Джанет Винтерсон.
    Письмена на теле


   co y  Co yright Джанет Винтерсон "Writte  o  the  ody"
   co y  Co yright перевод: Диана Оганова (oo ey-dai y@ram ler.ru)
  Date: 09 Mar 2002



  Предисловие переводчика:
  Роман  "Письмена на теле" - это история любви, по  сути своей - поэма в
прозе. Основная особенность  романа в том, что пол рассказчика так никогда и
не раскрывается  автором. Это довольно сложно  сделать  посредством русского
языка, что и создавало оcновную трудность при переводе этого романа. Поэтому
я  приношу  извинения   за  некоторое  изменение   синтаксической  структуры
предложений,   что  в  результате,  слегка  отразилось  и  на   общем  стиле
повествования. Тем не менее я надеюсь, что  мне удалось  сохранить поэтику и
общую атмосферу романа.

  ДЖАНЕТ ВИНТЕРСОН
  ПИСЬМЕНА НА ТЕЛЕ

  Почему мы измеряем любовь утратой?
  Уже  три  месяца  нет  дождя.  Деревья,  исследуя  внутренность  земли,
посылают  остатки корней  в сухую землю   корни  деревьев  подобны  лезвиям,
готовым вскрыть любую водоносную артерию.
  Виноград засох на лозе. То, что должно быть упругим и  плотным, лопаясь
под зубами и растекаясь во рту, стало дряблым и гноящимся. Не испытать мне в
этом  году  удовольствия  от   перекатывания  пальцами  голубых  виноградин,
мускусом смазывающих  мою  ладонь.  Даже  осы  избегают  тягучих  коричневых
капель. В этом году даже осы. Но не всегда было так.
  Я вспоминаю один  сентябрьский месяц: Древесный Голубь Красный  Адмирал
Желтая Страда Оранжевая Ночь. Ты сказала "Я люблю тебя".
  Почему так происходит, что самая неоригинальная вещь  на свете, которую
мы говорим друг другу все еще остается тем, что мы страстно желаем слышать?
  "Я люблю  тебя"  -  это  всегда цитата. Не ты и  ни я  не были первыми,
сказавшими эти слова,  и все же,  и  когда  ты  произносишь  это,  и когда я
произношу  это  -  мы  разговариваем  как дикари, которые нашли  три слова и
поклоняются им. Когда-то и мне довелось поклоняться им  а теперь я здесь, со
своим одиночеством, на камне, высеченном из моего собственного тела.
  КАЛИБАН:  Вы научили  меня говорить и все  что я выгадал из этого - это
то, что я могу теперь ругаться. Да  унесет  вас красная чума за  то,  что вы
научили меня говорить.(Шекспир, "Буря" прим.переводчика)
  Любовь  требует выражения.  Она  не  останется  спокойной,  молчаливой,
доброй, скромной, видимой, но неслышимой, нет. Она разразится языком  хвалы,
высокой нотой, которая вдребезги  разобьет  стакан  и выплеснет воду. Это не
любовь садовника, лелеющего свой сад. Это игра в кошки-мышки, и жертва в ней
- ты. Проклятие лежит  на этой игре. Как можно упорно продолжать игру, когда
правила постоянно  меняются? Я назову себя Алисой и стану играть  в крокет с
фламинго в руках. В Стране Чудес все плутуют,  а  Любовь - это Страна Чудес,
не так ли? Любовь вращает мир. Любовь слепа. Все что тебе нужно это  любовь.
Никто  еще не  умер от  разбитого сердца. Ты переживешь это.  Все изменится,
когда  мы поженимся. Подумай о  детях.  Время великий  лекарь. Все еще ждете
Мистера Идеального? Мисс Идеальную? А может всех маленьких идеальчиков?
  Всему виной  стереотипы. Ясная эмоция ищет ясного  выражения. Если  то,
что я чувствую -  неясно,  может  ли это называться  любовью? Любовь вселяет
такой ужас, что все, что я могу сделать это засунуть ее под мусорную корзину
с грудой милых  розовых игрушек  и посылать себе  поздравительные открытки с
надписью : "Поздравляю с помолвкой".  Но нет  никакой  помолвки, есть только
полное разрушение.  Я  отчаянно отворачиваю лицо  в сторону, чтобы любовь не
заметила   меня.  Мне  нужна  разбавленная  версия  любви,  небрежный  язык,
незначительные жесты.  Продавленное кресло из стереотипов. Все  в  порядке -
миллионы  задниц  сидели здесь  до  меня.  Пружины  сильно  изношены,  ткань
зловонна и привычна. Мне нечего опасаться,  видите - мои  бабушка с дедушкой
поступали именно так: он - в жестком воротничке и клубном  галстуке, она - в
белом  муслиновом  платье, двигающимся  вслед  за  движениями  ее  тела. Они
поступали так, мои родители  поступали так, почему бы и мне теперь не делать
то же  вытянуть вперед руки - не для того чтобы удержать тебя, просто, чтобы
сохранить  баланс,  продвигаясь  на  ощупь  к этому  креслу.  Как  мы  будем
счастливы! Как все будут счастливы! И они жили долго и  счастливо и умерли в
один день.
  Жаркое августовское воскресенье. Я плыву  на лодке по отмели реки  там,
где маленькие  рыбки  подставляют  свои животы под солнце. По обеим сторонам
реки  - совершенная  зелень травы  уступает  место  психоделически  ядовитым
пятнам лайкровых шорт и гавайских маек, сделанных в Тайване.

  Они  кучковались  группками, в любимой для  всех  семей  манере: отец с
газетой, упирающейся в его выпирающий живот, мать, согнувшаяся над термосом.
Дети, тощие, как карамель на палочке и как карамель на палочке розовые. Мать
видит как ты входишь и вздымает свое тело с полосатого шезлонга: "Как Вам не
стыдно. Здесь кругом семьи".
  Ты  смеешься и  машешь  рукой, твое  тело светится  под  чистой зеленой
водой,  ее очертания подходят  очертаниям твоего  тела, она удерживает тебя,
доверяет тебе.  Ты  переворачиваешься  на  спину,  твои  соски  скользят  по
поверхности  реки и река украшает твои волосы водорослями. Ты  вся молочного
цвета, кроме твоих волос, твоих рыжих волос, обвившихся вокруг твоего плеча.
  "Я позову мужа, пусть-ка посмотрит на тебя. Джордж иди сюда. Джордж иди
сюда".
  "Ты разве  не  видишь,  что я  смотрю телевизор? - произносит Джордж не
оборачиваясь.
  Ты встаешь и  вода стекает с тебя  серебряными струями. Не раздумывая я
вхожу в воду  и  целую  тебя. Ты  обвиваешь руками  мою  загорелую спину. Ты
говоришь: "Здесь нет никого кроме нас".
  Я поднимаю голову и вижу, что берег пуст.
  Ты старалась не произносить тех слов, которые вскоре стали нашим личным
алтарем. Мне  доводилось  говорить  их множество  раз, ронять как  монеты  в
колодец желаний  с надеждой, что когда-нибудь  они позволят мне сбыться. Мне
доводилось говорить их много раз, но не  тебе. Мне  доводилось  раздавать их
как незабудки,  девушкам,  которым  следовало бы  лучше  знать их  цену. Мне
доводилось использовать их как пули и  как бартер. Мне не нравится  думать о
себе, как о неискреннем человеке, но если я говорю "Я люблю тебя "и знаю что
это неправда, кто же я тогда? Буду ли я лелеять тебя, обожать тебя, уступать
тебе,  делаться лучше  для тебя,  смотреть на  тебя  и всегда  видеть  тебя,
говорить тебе правду? И если все это не любовь, тогда что любовь?
  Август. Между нами разгорелся спор. Ты хочешь, чтобы любовь всегда была
такой как в этот день, верно? 33 градуса  даже в тени. Этот накал, этот жар
солнце как дисковая пила проходящая сквозь твое тело.
  Это потому, что ты приехала из Австралии?
  Ты  не  отвечаешь, только  держишь  мою  горячую руку в своих  холодных
пальцах, легко ступая в льняном  и шелковом. Я чувствую себя  нелепо. На мне
шорты с татуировкой "Из вторичного сырья" по всей штанине.
  Я вспоминаю одну свою подружку, которая считала, что носить шорты перед
общественными  памятниками неэтично.  Когда  мы встречались, мне приходилось
привязывать  свой велосипед у  Чаринг-Кросс  и переодеваться в туалете перед
свиданием с ней у памятника  Нельсону. "К чему  беспокоиться? У  него только
один глаз."
  "У меня  их  два" -  говорит она  и  целует  меня.  Глупо запечатлевать
алогичное поцелуем, но именно так я обычно поступаю в подобных ситуациях.
  Ты не  отвечаешь. Почему человеку  нужны ответы? Я полагаю,  в какой-то
степени  потому,  что  без  ответа, какого бы то ни было, вопрос сам по себе
начинает звучать глупо. Попробуйте встать перед классом  и попросить назвать
столицу Канады. На  тебя  уставятся  глаза, одни - безразличные, враждебные,
другие  -  косящие в сторону.  Ты  повторяешь  снова. "Назовите мне  столицу
Канады". Пока ты ждешь в тишине, ты являешь собой абсолютную жертву,  и твой
собственный разум  начинает сомневаться.  Какой город столица Канады? Почему
Оттава, а не Монреаль?
  Монреаль намного красивей,  e re o  там намного лучше и  у тебя  есть
друг,  который  живет  там. И вообще, какая разница, какой город -  столица,
возможно в  следующем  году все  будет по  другому. Возможно Глория пойдет в
бассейн сегодня вечером. И так далее.
  Гораздо  труднее  справиться  с молчанием,  когда дело  касается  более
сложных  вопросов, оставленных без  ответа,  вопросов, требующих  больше чем
простого  односложного ответа.  Однажды  заданные,  они  не  испаряются,  не
оставляют  твой разум безмятежно  размышляющим.  Однажды произнесенные,  они
приобретают объем и материю, заставляют  тебя спотыкаться на ступенях, будят
тебя по ночам. Черная  дыра засасывает все, что ее окружает  и даже свет  не
способен сбежать оттуда. Это лучше,  чем  вообще не  задавать  вопросов? Что
лучше  - быть довольной свиньей или  несчастным Сократом?  Покуда скотобойни
более жестоки к свиньям, чем к философам, я рискну задавать вопросы.
  Мы возвращаемся в квартиру, которую мы снимаем вдвоем и ложимся на одну
из односпальных кроватей. Во всех  комнатах, сдаваемых в  аренду, начиная от
Брайтона и  заканчивая Бангкоком, покрывало никогда не сочетается с ковром и
полотенца всегда чересчур узкие. Одно из них я кладу под тебя, чтобы уберечь
простынь. Ты кровоточишь.
  Это была твоя идея снять квартиру, чтобы попытаться почаще быть вместе
не только в обед, на ночь, или за чашкой чая на углу библиотеки.  Ты все еще
замужем, и хотя у меня не слишком много угрызений совести относительно этого
благословенного состояния, мне пришлось научиться испытывать кое-что в  этом
духе.  Я часто думаю о  браке, как  о  витрине, которая напрашивается на то,
чтобы  в   нее  бросили  кирпич.  Самопоказ,   самодовольство,   льстивость,
непроницаемость,  пучкогубость. Манера  с  которой  женатые  пары  квартетом
выходят  на  прогулку напоминает  мне  какую-то  пантонимическую  упряжку  -
мужчины, идущие вместе впереди, женщины, плетущиеся слегка поодаль. Мужчины,
несущие  джин  с тоником от  стойки  бара, женщины,  несущие свои сумочки  в
туалет. Не всегда это бывает именно так, но чаще всего именно так и бывает.
  Мне пришлось  пройти через множество браков. Не размеренно вышагивая по
ковровой дорожке,  а  всегда  карабкаясь  вверх  по  ступенькам.  Я  начинаю
осознавать, что каждый  раз выслушиваю одну и ту  же  историю. Вот  как  это
происходит:
  Интерьер. Полдень.
  Ванная.  Занавес  наполовину   спущен.  Одежда  разбросана.  Обнаженная
женщина, определенного возраста,  лежит на  кровати  , глядя в потолок.  Она
хочет что-то сказать. Ей  трудно это сделать.  Играет магнитофон. Поет  Элла
Фицджералд: "Леди танцует блюз".
  ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Я хотела сказать что я обычно не делаю этого.
  Наверное это называется адюльтер. (Она смеется).
  Я  никогда не делала  этого раньше. Я  не думаю, еще когда-то смогу это
сделать. С кем-нибудь еще.
  Но я хочу заниматься этим с  тобой снова и снова. (Она переворачивается
на живот). Ты же знаешь, я люблю своего мужа.. Я действительно люблю его. Он
не похож на других мужчин. Иначе я бы не вышла за него замуж.Он не такой как
все, у нас с ним много общего. Мы беседуем.
  Ее любовник проводит пальцем  по ее приоткрытым губам. Ложится  на нее,
смотрит на нее. Любовник ничего не говорит.
  ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Если  бы я  не  встретила тебя, мне кажется  , что я
все-  равно  что-то  искала  бы.  Я  могла  бы  получить диплом  в  Открытом
Университете. Я не думала об этом. Я  никогда не хотела  причинить  ему даже
минутную тревогу. Именно поэтому нам  следует быть очень осторожными.  Я  не
хочу быть жестокой и эгоистичной. Ты ведь понимаешь это, правда?
  Ее любовник встает  и идет в туалет. Обнаженная женщина  приподнимается
на локте и продолжает свой монолог обращаясь по направлению к ванной.
  15
  ОБНАЖЕННАЯ  ЖЕНЩИНА Только недолго, милый.  (Делает  паузу). Я пыталась
убрать  тебя из своих мыслей, но мне кажется, я не могу убрать тебя из своей
плоти. Я думаю о твоем теле день и ночь.
  Когда я пытаюсь читать, то что я  читаю -  это ты. Когда я сажусь есть,
то что я ем - это  ты. Я женщина средних лет, счастливая в браке, но все что
я вижу - это твое лицо.
  Что ты сделал со мной?
  Ее любовник плачет. Конец сцены.
  Очень лестно  осознавать  что  ты  и только  ты, великий любовник, смог
сделать это.  Что без тебя этот брак, хотя и несовершенный, но существующий,
во многих отношениях патетический, разрастался бы на своей  скудной диете и,
если бы  и не разрастался, то  по крайней мере,  не высох.  Он  высох, лежит
размякшей и бесполезной ракушкой брака - оба его обитателя сбежали. И тем не
менее люди собирают ракушки, не так ли? Тратят на них деньги и выставляют их
на своих  подоконниках.  Некоторые восхищаются  ими.  Мне пришлось  повидать
большое  количество  знаменитых  ракушек,  и  в еще  большее количество  мне
довелось  подуть,  Там,  где  оставленная мною трещина была слишком глубока,
чтобы  ее   можно  было  исправить,   ее  обитатели  попросту  повернули  ее
испорченной стороной в тень.
  Вот видишь? Даже здесь, в  этом глубоко личном месте мой синтаксис стал
жертвой  этого обмана.  Не  мне приходилось совершать все  эти  вещи: рубить
узел, взламывать замок, чтобы смыться с вещами, которые мне не принадлежали.
Просто дверь  была  открыта.  По  правде говоря, она  не сама открыла ее. Ее
дворецкий открыл  для нее  эту дверь.  Его звали  Скука. Она сказала "Скука,
раздобудь мне развлечение". Тот ответил: "Хорошо,  мадам" и надел свои белые
перчатки, чтобы не оставить отпечатков на моем сердце, когда тихонько в него
постучал  и мне показалось, что он сказал мне, что его зовут Любовь.
  Ты  думаешь я  пытаюсь  увильнуть  от  ответственности?  Нет,  все  мои
поступки осознаны, они были осознаны  мной и  тогда, когда совершались. Но я
не стою  в церкви,  не жду в очереди в  бюро  регистрации браков, не клянусь
хранить верность  до  гроба.  Я  не  осмеливаюсь на это. Я  не  говорю "Этим
кольцом я связываю себя узами брака". Я  не говорю "Своим телом я поклоняюсь
тебе". Как можно говорить это одному  человеку и с радостью спать с  другим?
Не следует ли нарушать клятву  таким же образом, как и давать ее - на виду у
всех?
  Странно  что брак, этот публичный  показ,  открытый для всех, открывает
путь самой тайной из всех связей - супружеской измене.
  Однажды  у  меня была любовница, ее звали  Вирсавия.  Это была женщина,
счастливая в браке. Мне начинало казаться,  что мы с ней - экипаж  подводной
лодки. Мы ничего не  могли  говорить  друзьям,  по крайней мере она не могла
говорить  своим, потому что это также  были и  его  друзья.  Мне нельзя было
говорить своим, потому что  она просила меня не делать этого. Мы погружались
все глубже и глубже в нашем гробу с изнанкой из любви, с изнанкой из свинца.
"Говорить  правду", говорила она "это роскошь,  которая  нам не по карману".
Поэтому ложь, становилась добродетелью, экономным существованием, которое мы
должны были  вести. Говорить правду было слишком больно,  поэтому ложь стала
добрым делом. Как-то раз я говорю ей:  "Я собираюсь сказать ему правду". Это
случилось по прошествии  двух лет, когда мне показалось, что она должна уйти
от него, наконец-то, наконец-то, наконец-то. Слово, которое она употребила в
ответ:  "Чудовищно".  Чудовищно  сказать  ему.  Чудовищно.  Мне   вспомнился
Калибан, прикованный цепями к своей адской скале. "Пусть красная чума унесет
вас за то, что вы научили меня говорить".
  Позднее,  когда мне  удалось  освободиться  от  ее  мира  двусмысленных
значений  и  масонских жестов, мне  пришлось  совершить  воровство.  У  меня
никогда не  было нужды воровать у нее, она сама раскладывала свои товары  на
одеяле и просила  меня выбрать. (Они имели цену, но чисто формальную). Когда
мы расстались, мне захотелось  получить  назад  свои письма. "Твои авторские
права, но  моя собственность"  - как она  сказала. То же она говорила о моем
теле. Возможно  было неправильным забираться к ней в  чулан,  чтобы  забрать
назад остатки  себя.  Их было  легко найти, они были набиты в большую мягкую
сумку,  на  которой  была  наклейка  благотворительного  фонда  "Оксфам"   с
сообщением,  что все это  должно быть  возвращено  мне в  случае ее  смерти.
Хорошо придумано. Он наверняка прочитал бы их, но только тогда, когда она не
могла бы уже  испытать на  себе  последствия. Захотелось бы мне прочитать на
его месте? Возможно. Хорошо придумано.
  Они  были сожжены мною в саду, одно за другим и мне думалось о том  как
легко можно разрушить прошлое и как трудно забыть его.
  Разве  я говорю, что это происходит со  мной  снова и снова?  Ты можешь
подумать, что я постоянно влезаю и вылезаю из чуланов замужних женщин. Нет -
я могу брать высоту, это верно, но у меня не хватает духа добираться до дна.
Тем более странно тогда с моей стороны так часто измерять глубины.
  Мы  лежим на кровати  в нашей  общей квартире  и я кормлю тебя  сливами
цвета синяков. Природа плодородна  но переменчива.  В один год она  посылает
тебе голод, в другой она убивает тебя любовью. В том году ветви ломились под
тяжестью плодов, в  этом - голые ветки  гудят  на ветру.  Август  без спелых
слив. Может я допускаю какую-то ошибку в этой непоследовательной хронологии?
Наверное, мне следует назвать это глазами Эммы Бовари или платьем Джейн Эйр.
Я не знаю. Теперь я  снимаю другую комнату, в которой  сейчас сижу и пытаюсь
вернуться  к тому месту в  прошлом, где  была допущена ошибка. Где мной была
допущена  ошибка. Ты  была  штурманом, а я плохим  навигатором,  сбившимся с
курса.
  И все же я  буду продолжать свой путь. Вот сливы и  я разламываю их для
тебя.
  Ты спрашиваешь: " Почему я так пугаю тебя?"
  Пугаешь  меня?  Да, ты действительно  пугаешь меня. Ты ведешь себя так,
как  будто мы  все  время  будем вместе.  Ты  ведешь  себя  так,  как  будто
существует  какое-то  бесконечное блаженство  и время без конца.  Как я могу
знать это? Мой  опыт мне показывает что время всегда кончается. Теоретически
ты  права,  квантовая физика  права,  романтики  и  священники  правы. Время
бесконечно. На практике  мы оба носим часы. И  если я тороплю эти отношения,
то это только потому что я боюсь.  Я боюсь что у тебя есть  дверь, невидимая
мне, и что каждую минуту дверь может  открыться, и ты уйдешь. Что тогда? Что
будет тогда, когда я буду колотить  в стены, как Инквизитор, ищущий святого?
Где  я  найду потайную лестницу? Для меня это снова будут  все те  же четыре
стены.
  Ты говоришь: "Я собираюсь уйти"
  Я  думаю: "Ну  конечно, ты  возвращаешься в ракушку. Я тупица.  Я опять
влипаю в ту же самую историю. Я никогда больше не буду этого делать."
  Ты говоришь: "Я рассказала ему все еще до  того, как мы ушли. Я сказала
ему, что не передумаю, даже если передумаешь ты."
  Что-то не  в порядке  со сценарием. Это как  раз  тот момент, когда мне
полагается испытывать  самодовольство  и  сердиться. Это как раз тот момент,
когда ты должна разразиться потоком слез и сказать мне насколько тебе тяжело
говорить такие вещи но что ты могла поделать что ты могла поделать и буду ли
я ненавидеть тебя и да ты уже знаешь что я буду ненавидеть тебя и нет знаков
вопроса в этой речи потому что это свершившийся факт.
  Вместо этого ты пристально смотришь на меня. Как наверное когда- то Бог
смотрел  на Адама..  И я теряюсь перед  твоим  взглядом любви,  обладания  и
гордости.  Мне хочется уйти и прикрыть себя фиговыми листьями. Вот он грех -
не быть готовым, вот он грех - оказаться недостойным этого.
  Ты сказала: "Я  люблю тебя и всякая другая жизнь рядом  с этой  любовью
превращается в ложь".
  Может ли это  быть правдой, это простое, очевидное  сообщение? Нравятся
ли мне моряки, которые хватают пустую бутылку и страстно желают прочесть то,
чего там нет? И  все - же ты здесь, ты там, вырастающая как джин и