницах у меня вдруг пропадала  обувь,  которую  я  выставлял  за
дверь, чтобы ее почистили. Я себя утешал, что это мои фанаты, а в худшем
случае мои враги, которые готовы подбросить мою обувь  у  кратера  како-
го-нибудь вулкана, чтобы пустить слух о моей безвременной гибели. Теперь
я не исключаю возможности, что подобное хищение было необходимым для то-
го, чтобы служебная собака могла взять мой след, каким  бы  путем  я  не
шел... Я оторвался от газеты и пожалел, что у меня нет собаки. С кем  же
я все-таки встречался? С агентом на пенсии, они, возможно, как и  летчи-
ки, могут рано увольняться на пенсию. Что-то было в его повадках,  быст-
рота, с какой он переодевался, но зачем тогда этот  цирк  с  чемоданами,
где были обещаны телефонные разговоры? А вдруг это агент другой  службы,
который прослушивал нашего агента? Тогда, с кем же встречался  настоящий
писатель, если он, конечно, настоящий? Ага, возможно, это  был  со  мной
агент, а потом он как бы нечаянно отключил  меня,  чтобы  успеть  встре-
титься с настоящим писателем? А что, если тот, с чемоданами, как  раз  и
был настоящим, нет, не получается. Получается, пожалуй,  что  и  агентов
больше, чем один, и Померещенских тоже. С газетной полосы на меня  смот-
рело знакомое и в то же время чужое лицо. Почти  гоголевский  нос,  пуш-
кинские бакенбарды, чеховское пенснэ, дикий  взгляд  и  шевелюра  как  у
Козьмы пруткова, ну, это скорее всего парик, а может быть и  легендарная
шапка, ведь качество фотоснимка явно никуда не годилось. А  я  же  видел
его интимно-лысым, похожим на немца Виланда в  описании  русского  путе-
шественника Карамзина. Галстук-бабочка, или это и был  Золотой  Мотылек?
Надпись под снимком гласила: Бессменный постовой, останавливающий  прек-
расные мгновенья.
   Вернулась жена, принеся из редакции новые поваренные  книги.  Неужели
она настолько не доверяет мне, что не будет больше читать вслух  рецепты
изысканной французской кухни, подавая мне при этом - в  который  раз!  -
пшенную кашу? Попробовать поговорить с ней о Померещенском как о  вирту-
альной действительности? Я растерянно протянул ей газету с  портретом  и
промямлил:
   - Ничего не понимаю. Я просто убит.
   - А ты никогда живым и не был. Нечего мне газеты подсовывать, я им не
верю, как и тебе. Мы сегодня утром всей редакцией  наводили  справки,  -
самодовольно произнесла мой редактор.
   - И навели?
   - Навели. Некто Померещенский провел все это время тайком от семьи  у
художницы Марины Мнишек, это псевдоним конечно, он ее обычно выдавал  за
художника, чтобы скрыть с ней отношения. Она якобы рисовала целые  сутки
его отражение в самоваре, откуда он пил японский чай с сушками из  кера-
мической кружки, якобы тоже являющейся произведением искусства! Мне  ос-
талось только подивиться тому, что наш герой  вынужден  делать  что-либо
тайком...
 
* * * 
 
   Я вышел на улицу, бьющую в лицо не то концом прошлого, не то  началом
нынешнего века. Еще вспомнилось начало повести Стефана Цвейга о Гельдер-
лине: оНовый, девятнадцатый век не любил свою раннюю юностьп. Можно  те-
перь добавить: двадцатый век с отвращением смотрит на свою позднюю  ста-
рость. Так я дошел до лотка издателя, приторговывающего сапогами и  про-
чей, не всегда новой обувью. Он сразу же радостно  сообщил:  оА  ко  мне
вчера заходил сам Померещенский, купил у меня пару  поношенных,  но  еще
крепких башмаков осаламандрап. Он еще спросил: оСаламандра в огне не го-
рит?п Я уверил его, что не горит. Я его спросил: оЗачем ему  огнеупорные
башмаки?п - Он ответил, что горит родная Земля под ногами, как  у  Эмпе-
докла в пекле.
   Я, конечно, про себя подивился, хотел еще спросить его, горят ли  уже
и рукописи, но задал вполне конкретный вопрос, будут ли делать  книгу  о
Померещенском.
   - Если вы имеете в виду нашу серию оЖизнь замечательных людейп, то  я
боюсь, что жизнь прошла!
   - Как прошла?
   - Ну, как-то так незаметно прошла. Сейчас у нас  идет  оЖизнь  живот-
ныхп. Новая жизнь!
   - Вы, конечно, шутите?
   - Шучу, конечно. Мы все сейчас шутим. Если сейчас какой-нибудь знаме-
нитый писатель сыграет сам себя в художественном фильме, то его могут  и
прочитать. Если он ухитрится сыграть самого себя в оставшейся жизни, как
это может только Померещенский, то у него не все потеряно. Я вас  утешу,
у вас тоже еще не все потеряно. Вы же слышали,  что  Нобелевская  премия
выплачивается от количества проданного динамита. Так что не надо думать,
что разрушительная сила не работает на создательную.
   - Я так и не думаю, только при чем здесь светлое имя Померещенского?
   - А при том, что Померещенскому в очередной раз не  присуждена  Нобе-
левская премия, и в знак протеста возмущенный Померещенский обещал взор-
вать себя динамитом. Слыхали?
   - Да я как-то в последнее время не подключался к слухам.
   - Ну вот, а есть слухи, что некоторые коммерческие структуры, снабжа-
ющие динамитом различные противоборствующие стороны, заявили о своей го-
товности стать спонсорами господина Померещенского, то есть  всех  новых
его книг и всех новых книг о нем. Как только обещанный взрыв будет  про-
изведен. Я повторяю: как только взрыв будет произведен!  Так  что  ищите
спонсора, а нам, к сожалению, в обозримом будущем не понадобятся замеча-
тельные люди.
 
* * * 
 
   Не знаю, что бы было со мною, если бы не было этого наваждения с  По-
мерещенским. Так уж складывается судьба, что без встречи со значительным
лицом в жизни как бы ничего и не происходит. А именно с  тех  пор  я  не
просто помню себя, но помню себя как бы уже в литературе, не важно, дос-
тиг ли я той степени блистательной популярности как мой герой, или  нет.
Я решил, будет у меня читатель или не будет, но свое свидетельство о По-
мерещенском я оставлю, даже если утонет оно в прочих лучах его славы.  В
поисках оправдания перед моей женой я безрезультатно пытался дозвониться
моему герою, никто не подходил к телефону. Я решил без звонка  заявиться
к нему. В знакомый мне дом меня вообще не впустили:  всюду  в  подъездах
находились охранники, которые меня удивили, так как ни о  каком  Помере-
щенском в жизни ничего не слыхивали, а дом продан коммерческим  структу-
рам, и личности в нем вообще не проживают. Через  приятелей,  близких  к
писательским кругам, я узнал, что Померещенский, якобы, получил в  пода-
рок замок в Датском королевстве, но отказался от него, так как  там  все
прогнило, был приглашен на роль короля Лира в голливудском  боевике,  но
сниматься отказался, так как, во-первых, его дочерей  не  пригласили  на
роль дочерей Лира, а во-вторых, как показывал его опыт, все равно  обма-
нут и подсунут в конце концов роль королевского шута. Он  отбыл  в  дли-
тельное путешествие по морям и океанам в связи с легкомысленным  предло-
жением господина Скелетова подарить ему какой-нибудь остров,  теперь  он
будет выбирать остров. Стало более-менее ясно, где его искать.  Я  сразу
же отбросил Цейлон и Сахалин из-за их маловероятной  вулканической  дея-
тельности. На Сицилию вряд ли в ближайшее время пустят нашего  соплемен-
ника, из страха сицилийской мафии перед русской. К тому же я своими гла-
зами прочитал, что Померещенский, чтобы запутать рок  истории,  суеверно
меняет географические названия, упоминая вместо Сицилии Санторин. Я  ре-
шил начать с острова Крит, откуда будет нетрудно добраться и до Сантори-
на. Ведь искомая величина запутывает следы, меняя не только свои  имена,
но и имена островов! Все оказалось проще  простого,  туристические  бюро
были на каждом шагу. Меня еще спросили, нужен ли  мне  просто  тур,  или
шоп-тур с продажей меховых шапок грекам. Я сказал, просто тур, надо мной
посмеялись, дружелюбно сообщив, что недавно один такой уже отбыл - в од-
ной единственной меховой шапке.  Я  даже  подпрыгнул  от  неожиданности,
что-то мне подсказало, что я на правильном пути. Еще меня спросили, хочу
я ехать один или с группой бизнесменов. Один, один, -  поспешил  сказать
я. Зря, с бизнесменами безопаснее, они сами вооружены и  берут  с  собой
охрану. Но я настоял на своем одиночестве. Еще со школьных  послевоенных
времен у меня завалялся кусок динамита. Мне никогда бы не пришло в голо-
ву, что он мне может пригодиться. А что если его взорвать на месте  чер-
ного вулкана перед самим островом Санторин?  И  оставить  рядом  меховую
шапку, взывающую к Нобелевской премии для великого путешественника? Неу-
жели я ничем не смогу ему отплатить за великодушное гостеприимство?  Хо-
рошая идея. В его духе. На Крите я всюду чувствовал его следы,  хотя  не
было ясности, передо мной, или позади. А когда я попал на борт  красавца
оАполлонап, я почувствовал, что запахло музами. Я попытался заговорить с
очаровательными стюардессами, но они оказались  голландками,  говорящими
еще и по-гречески, они никак не могли понять меня, лишь когда  я  назвал
имя Померещенского, они догадались, что я русский. О том, что на острове
можно сесть на осла, я узнал по картинкам на  туристических  проспектах.
Где-то на дне лежала Атлантида. Эта местность  так  и  напрашивалась  на
взрыв или на очередное извержение. А у меня в голове стучало  прозвучав-
шее в моем отечестве заявление: нам больше не понадобятся  замечательные
люди! Зачем тогда люди вообще?