двадцати  часов, потом  беру такси  и еду в  больницу  в
приемное отделение. У меня сломана кость на запястье.
  С  загипсованной  до  локтя  рукой,  я  составляю список  всех больниц,
которые имеют отделение для раковых больных. Ни в одной их них  не слышали о
Луизе  Розенталь  или   Луизе  Фокс.  Она  нигде  не  проходила  лечение.  Я
разговариваю  с  ее  врачом-консультантом  и  он отказывается  мне  что-либо
сообщить кроме того, что в настоящее время она у  него не наблюдается. Те из
ее друзей, с которыми мне удалось  встретиться не видели ее с мая, когда она
внезапно  исчезла.   Я   делаю   попытку  связаться   с  ее   адвокатом   по
бракоразводному процессу. У нее больше нет ее адреса.
  После длительных уговоров, я убеждаю  ее дать мне адрес, который был  у
нее во время бракоразводного процесса.
  "Вы знаете, что это неэтично?"
  "Вы знаете кто я?"
  "Я знаю. И поэтому я делаю для вас исключение".
  Она исчезает пошуршать своими бумагами. Мои губы пересохли.
  "Вот: Драгон стрит, 42а  W1"
  Это адрес моей квартиры.
  Я остаюсь  в Лондоне на шесть  недель, до начала октября. Я отказываюсь
уплатить  штраф,  выставленный мне за ущерб,  нанесенный  Элгину.  Никто  не
приходит. Я подхожу  к  дому, чтобы  обнаружить его закрытым.  По  каким-то,
только Элгину известным причинам, я никогда больше его не увижу. Какие могли
быть  у  него  причины, если  он попросту мог  отомстить мне,  возможно даже
посадить  меня в  тюрьму? Я  с ужасом думаю  о том бешенстве - во мне всегда
была какая-то  дикая жилка, которая начиналась  с пульсации в виске  а потом
переходила в  сумасшествие, которое мне удавалось узнавать, но не  удавалось
контролировать.
  Удавалось  контролировать. И так оно и было на  протяжении  многих  лет
пока мне не встретилась Луиза. Она открыла во мне темные стороны так же, как
и  светлые. Это  тот риск, на  который  ты идешь. Я не могу извиниться перед
Элгином,  потому что  я не  жалею о содеянном. Не  жалею, но мне  стыдно, не
странно ли это звучит?
  Среди ночи, в самую темную часть ночи, когда луна висит низко, а солнце
еще не взошло, я  просыпаюсь в убеждении,  что Луиза ушла, чтобы  умереть  в
одиночестве.  Мои руки трясутся. Я не хочу этого.  Я  предпочитаю другую  из
моих  версий.  Луиза  где-то,  она в безопасности, забыла и  Элгина и  меня.
Возможно  она  с  кем-то  еще.  Это  та часть  сна,  на  которой  я  пытаюсь
проснуться. Но  во  всяком  случае  это  лучше,  чем  боль  ее  смерти.  Мое
спокойствие,  насколько  оно может у меня  быть, зависит от ее счастья.  Мне
нужна такая история. Я рассказываю ее  себе каждую ночь. Это мое утешение. Я
строю  для нее разные дома,  высаживаю ее сады. Она где-то среди  солнца, за
границей. Она в Италии, ест мидии  на берегу моря. У  нее есть белая  вилла,
которая отражается в  озере. Нет, она не больная  и одинокая, в какой-нибудь
арендованной квартире с тощими занавесками. Она здорова. Луиза здорова.
  Для тела, страдающего лейкемией характерно быстрое  ухудшение состояния
после ремиссии.  Ремиссию можно  вызвать радио- или химиотерапией или просто
это может произойти, и никто не знает почему.  Ни один доктор не может точно
предсказать  стабилизируется ли  состояние больного и  как долго  это  может
продлится. И это вся правда о раке. Тело танцует само по себе.
  Потомство  зародышевой  клетки перестает делиться, или скорость деления
резко сокращается - рост опухоли приостанавливается. Пациент может больше не
испытывать  болей.  Если  ремиссия случается на  ранней стадии, до того  как
токсичное воздействие лечения окажет другое разрушительное действие на тело,
пациент  может  выздороветь.  К  сожалению  потеря  волос,  поблекшая  кожа,
хронические  запоры,  жар  и  невралгические  расстройства  -  скорей  всего
окажутся той  ценой,  которую придется заплатить за несколько лишних месяцев
жизни. Или несколько лет. Это как рулетка.
  Метастазаы - еще одна проблема. Рак имеет уникальное свойство  он может
путешествовать от места происхождения к самым отдаленным  тканям. Чаще всего
больного убивают именно метастазы, и биология метастазов такова, что доктора
не могут  ее понять. Они не готовы это понять. По мнению врачей,  тело - это
серия  частей, которые можно рассматривать  по отдельности, и по отдельности
лечить  то,  что тело в  своей болезни может  вести себя как единое целое  -
идея для них весьма  огорчительная.  Ведь холизмическая  медицина это только
для знахарей  и  для  чокнутых, не  так  ли? Не  важно.  Кати  сюда  тележку
лекарств,  бомби  поле  битвы, попробуй воздействовать  радиацией  прямо  на
опухоль. Не стало  лучше? Вытаскивай рычаги,  пилы,  ножи,  иглы.  Селезенка
увеличилась до размеров футбольного мяча? Чрезвычайные меры для чрезвычайных
заболеваний. Особенно потому, что  метастазы часто развиваются до того,  как
пациент  успеет  обратиться к врачу. Они не любят говорить вам об  этом,  но
если рак  уже пришел в движение,  лечение очевидных проблем - легких, груди,
кожи, кишечника, крови - не изменит течение болезни.
  Сегодня я брожу по кладбищу и хожу среди катакомб, размышляя о мертвых.
В старых могилах привычные черепа и перекрещенные кости таращатся на меня со
своей неуютной  веселостью. Почему они выглядят такими удовлетворенными, эти
ухмыляющиеся головы, лишенные малейшего  налета чего-либо человеческого? То,
что  черепа  ухмыляются,  вызывает  отвращение  в  нас,  пришедших с темными
цветами и скорбными спокойными лицами. Это скорбящая земля, место молчания и
сожаления. Для нас, укрытых от  дождя плащами, вид серого неба и серых могил
- угнетающий. Здесь окончание  всех нас, но  давайте смотреть  на это иначе.
Пока наши  тела прочны и  сопротивляются  пронизывающему  ветру,  давайте не
будем думать  о глубокой грязи  и  той терпеливой иве, чьи корни разыщут нас
рано или поздно.
  Шесть  человек, в длинных пальто и белых шарфах,  несут гроб  к могиле.
Назвать  это могилой, в том виде, в котором она находится, значило бы сильно
облагородить  ее.  В саду это  могла бы быть борозда  для  новой грядки  где
посадят спаржу. Удобри ее навозом и  высаживай растения. Оптимистичная дыра.
Но это не грядка для спаржи, это место последнего покоя умершего.
  Осмотрим гроб. Он сделан из массива дуба, а не из обычной фанеры. Ручки
из  массивной  латуни,  а  не  из  глазированной стали.  Подкладка  гроба  -
натуральный шелк, подбитый натуральной морской  губкой. Натуральный шелк так
грациозно  гниет.  Он   создает  такие  элегантные  лохмотья  вокруг  трупа.
Акриловая подкладка  - дешевая и  популярная,  не разлагается.  С  таким  же
успехом вас могли бы похоронить в нейлоновом носке.
  Набор "Сделай сам"  так никогда  и  не  стал  популярным  в  этом  роде
деятельности. Есть что-то жуткое в том, чтобы сделать свой собственный гроб.
Вы  можете купить набор  снаряжений для лодки, набор  для сборки дома, набор
для  сборки садовой мебели, но не можете купить набор для сборки гроба. Я не
предвижу никаких  катастрофических сложностей  в такой  сборке, при условии,
что дырки будут  предварительно  просверлены на  положенных местах. Разве не
было  бы  это  самой  заботливой  вещью, которую  можно сделать для любимого
человека?
  Сегодняшние похороны здесь завалены  цветами  бледные лилии, белые розы
и  ветви плакучей  ивы. Это всегда  имеет хорошее  начало, а  потом уступает
место  апатии  и  пластмассовым  тюльпанам  в  молочной  бутылке.  Или,  как
альтернатива - подделке под веджвудскую вазу, прижатую к надгробному камню и
в дождь и в снег, с диким букетом от Вулворта, грозящим ее опрокинуть.
  Интересно,  я  ничего  не  пропускаю?  Возможно  подобное   притягивает
подобное и поэтому цветы - мертвые. Возможно они уже были мертвыми, когда их
ставили на  могилу. Может  быть  люди думают,  что на  кладбище все предметы
должны быть мертвыми. В этом есть определенная логика.
  Наверное было бы невежливым засорять это место цветущей летней красотой
и осенним очарованием. Что касается меня, то  я предпочитаю красный барбарис
на фоне сливочно-мраморной плиты.
  Возвращаюсь к  яме, куда мы  все когда-то возвратимся.  Шесть  футов  в
длину, шесть  футов в глубину  и два в ширину - это стандартный размер, хотя
может варьироваться по запросу. Этот великий уравнитель - яма, поскольку нет
ей  разницы  какое  изящество в нее положат - богатый  и бедный,  в конечном
счете, займут один и тот  же дом. Воздух, ограниченный грязью. "Ну прямо как
в Галлиполи" - как говорят в этой сфере бизнеса.
  Рытье ямы - это тяжелая работа. Мне сказали, что это та работа, которую
люди не  понимают.  Это  старомодная  работа,  когда  тебе  нужно  трудиться
невзирая на мороз  и  град. Копай, пока липкая  грязь  просачивается  в твои
ботинки.  Обопрись на могилу, чтобы сделать короткую передышку и  вымокни до
костей. В  XVIII веке  могильщики  очень часто  умирали  от сырости. В таком
случае - "вырыть свою собственную могилу " -это не просто оборот речи.
  Для   понесших   тяжелую   утрату,   яма   -   это   пугающее    место.
Головокружительная бездна потери.  Это  последний раз, когда вы оказываетесь
подле человека, которого вы любите и вы должны будете оставить его, в темной
впадине, где черви приступят к выполнению своего долга.
  Для многих, крышка гроба,  которую опускают над  останками целой жизни,
заслоняет другие, более благоприятные  картины. Перед "положением  во гроб",
как   они   называют   это  в   покойницкой,   тело   должно   быть  вымыто,
дезинфицировано,  высушено,  закупорено  и загримировано. Не  так давно  эту
процедуру,  как  правило,   выполняли  дома,  но  тогда  это   считалось  не
процедурой, а актом любви.
  Как бы  ты поступил? Отдал бы  тело  в руки  незнакомых людей? То тело,
которое лежало рядом с тобой и в болезни и в здоровье? Тело, к которому твои
руки все еще стремятся - живому или мертвому. Тебе был знаком каждый мускул,
ведомо каждое движение  этих век, во время сна. И вот - это тело, на котором
написано твое имя, переходит в руки незнакомых людей.
  Твоя возлюбленная  ушла  в неизвестную страну. Ты зовешь, но любимая не
слышит тебя. Ты зовешь  в  полях и в  долинах, но возлюбленная не  отвечает.
Небо  закрыто  и  молчаливо,  там  никого  нет.  Земля тверда  и  суха. Твоя
возлюбленная  не  вернется по  ней.  Возможно  вас  разделяет только  тонкая
пелена. Твоя  возлюбленная ждет тебя на холмах.  Запасись терпением и иди, с
легкими стопами, роняя свое тело как бумажный свиток.
  Я удаляюсь от похоронной  процессии наверх, к закрытой части  кладбища.
Там все растет в запущении. Ангелы и открытые библии опутаны ивами. Подлесье
живет  и  двигается. Белок, которые  прыгают по  могилам, и  черных  дроздов
поющих  на деревьях, не интересует смертность. Им довольно червей, орехов  и
восхода солнца.
  "Возлюбленная жена Джона". "Единственная дочь Эндрю и Кейт".
  "Здесь лежит тот, кто любил не мудро, но очень сильно". Пепел к  пеплу,
пыль к пыли.
  Под  падубами два человека с ритмичной решительностью роют могилу. Один
из них дотрагивается до своей кепки, в  тот момент, когда я прохожу мимо и я
чувствую себя как мошенник, принимающий не принадлежащее ему соболезнование.
В свете умирающего дня стук  лопаты и  низкие голоса этих людей подбадривают
меня.  Скоро  они  пойдут домой,  чтобы поужинать и помыться. Абсурдно,  что
повседневный быт может быть таким утешительным даже здесь.
  Я смотрю на  часы. Скоро время  закрытия. Мне нужно уходить,  но  не из
страха, а из уважения. Солнце садится за березами, оставляющими длинные тени
на  тропинке.  Твердые  каменные  плиты  ловят  свет,  он  золотит   глубоко
выгравированные  надписи, вспыхивает  на  трубах ангелов.  Земля оживает под
светом. Не желтой охрой весны, а тяжелым осенним кармином. Кровавый сезон. В
лесу уже начали отстрел.
  Я ускоряю шаг.  Что мертвые делают  ночью? Выходят  из могил, ухмыляясь
навстречу  ветру, свистящему сквозь их ребра? Беспокоит ли их холод?  Я дышу
на свои руки и подхожу к воротам как раз в тот момент, когда ночной охранник
бряцает тяжелой цепью и висячим  замком.  Закрывает меня от  них  или их  от
меня? Он заговорщически  мне подмигивает и похлопывает рукой у  своего паха,
там, где у  него  висит полуметровый фонарик. "Ничто не скроется от меня", -
говорит он.
  Я  бегу по дорожке в кафе - модному местечку на европейский манер, но с
более высокими  ценами  и  более  коротким  графиком  работы.  Когда  то  мы
встречались  здесь с  тобой,  до того,  как  ты  ушла  от  Элгина. Бывало мы
приходили  сюда после секса. Ты всегда ощущала голод после занятий  любовью.
Ты  говорила,  что именно я - это то, что  тебе хочется съесть, так что было
довольно мило с твоей стороны довольствоваться только поджаренным сэндвичем.
Извините, "Крок Мсье", согласно меню.
  Мне приходилось тщательно избегать наших старых излюбленных мест (таким
был совет в книгах для скорбящих) до  сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня,
когда  у  меня  появилась надежда найти тебя, или более скромное  желание  -
узнать как  ты  живешь.  Мне  никогда не  приходило  в  голову, что  я  могу
превратиться в какую-то Кассандру, досаждаемую своими снами.
  Меня  досаждают  мои сны.  Червь сомнения сильно вырос  с тех пор,  как
нашел себе  приют в  моем  кишечнике. Я  больше не знаю во что верить и  что
правильно.  Я черпаю какое-то мрачное утешение в своем черве. Черви, которые
съедят  тебя,  сначала  съедят  меня.  Ты  не  почувствуешь  тупую  головку,
сверлящую червоточину в твоей разрушающейся ткани. Ты не познаешь  ту слепую
настойчивость, которая превращает в посмешище сухожилие,  мышцу, хрящ,  пока
не  доберется до  кости.  Собака  на  улице  может обгладать меня - так мало
сущего на мне осталось.
  Ворота  кладбища  приводят  сюда,  к этому  кафе.  Существует  какое-то
скрытое умиротворение в скольжении  жгучего кофе  вниз  по гортани. И пускай
привидения  и окровавленные скелеты, и  облезлые черепа, и  упыри  попробуют
потревожить нас. Это и свет,  и тепло,  и дымок, и крепкость. Мне захотелось
зайти  в  это  кафе  - из  мазохизма,  из-за  привычки,  из-за надежды.  Мне
казалось, что это может успокоить  меня, хотя мне пришлось  убедиться в том,
как мало успокоения можно извлечь из знакомых вещей.
  Как  они смеют оставаться  такими  же,  как  обычно,  когда так  много,
связанного с  ними, изменилось? Почему твой свитер  так  бессмысленно пахнет
тобой, сохраняет  твою  форму,  когда ты не  можешь  надеть его?  Я не  хочу
напоминаний о тебе,  я  хочу  тебя. Я думаю о том, чтобы  уехать из Лондона,
вернуться назад, на какое-то время, в свой нелепый коттедж.
  Почему  бы  и  нет?  "Начни все  сначала" - разве  это не один  из  тех
полезных стереотипов?
  Октябрь.  Зачем мне  здесь оставаться?  Нет ничего  хуже  находиться  в
перенаселенном  месте, когда ты  чувствуешь себя  одиноко. Этот город всегда
перенаселен.  За то  время,  что  я сижу  в этом кафе с рюмкой  кальвадоса и
чашкой эспрессо ,дверь открылась одиннадцать раз, впустив парня или девушку,
пришедших на встречу с  парнем или с девушкой, сидящих с рюмкой кальвадоса и
чашкой эспрессо. Официанты в  длинных фартуках, стоящие за высоким прилавком
из  меди и стекла,  обменивается шутками. Играет музыка, какой-то соул,  все
заняты, счастливы или, как мне показалось, как-то целенаправленно несчастны.
Вон те, двое - он печален, она  - возбуждена. У них не все в порядке, но они
по крайней мере разговаривают. Здесь только я сижу в одиночестве, и когда-то
мне нравилось находиться  в одиночестве. Это было в те времена, когда у меня
была роскошь  уверенности, что  скоро  кто-то толкнет  мою тяжелую  дверь  и
отыщет меня.
  Я помню те  времена, когда в  ожидании  назначенной встречи, до которой
оставался еще час, мне нравилось выпить чего-нибудь и почитать книгу наедине
с  собой. Мне приходилось даже испытывать сожаление когда этот час проходил,
когда дверь открывалась и наступала  пора вставать, чтобы  поцеловать тебя в
щеку и растереть твои холодные руки.  Иметь  возможность выбирать  для  себя
одиночество  -  удовольствие, которое  сродни  прогулкам по  снегу  в теплом
пальто. Но кто же захочет гулять по снегу раздетым?
  Я расплачиваюсь  и  выхожу. Здесь  снаружи,  целенаправленно  шагая  по
улице, я может быть произвожу впечатление человека, которому есть куда идти.
В  моей квартире горит свет и там будешь  ты, потому  что  у тебя есть  твой
собственный  ключ.  Мне  не нужно спешить, я наслаждаюсь ночью и холодом  на
моих щеках. Лето  прошло, и я приветствую холод. Сегодня мне выпало покупать
продукты, а ты сказала, что  приготовишь ужин. Я позвоню и закажу вино.  Это
придаст мне расслабляющую  уверенность, что ты будешь здесь. Меня ждут. Есть
связанность. Есть свобода.  Мы  можем быть  воздушными змеями  и тянуть друг
друга за  веревку.  Нет нужды беспокоиться о том,  что ветер может оказаться
слишком сильным.
  И вот я здесь, вне своей квартиры.  Свет выключен. Комнаты холодные. Ты
не вернешься. Тем не менее, сидя на полу у двери, я собираюсь  написать тебе
письмо  с  моим  адресом  когда я уйду утром, я оставлю  его здесь.  Если ты
получишь его, ответь пожалуйста,  я встречу тебя в кафе, ведь ты будешь там,
правда? Правда?
  После грохота пригородного электропоезда, медленное покачивание вагонов
на дополнительных  линиях. Современная  британская железная дорога  называет
меня  "Уважаемый  клиент",  но  я   предпочитаю   старомодное   обращение  -
"Пассажир". Вам  не  кажется что  фраза:  "я  осматриваю пассажиров,  едущих
вместе со мной" звучит  более романтично  и многообещающе, чем "я осматриваю
других   клиентов   поезда"?  Клиенты   обычно  покупают   сыр,   мочалки  и
презервативы.
  Пассажиры  могут иметь  все эти предметы в  своем  багаже, но совсем не
мысль  о сделанных  ими покупках делает их  интересными.  Соседний  пассажир
может обернуться  приключением. А все,  что  я имею общего с клиентами - это
мой бумажник.
  На главном  вокзале я пробегаю  мимо  зычных  громкоговорителей и табло
отложенных  рейсов.  За багажным отделением есть  маленький рельсовый  путь,
который когда-то  был единственным на  вокзале. Несколько  лет  назад здания
были  покрашены в цвет бургунди,  а в  зале ожидания был  настоящий камин со
стопкой утренних газет. Если вы спрашивали у заведующего  вокзалом время, он
доставал свои огромные золотые  часы "Хантер" из жилетного кармана и смотрел
на них как грек на Дельфийского оракула. Ответ преподносился тебе как вечная
истина,  даже если она уже относилась к прошлому. Все это происходило в пору
моего  детства, когда мой рост был настолько маленьким, что  мне можно  было
спрятаться под животом у станционного смотрителя,  в  то время как мой  отец
смотрел ему в глаза. Это была пора детства - время, когда от меня не ожидали
никаких истин.
  Теперь маленький рельсовый  путь  приговорен  к  смерти и,  возможно  в
следующем  году,  приговор будет приведен  в  исполнение.  Нет  больше  зала
ожидания и негде спрятаться от порывистого ветра и хлещущего дождя.
  Это современный перрон.
  Свистящий поезд вздрогнул у платформы и выбросил столб дыма.
  Он был грязный,  длиной  в четыре вагона, без всякой тени охранника или
кондуктора. Без всякой тени водителя, кроме  сложенной  газеты " u "  у окна
головного вагона. Внутри горячий запах тормозов и насыщенный запах моторного
масла,   которое  в   сговоре   с  невыметенным   полом   создают   знакомую
железнодорожную тошнотворность. Я сразу чувствую себя как дома  и усаживаюсь
смотреть пейзаж в окне сквозь впечатляющую завесу пыли.
  В вакууме все фотоны передвигаются с одинаковой скоростью.  Их движение
замедляется если  они проходят через воздух или воду.  Фотоны разных энергий
замедляют движение с разной скоростью.
  Если бы Толстой это знал, мог бы он признать ужасную ошибку, допущенную
в самом начале Анны Карениной:  "Все счастливые  семьи счастливы  одинаково.
Все несчастные семьи  несчастливы  по-своему".  На самом дел