з кувшина,
в  десять  раз  больше своей  обычной  величины,  возвышающаяся  надо  мной,
держащая  меня  в  своих  объятиях,  как  между двух гор.  Твои рыжие волосы
полыхают огнем  и  ты говоришь: "Загадай  три желания  и  они все  сбудутся.
Загадай триста и я исполню их. "
  Чем  мы занимались  в ту  ночь?  Мы гуляли,  укутавшись друг в друга  и
заходили в кафе, и оно было нашей церковью, и ели греческий салат, и он  был
нашим  свадебным пиром. Мы  встретили  кота, который  согласился  быть нашим
свидетелем. А нашим свадебным букетом был кукушкин  цвет на берегу канала. У
нас было около двух  тысяч гостей, в основном мошкара, и мы чувствовали себя
достаточно  взрослыми для  того,  чтобы  самостоятельно объявить  друг друга
мужем и  женой. Было  бы хорошо  улечься прямо там и заниматься любовью  под
луной, но реальность такова, что вне кино и песен в стиле кантри и вестерна,
любовь на открытом воздухе достаточно щекотливое занятие.
  Однажды у меня была подружка, которая была  помешана на звездных ночах.
Она  считала, что  кровати - это больничные принадлежности.  Все некроватные
места, где  она могла этим заниматься, были для  нее сексуальными. Покажи ей
диван и она  тут же  включит  телевизор.  Мне  удавалось  заниматься  этим в
палатках и каноэ, на  Британской железной дороге  и Аэрофлоте.  Мне пришлось
приобрести футон  и, со  временем,  спортивный  мат. Мне  пришлось постелить
сверхтолстый ковер  на пол. Куда бы мы  не  ехали мне приходилось таскать за
собой тартановый коврик, подобно продвинутому члену шотландской национальной
партии.
  Как-то,  когда мне в пятый  раз пришлось прийти к доктору чтобы удалить
иголку  чертополоха  из-под  кожи,  он  сказал:  "Любовь  это прекрасно.  Но
существуют специальные клиники для таких людей как вы". В наше время увидеть
запись ИЗВРАЩЕНЕЦ в своей истории болезни  - вещь довольно серьезная. Пройти
при  этом через определенные унижения  было  уж  слишком для одной  любовной
истории.  Мы  были  вынуждены  расстаться,  и хотя мне  не хватало некоторых
мелочей,  которые  мне  в ней  нравились, мне было  приятно  снова гулять по
сельской местности не рассматривая каждый  встречный  куст как потенциальное
ложе страсти.
  Луиза!  В  этой  односпальной  кровати, среди  этих  ярких  простыней я
наверняка  найду  карту, также, как находят  ее искатели  сокровищ.  Я  буду
исследовать и осваивать твои недра и  ты перерисуешь меня по своему желанию.
Мы  пересечем  границы друг друга  и сделаем друг друга  одним государством.
Зачерпни  меня в свои ладони потому что я плодородная земля. Вкуси от  плоти
моей и позволь мне быть медом.
  Июнь. Самый влажный в летописи июнь. Мы занимаемся любовью каждый день.
Мы счастливы как жеребята, многочисленны как кролики,  невинны как  голуби в
своей погоне за  удовольствием. Никто из нас не думает об этом, и у нас  нет
времени  обсуждать  это.  Мы  используем время,  которое  у нас  есть.  Наши
короткие дни и еще более короткие часы - это наши маленькие подношения богу,
которого не  ублажит  и  сожженная  плоть. Мы поглощаем  друг друга  и снова
чувствуем  голод. Бывают  моменты расслабления, моменты спокойствия,  тихие,
как искусственное озеро, но позади нас всегда ревущий поток.
  Есть  люди,   которые   говорят,   что   секс   не   самое  важное   во
взаимоотношениях. Что дружить и ладить  друг  с другом это  то, что помогает
плыть  по жизненному течению из года  в год. Без сомнения, это верный завет,
но  правильный  ли?  Для меня это было самостоятельным открытием.  А  кто-то
приходит к этому  после  многих лет  игры  в  Дон Жуана,  когда не  остается
ничего, кроме пустых банковских счетов  и кипы пожелтевших  любовных записок
типа "Я тебя люблю".
  Мне хватило до смерти свечей и шампанского, роз, завтраков на рассвете,
трансатлантических телефонных звонков и импульсивных  авиаперелетов. Все это
делалось  для того, чтобы убежать от чашек горячего шоколада и грелок. И еще
потому,  что  мне  казалось,  что  пылающий  очаг  должен  быть   лучше  чем
центральное отопление.  Наверное  мне не  хотелось  признаваться,  что  меня
каждый раз затягивали в ловушку  стереотипы, такие же многословные, как розы
моих  родителей  обвивающие  входную  дверь. Мне хотелось найти  совершенное
соединение, никогда не дремлющий, безостановочный, мощный оргазм. Экстаз без
границ. Мне пришлось до дна  испить чашу романтики. Наверняка моя чаша  была
немного  пикантней,  чем  большинство  других. У меня всегда  был спортивный
автомобиль. Но  никогда нельзя увеличить скорость настолько, чтобы съехать с
дороги реальности.
  Это были последние  судороги моего романа с  датской девушкой, по имени
Инге. Она была конченным романтиком и анархо-феминисткой. Ей было трудно это
сочетать, поскольку означало  невозможность  взрывать  красивые  здания. Она
знала,   что  Эйфелева  башня  является   ужасающим  символом   фаллического
притеснения, но когда получила задание от своей начальницы подорвать лифт, с
тем,  чтобы  никто  не  мог опрометчиво  взбираться вверх,  измеряя  масштаб
эрекции,  она  вспоминала  о юных романтиках,  обозревающих Париж с высоты и
открывающих аэрограммы с сообщением "Je t'aime".
  Мы пошли в Лувр на выставку Ренуара. Инге надела партизанскую фуражку и
тяжелые ботинки для того, чтобы ее не приняли за  туристку. "Посмотри на эти
обнаженные  натуры"  -  сказала  она  (хотя  меня  не  нужно  было  к  этому
призывать). "Кругом тела - обнаженные, поруганные, выставленные  напоказ. Ты
знаешь сколько платили этим натурщицам?. Едва ли столько, сколько стоит сама
рамка. Я должна вырезать полотна из их рамок и отправиться в тюрьму с криком
"Vive la re i ta ce".
  Обнаженные  натуры  Ренуара  далеко не самые прекрасные в мире,  но все
равно,  когда мы  подошли  к  его  картине  "Булочница" Инге  заплакала. Она
сказала: "Я ненавижу эту картину, потому что она меня волнует". Мне хотелось
сказать ей, что таким образом и  появляются тираны, но  вместо этого говорю:
"Дело не  в  художнике,  а  в  картине.  Забудь  Ренуара,  сосредоточься  на
картине".
  Она спрашивает: "Ты знаешь, что Ренуар заявлял,  что  он рисует картины
своим пенисом?"
  "Не волнуйся", отвечаю я. "Он действительно это делал. После его смерти
на месте его пениса не обнаружили ничего, кроме старой кисточки".
  "Ты все выдумываешь".
  Разве?
  Постепенно мы решили  эстетический кризис Инге, принеся  ее самодельные
взрывчатки в несколько тщательно выбранных писсуаров.  Все они находились  в
длинных  бетонных  бараках,  совершенно  уродливых  и  вне  всяких  сомнений
предназначенных  для обслуживания  пениса.  Она сказала, что я не подхожу на
роль кандидата в помощники в борьбе  за новый матриархат,  потому что у меня
есть Сомнения в Правильности Этого Деяния. Это было серьезное обвинение. Тем
не менее разлучил нас не терроризм, а голуби...
  Моя работа состояла в том, чтобы ходить в мужские туалеты с чулком Инге
на  голове.  Сам  по  себе  этот  факт,  не слишком  бы привлекал  внимание,
поскольку мужские  туалеты довольно  либеральные заведения,  но  моя  миссия
также  состояла  в  том,  чтобы  предупреждать  парней,  стоящих  в  ряду  у
писсуаров, что их яйцам  грозит  участь  быть унесенными  взрывной волной  в
случае, если  они  немедленно  не уберутся.  Обычно это выглядит так: пятеро
мужчин,  стоят  с зажатыми  в  руках яичками,  уставившись  на  керамические
писсуары с  коричневыми  прожилками так, как будто  они  увидели  мифический
Грааль. Почему мужчины любят все делать вместе? Я говорю им (подражаю Инге):
"Этот  писсуар символ  патриархата и  должен  быть уничтожен". И потом  (уже
своим  голосом), "Моя подружка сейчас  подсоединяет  взрывное устройство, не
будете ли вы против закончить процедуру?".
  Как  бы вы  поступили  в такой  ситуации?  Разве грядущая  кастрация  с
последующим  смертельным  исходом не заставляет мужчину  побыстрей  вытереть
свою штучку и убежать?
  Они  не убегали. Снова и снова они  не убегали, только пренебрежительно
стряхивали капли мочи и обменивались мнениями по поводу разумности побега. У
меня достаточно мягкие манеры, но я не терплю невежливости. Я понимаю, что в
такой работе как эта, очень полезно иметь при себе пистолет.
  Я вытаскиваю его из кармана своих "вторичного сырья" шорт, (да они были
у меня долгое время) и направляю дуло на ближайший болтунчик. Это производит
небольшой эффект и один  из парней  говорит: "У тебя с головой все в порядке
или как?". Он говорит это, но тем не менее, застегивает ширинку и смывается.
"Руки вверх, мальчики",  говорю  я. "Нет, пожалуйста, не трогай  руки, пусть
они сами высохнут на ветру".
  В этот момент до меня доносятся первые такты "Странников  в ночи" . Это
Инге подает сигнал,  о том, что готовы мы или нет,  но  в нашем распоряжении
осталось пять минут. Я выталкиваю своих неверующих Фом Джонсонов через двери
и бросаюсь бежать. Мне нужно забежать в передвижной бургер-бар, который Инге
использовала как укрытие. Я подлетаю  к ней  и  оглядываюсь  назад,  глядя в
просвет  между булочками.  Это был  красивый взрыв. Прекрасный  взрыв, может
быть слишком хороший для взрывчатки запечатанной в плетенную бутыль. Мы одни
на краю  города - террористы ведущие славную  борьбу  за более  справедливое
общество. Мне казалось что я люблю ее  а потом появились голуби.
  Она  запретила  мне  звонить ей по телефону.  Она сказала, что телефоны
созданы для  секретарей  на  телефоне,  которые по  сути  своей  женщины без
статуса. Я: "Хорошо.  Я тебе напишу. Она: "Плохо". Почтовая служба находится
в руках деспотов, которые используют непрофсоюзный труд. Что  нам оставалось
делать? Мне не хотелось жить в Голландии, ей не хотелось жить в Лондоне. Как
мы могли общаться?
  Голуби, сказала она.
  Вот  таким  образом  у  меня и  появилась  комната на чердачном  этаже,
арендованная  у женского института  Пальмико.  Я не очень высокого  мнения о
женских  институтах  в  любом  случае -  они первыми  начали  борьбу  против
аэрозолей,  содержащих  препарат  СFC   и  создали  плохие  Викторианские
губки, но по большому счету мне все равно. Самое главное было то, что их
чердачный этаж смотрел точно в сторону Амстердама.
  Моя  история  вызывает у вас недоверие? Почему мне было  не бросить эту
Инге и не пойти в клуб для одиноких сердец? Ответ будет: из-за ее грудей.
  Они не были  очаровательно высокими, подобно тем, которые женщины носят
как  эполеты,  как  знак  ранга.  Они  также не были  эротической  фантазией
плейбоя.  Они  отдали свою дань  времени  и начали покоряться  настойчивости
гравитации. Их плоть была коричневой, круги вокруг сосков еще темней, а сами
соски  черные. Мои цыганские подружки, называю я их,  но не ее. Они были для
меня определенным символом культа, просто так, без всяких двусмысленностей -
не  как  эрзац  матери или что-то еще в этом роде. Фрейд был не прав. Иногда
груди это груди, это груди...
  Десять раз я беру трубку телефона. Шесть раз я кладу ее назад. Возможно
она бы  не ответила.  Она  держала телефон  отключенным, кроме тех  случаев,
когда ей звонила мать, которая жила в Роттердаме. Она так и не объяснила как
она узнает кто звонит - мать  или секретарь на телефоне. Как она  узнает кто
звонит - секретарь на телефоне или я? Мне хотелось поговорить с ней.
  Голуби: Адам, Ева и Быстроцелуй не смогли долететь  до  Голланд. Ева не
улетела дальше Фолкстона. Адам улетел и поселился на  Трафальгарской площади
(еще  одна  победа  Нельсона).  Быстроцелуй  боялся  высоты  -  это  большой
недостаток  для  птицы,  но  женский  институт оставил его себе  в  качестве
талисмана и перекрестил его в Бодицею. Если он еще не умер, значит он жив. Я
не  знаю, что случилось с птицами  Инге. Они так  никогда и не  долетели  до
меня.
  А потом мне повстречалась Жаклин.

  Мне  нужно было  застелить ковровое  покрытие  в своей комнате. Поэтому
несколько друзей пришли мне  помочь. Они привели Жаклин. Она  была подружкой
одного из  них  и наперсницей  обоих. Что-то типа домашнего  животного.  Она
продавала секс и сочувствие за 50 фунтов, чтобы заработать немного на уикенд
и  более  или  менее   сносный   воскресный  обед.  Цивилизованная,  хотя  и
примитивная сделка.
  Это была  новая квартира, которую  мне  пришлось  купить,  чтобы начать
жизнь сначала, после одного отвратительного романа, заразившего меня. Нет, с
моим организмом ничего не произошло  -  это была эмоциональная болезнь.  Мне
пришлось  запереть  свое  сердце  на  ключ, чтобы  случайно  кого-нибудь  не
заразить. Квартира была огромной и заброшенной. У меня была надежда, что мне
удастся  когда-нибудь переделать  и ее, и себя. Носительница  вируса все еще
жила со своим мужем, в их  со  вкусом обставленном доме, но подсунула мне 10
000 фунтов,  чтобы помочь мне  финансировать  мои покупки.  Дать-занять  как
сказала она. Хреновы деньги, как говорю я.  Она подкупила все, что  осталось
от  ее совести. Мне бы хотелось никогда больше  с  ней не встречаться,  но к
сожалению, она была моим дантистом.
  Жаклин  работала  в  Зоопарке.  Она  работала  с  маленькими  пушистыми
зверушками,  которые   вряд   ли   нравились  посетителям.   У  посетителей,
заплативших 5 фунтов  за  вход не хватает  терпения  на  маленьких  пушистых
зверушек,  которые все  время пугаются  и норовят  спрятаться. Работа Жаклин
заключалось в том,  чтобы каждый раз наводить блеск и лоск. Она была добра к
родителям, к детям, к животным, добра к раздражающим вещам  любого рода. Она
была добра ко мне.
  Когда она пришла, одетая  нарядно,  но не претенциозно, накрашенная, но
не броско, с бесцветным голосом, клоунскими очками,  мне подумалось, что мне
нечего  сказать  этой женщине.  После  Инге  и моего короткого маниакального
возвращения к Вирсавии -  дантисту, не предвиделось никакого удовольствия от
женщин, особенно жертв собственного парикмахера. Мне  подумалось: "Ты можешь
заварить  чай,  пока  мы со  старыми друзьями посмеемся  над  превратностями
разбитого сердца, а потом вы втроем уйдете домой, счастливые от совершенного
доброго дела, а я открою банку с чечевицей и буду слушать "Новости науки" по
радио.
  Бедняжка я. Нет ничего слаще, чем  погрязнуть во всем этом, не так  ли?
Погрязнуть в  сексе  из-за  депрессии.  Мне стоило  бы  помнить  девиз  моей
бабушки,  который  мог бы служить жизненным  девизом всем  страдальцам,  как
заботливое завещание. Эта болезненная дилемма, этот мучительный завет был не
для нее:  "Или  сри или убирайся из туалета". Правильно. В  конце концов мне
пришлось оказаться среди дерьма.
  Жаклин сделала мне  сэндвич и спросила есть ли  у меня  грязное  белье,
которое нужно  постирать.  Она пришла на  следующий день  и днем позже.  Она
поведала мне обо всех  проблемах,  стоящих перед лемурами  в  зоопарке.  Она
принесла  свою  собственную  швабру.  Она  работала  с  восьми  до  пяти,  с
понедельника по пятницу, водила Mi i и  брала книги в книжных  клубах. У нее
не было никаких фетишей,  фобий, фортелей  или фривольностей. Кроме того она
была одинокой, и она всегда была одинокой. Без детей и без мужа.
  Мое чувство к ней можно назвать  уважением. Не было никакой любви, да и
не  хотелось  ее  любить.  Меня не  тянуло  к  ней,  мне  даже  трудно  было
представить как можно ее желать. Все это  говорило в ее пользу. Мне  недавно
пришло  в  голову,  что  "влюбиться"  и  "балансировать  над   пропастью"  -
совершенно  одинаковые  понятия. Утомительно все время балансировать вслепую
на тонкой перекладине - один неосторожный шаг, и ты в пропасти. Мне хотелось
широкой дороги и стопроцентной видимости. Что в этом плохого? Это называется
взросление. Многие даже полируют чувство удобства  патиной  романтики,  хотя
она очень скоро облазит. Они долго пребывают в этом состоянии: раздавшийся в
ширину торс и маленький пригородный особнячок.  Что в этом плохого? Смотреть
вместе ночные передачи и, лежа бок о бок, храпеть в тысячелетия? Пока смерть
не разлучит нас. Юбилей дорогой? Что в этом плохого?
  Мое  чувство  к ней  можно  назвать уважением.  У  нее не было  дорогих
запросов, она ничего не знала о хорошем вине, никогда  не просила повести ее
в оперу  и была влюблена в меня. У меня  не было денег и не было морали. Это
был брак, сотворенный на небесах.
  Однажды, сидя в ее Mi i и поедая обед, из китайского бистро, мы решили,
что нам хорошо вместе. Была облачная ночь и поэтому мы не могли  смотреть на
звезды,  а кроме того  ей нужно  было вставать  в половине  восьмого,  чтобы
успеть на  работу. Я не помню даже, чтобы мы  спали вместе в  ту  ночь.  Это
случилось  в  следующую ночь,  в леденящий ноябрьский  холод,  когда в  моей
комнате горел камин. Мне даже  удалось достать  несколько цветов, потому что
мне это нравится, но когда дело доходит до поиска скатерти и чистых стаканов
я не слишком утруждаю себя. "Все что мы имеем с ней просто и обычно. Поэтому
мне это нравится. Этот  уют стоит  того, чтобы  понежиться  в нем".  Никакой
больше безалаберной жизни. Это как сад на балконе.
  За последующие месяцы, мой разум был залечен и мне не нужно было больше
мыть  полы и  тяжко  вздыхать о потерянной любви  и невозможных  шансах. Мне
пришлось пережить кораблекрушение и мне нравился мой новый остров с холодной
и  горячей водой  и  регулярными визитами молочника. Меня можно было назвать
апостолом  ординарности.   Друзья   выслушивали  мои   лекции   о   благости
повседневной жизни, похвалы по поводу легких нитей моего существования, а до
меня  впервые  дошел смысл того, что страсть хороша по праздникам,  но не  в
повседневной жизни.
  Мои друзья были более осмотрительны, чем я.  Они высказывали осторожное
одобрение  по  поводу  Жаклин,  относясь  ко  мне  как к умственно  больному
пациенту,  болезнь  которого   продолжалась   несколько  месяцев.  Несколько
месяцев? Мне казалось что прошел целый год. У меня была суровая жизнь, много
работы и.....и......не помню как называется это слово, которое  начинается с
С?
  "Кажется тебя одолела скука" - сказал мой друг.
  Из меня  вырвался  пылкий  протест трезвенника,  которого  поймали в то
время  как  он  разглядывал  бутылку.  Меня  все удовлетворякт.  Конец  моим
скитаниям.
  "Все еще занимаешься сексом?"
  "Немного. Это не так  важно, ты же знаешь. Мы занимаемся  этим время от
времени. Когда нам обоим этого хочется. Мы много работаем. У нас не  слишком
много времени."
  "Когда  ты смотришь на нее, ты ее хочешь?  Когда ты смотришь на нее  ты
замечаешь ее?".
  Мое   терпение  лопнуло.  Почему  моя  счастливая  обустроенность,  мой
счастливо счастливый дом был развеян в  пух и  прах моим  же другом, который
без  единого упрека мирился со всеми моими несчастными романами?  Мысленно я
веду  борьбу, используя  все  виды  защиты. Мне нужно  обидеться? Удивиться?
Посмеяться над этим? Мне хотелось сказать что-нибудь жестокое,  чтобы излить
свой гнев  и  оправдать себя.  Но  это  не проходит со  старыми друзьями  не
проходит, потому что  слишком легко. Вы знаете друг друга так же хорошо, как
любовники, и  у вас меньше  возможностей притворяться. Мне оставалось только
налить себе выпить и пожать плечами.
  "Нет ничего совершенного".
  Червь  в   бутоне.  Ну  и  что?  Во   многих  бутонах  есть  черви.  Ты
опрыскиваешь, суетишься, надеешься, что червоточина не будет слишком большой
и молишь  о  том, чтобы выглянуло солнце. Просто  дай цветку  распуститься и
никто  не  заметит рваные края.  Все  эти  мысли были обо мне  и  Жаклин.  Я
отчаянно лелею наши отношения. Я хочу продолжать эти отношения  не  из самых
благородных  побуждений  просто  это  мой  последний  приют. Никаких  больше
скачек  в  моей  жизни. Она  тоже  меня  любит,  да любит,  своим несложным,
нетребовательным способом.  Она никогда не докучает мне,  когда я прошу  "не
докучай  мне", и  она никогда не плачет если мне  приходится кричать на нее.
Она  попросту  кричит в ответ.  Она относится ко  мне  как к большому коту в
зоопарке. Она очень гордится м