выбросить ее за борт.
  "Я могу полагаться на твою честность?"
  "Я отдам тебе все свое сердце"
  Я беру ее руку и просовываю под мою майку. Она дотрагивается  до  моего
соска и сжимает его двумя пальцами.
  "И всю свою плоть?"
  "Мне больно, Луиза".
  Страсть не  слишком  хорошо воспитана. Ее  пальцы щипают меня.  Она  бы
привязала меня к себе веревкой так, чтобы мы не могли никак двигаться, кроме
как  друг на друга, неспособны были ничего чувствовать кроме друг друга. Она
бы лишила нас всех чувств, кроме чувства осязания и запаха. В слепом, глухом
и  немом мире мы  могли бы совершать страсть  бесконечно.  Конец означал  бы
новое  начало. Только  она,  только  я.  Она  была ревнива,  и  я  тоже. Она
становилась грубой в любви, и я  тоже. У нас хватало терпения считать волосы
на голове друг друга, но не хватало терпения раздеться.
  Никто из нас не был лидером и у нас были идентичные раны. Она была моим
близнецом,  утраченным мной.  Кожа  водонепроницаема, Но  моя  кожа не  была
водонепроницаемой  для  Луизы. Она переполнила меня и не иссохла. Я  все еще
перехожу  ее вброд, она  бьется  в  мои  двери и  угрожает  моей  внутренней
плотине.  У  моих ворот нет гондолы, а  прилив  все  усиливается. Плыви,  не
бойся. Я боюсь.
  Может быть это ее месть? - "Я никогда не позволю тебе уйти".
  Я иду прямиком в свою квартиру. Я  не ожидаю  найти  там Луизу и все же
здесь есть знаки ее присутствия: какая-то одежда, книги,  кофе,  которое она
любила. Когда я  нюхаю кофе я  понимаю,  что ее здесь давно  не было - зерна
выдохлись,  а  она  никогда бы  этого  не позволила.  Я  поднимаю  свитер  и
зарываюсь в него лицом. Едва ощутимый запах ее духов.
  Пребывание   в  моей   квартире  как-то  неожиданно   приподнимает  мое
настроение. Почему люди так противоречивы?  Это место - источник моей печали
и разлуки, место скорби, но солнце, заглянувшее в окно и сад, полный цветов,
снова вселяют в меня надежду. Это также и то место, где мы были счастливы, и
часть того счастья впиталось в стены и оставило узоры на мебели.
  Мне захотелось  вытереть пыль. Мне уже приходилось обращать внимание на
то,  что беспрерывная физическая работа  как-то  успокаивает  крысиную суету
ума.  Мне  нужно перестать  беспокоиться и поразмыслить какое-то  время  для
того, чтобы  разработать разумный план. Мне нужно спокойствие, а спокойствие
- это то состояние, которое мне уже давно не доводилось испытывать.
  В тот момент, когда  я почти завершаю  свой  мойдодыров труд, я  нахожу
несколько писем  к  Луизе  от  больницы, куда она ходила  за  дополнительной
консультацией. В  письмах высказывалось мнение, что поскольку  у  Луизы пока
нет симптомов,  лечение для нее не предусмотрено. Лимфатические  железы были
несколько увеличены,  но их состояние оставалось без изменений на протяжении
шести  месяцев.  Врач-консультант  советовал регулярно  проверяться  и вести
нормальный образ жизни. Судя по датам все три письма пришли уже  после моего
отъезда. Был также  очень внушительный  документ от  Элгина, где  он сообщал
Луизе,  что  он уже два года  наблюдает течение  ее  болезни и  что  по  его
скромному мнению ("Позволь напомнить тебе Луиза, что это я, я не мистер Рэнд
имею  наилучшую квалификацию  для  того,  чтобы  принимать  решения  в такой
недостаточно  изученной   области")  она  нуждалась  в  лечении.  Адрес  его
швейцарской клиники был написан в верхней части письма.
  Я  звоню.  Секретарь не  хочет  разговаривать  со  мной. В клинике  нет
пациентов. Нет, я не могу поговорить с мистером Розенталем.
  Я  начинаю спрашивать себя, не одна ли это из тех секретарей, о которых
говорила Инге?
  "Можно  мне  поговорить  с  Миссис  Розенталь?"  (как  я  ненавижу  это
произносить).
  "Миссис Розенталь здесь больше нет".
  Тогда можно мне поговорить с доктором?"
  "Мистера  Розенталя"  (она подчеркивает  мою невежливость)  "здесь тоже
нет"
  "Вы ожидаете его?"
  Она не может сказать. Я швыряю трубку и сажусь на пол.
  Хорошо. Ничего не поделаешь. Остается еще мать Луизы.
  Мать  Луизы  и  ее  бабушка  жили вместе  в  Челси.  Они  считали  себя
австралийскими  аристократами,  что  означало,  что  они  являлись потомками
каторжников.  У них был маленький дом, перестроенный из конюшни,  с верхнего
этажа которого был виден флагшток на Букингемском дворце.
  Бабушка все  свое  время  проводила на верхнем  этаже,  наблюдая, когда
Королева  есть и когда ее  нет  в своей  резиденции. (по заведенной традиции
когда флаг спущен - королевы нет в резиденции и наоборот, прим. переводчика)
Время от  времени она  прерывалась на  то, чтобы  сплюнуть еду на  пол перед
собой. У нее  были крепкие руки, но она любила плевать. Это создавало работу
для ее дочери.
  Луизе  очень  нравилась ее бабушка.  С легкой  ссылкой на  Дикенса, она
называла ее Старая  Горошина,  (Aged     у Диккенса) поскольку  горохом  она
плевалась больше всего. Ее единственным комментарием по поводу развода Луизы
с Элгином был - "Возьми деньги".
  Мать  была  более сложной натурой  и  в  очень неаристократичной манере
заботилась о том, что скажут люди.
  Когда я  звоню  в  домофон и  называю  свое имя,  она отказывается меня
впустить.
  "Я не знаю где она и это не твое дело".
  "Миссис Фокс, пожалуйста, откройте дверь".
  Наступило   молчание.  Дом   англичанина   -   это  его   крепость,  но
австралийские конюшенные  дома - это вольные пастбища.  Я стучу  кулаками  в
дверь  и  выкрикиваю  как  можно  громче  имя  миссис  Фокс.  Немедленно  из
противоположных  окон выпрыгивают головы  -  как  Панч  и  Джуди  из  своего
сундука.  Входная дверь открывается. Это  не  миссис  Фокс а Сарая  Горошина
собственной персоной.
  "Ты думаешь, здесь сафари на кенгуру или что?"
  "Я ищу Луизу".
  "Не вздумай перешагнуть порог этого дома" - появляется миссис Фокс.
  "Китти, если мы не впустим этот экскаватор, люди подумают,  что у нас в
доме либо  насекомые,  либо судебные приставы." Горошина подозрительно  меня
рассматривает. "У тебя такой вид, как будто ты из Санэпидемнадзора".
  "Мама, у нас в Англии нет Санэпидемнадзора.
  "Нет? Тогда понятно почему вокруг столько вони"
  "Пожалуйста, миссис Фокс, я не задержусь надолго".
  "Неохотно, она отступает назад, а я становлюсь на коврик перед дверью.
  Когда я на сантиметр переступаю порог, миссис Фокс закрывает ее за мной
и  не пускает пройти дальше. Своей  спиной  я ощущаю  пластиковую  крышку от
почтового ящика .
  "Ну, говори, что тебе надо"
  "Я ищу Луизу. Когда вы в последний раз видели ее?"
  "Хо,  хо" - говорит  Горошина,  ударяя  своей  палкой,  "Не  разыгрывай
Вальсирующую Матильду  передо мной  (Вальсирующая  Матильда  -  национальная
австралийская песня, прим.  переводчика). Какая тебе  забота? Сначала  ты от
нее сбегаешь, потом теряешь ее".
  Миссис  Фокс говорит, "Я рада  что теперь ты не имеешь  ничего общего с
моей дочерью. Из-за тебя распалась ее семья".
  "Против чего я не возражаю" - говорит бабушка
  "Мама, ты можешь помолчать? Элгин - прекрасный мужчина".
  "С каких пор? Ты всегда говорила, что он крысенок".
  "Я  не говорила, что он крысенок. Я говорила, что он довольно маленький
и к сожаленью похож на... ну в общем я сказала на..."
  "Крысу" - выкрикивает Горошина ударив  своей палкой по двери, точно  на
уровне моей головы. Ей нужно было работать метательницей ножей в цирке.
  "Миссис Фокс. Это было ошибкой с моей стороны. Мне никогда бы не пришло
в голову оставить Луизу. Мне казалось, что это для ее же собственного блага.
Мне казалось, что Элгин сможет ее вылечить. Я хочу найти ее и позаботиться о
ней".
  "Слишком поздно,"  - говорит миссис Фокс. "Она мне сказала, что  больше
никогда не желает видеть тебя снова".
  "Да,  ей пришлось  хуже,  чем  жабе  на  взлетной  полосе",  -  говорит
Горошина.
  "Мама, иди садись, ты устала",  - говорит миссис Фокс, поддерживая себя
за перила. "Я сама здесь разберусь".
  "Самая хорошенькая куколка на этой стороне Брисбайна, и посмотри как  с
ней обращаются. Знаешь  ли -  Луиза вылитая я в молодости. У меня была точно
такая фигура в то время".
  Было трудно представить Горошину с какой-либо фигурой вообще. Ее фигура
была  похожа  на  фигуру  снежной  бабы,  которую  рисуют  дети - два круга,
налепленные друг на друга. И только  теперь я обращаю внимание на ее волосы:
змееобразные   непослушные  завитки,   живая   колышущаяся  масса,   которая
выбивается из узла на затылке, точно так же как у Луизы. Луиза говорила мне,
что она  была неоспоримой Королевой Красоты Западной Австралии. Она получила
больше  сотни  предложений   в  1920-х  годах  от  банкиров,   преуспевающих
золотодобытчиков, горожан, разворачивающих перед  ней карту новой Австралии,
которую они собирались построить и говоривших: "Милая,  это все будет твоим,
когда ты будешь моей". Горошина вышла замуж за фермера, который держал овец,
и родила шестерых детей. До ее ближайших соседей нужно было целый день ехать
верхом.  Внезапно  я  вижу ее  - платье до пола, руки уперты в  бока,  тропа
исчезающая  на горизонте.  Нет  ничего,  кроме  плоской  земли и неба, чтобы
измерить расстояние.
  "На что ты так таращишься, экскаватор?"
  Я   трясу  головой.   "Миссис   Фокс,  у  вас  есть  хоть  какое-нибудь
представление, где может быть Луиза?"
  "Я только знаю, что она не в Лондоне. Может быть она за границей".
  "Получила  денежки  после развода. Оставила  своего доктора бедным, как
мокрицу на пластмассовой фабрике. Хе, хе, хе."
  "Мама, ты прекратишь это, наконец?", миссис Фокс поворачивается  о мне,
"Я думаю тебе лучше уйти сейчас. Я ничем не могу тебе помочь".
  В  то время когда миссис Фокс открывает свою дверь, ее соседи закрывают
свои.
  "Что я вам говорила?" - говорит Горошина. "Наша репутация испорчена".
  Она отворачивается с отвращением и швыряет свою палку на пол".
  "Ты  ведь знаешь, что Элгин должен  был в этом году попасть  в почетный
список? Луиза лишила его этой возможности.
  "Не смешите",  говорю  я.  "Счастливый брак  не  имеет  с  этим  ничего
общего".
  "Тогда почему он не  попал в него?". Она хлопает дверью, и я  слышу как
она плачет в коридоре. Из-за утраченной связи с сильными мира сего или из-за
своей дочери?
  Вечер. пары выходят  на потеющие улицы,  рука  об руку. В  верхнем окне
играет какая-то группа в  стиле реггей, которой еще работать и работать  над
собой.  Рестораны продвигают  стиль альфреско,  но плетенный стул на пыльной
улице с проходящими мимо  автобусами - это не Венеция.  Я  смотрю  как ветер
носит мусор между пиццами и плетенными графинами.
  Хитрого  вида   официант  поправляет  свой  галстук-бабочку  в  зеркале
кассирши, хлопает  ее по заду, кладет мятную таблетку на свой красный язык и
виляющей   походкой   подходит   к   столику,   за   которым   сидит  группа
несовершеннолетних   девушек,  пьющих   Кампари   с  содовой.  "Мадам  будет
что-нибудь заказывать из еды?".
  Я сажусь в первый попавшийся автобус, не интересуясь куда он идет.
  Какое это имеет значение, если я все равно не буду ближе к Луизе? Город
гноится. Водитель автобуса не открывает дверей во время движения автобуса.
  Воздух  пропах бургерами и чипсами. Толстая женщина в нейлоновом платье
без  рукавов  сидит  расставив  ноги, обмахиваясь  своей  туфлей. Ее  макияж
расплылся полосками грима.
  "ОТКРОЙ ДВЕРИ,  ДОЛБОЕБ",  кричит  она "Отвали",  говорит водитель,  не
оглядываясь. "Ты умеешь читать объявления? Читать умеешь?"
  На  объявлении  написано: "Не  отвлекайте водителя  во время езды".  Во
время этой беседы мы стоим в пробке.
  Пока  температура  поднимается,  сидящий передо  мной  мужчина  находит
утешение  в  своем мобильном телефоне. Как  и у всех пользователей мобильных
телефонов,  у  него  нет  ничего   срочного   сказать  -  он  просто   хочет
разговаривать. Он смотрит на нас, чтобы узнать, смотрим ли мы на него. Когда
он  наконец произносит "Ну  пока, дружище  Кев", я  очень  вежливо прошу его
воспользоваться его телефоном и предлагаю ему 1 фунт.
  У  него нет желания расставаться  с такой важной частью своего мачизма,
но  он соглашается набрать  для меня  номер и подержать трубку у моего  уха.
После  нескольких  пустых  гудков  он  говорит:  "Там  никто  не  отвечает",
прикарманивает мой фунт  и вешает  свою сумку с  сокровищем через плечо,  на
бульдожью цепь. Это был дом Луизы, где никто не отвечал.
  Я решаю пойти и посмотреть своими глазами.
  Я  нахожу такси, которое везет меня по густой жаре умирающего  дня и мы
сворачиваем на  площадку как раз в тот момент, когда БМВ Элгина  въезжает на
обочину  тротуара. Он выходит и открывает дверь, из которой выходит какая-то
женщина. Это был маленький деловой костюм  с серьезным макияжем  и тем родом
прически, которая выстоит в любую погоду. У нее  в руках небольшая  дорожная
сумка, в  руках  у  Элгина - чемодан, они смеются. Он целует ее  и  роется в
кармане в поисках ключей.
  "Вы выходите или нет?" - спрашивает мой водитель.
  Я  пытаюсь  взять себя в руки.  Перед  дверью  я делаю глубокий  вдох и
нажимаю звонок. Спокойно. Спокойно. Спокойно.
  Знойная штучка открывает дверь. Я широко улыбаюсь и прохожу мимо  нее в
широкий холл. Элгин стоит спиной ко мне.
  "Милый..." начинает она "Привет Элгин".
  Он  делает резкий  оборот  вокруг  собственной оси. Мне казалось  что в
реальной жизни люди не  делают  таких телодвижений,  а  только в боевиках  с
криминальными  закидонами.  Элгин  делает движение наподобие Фрэда Астера  и
встает между мной и знойной штучкой. Не знаю почему.
  "Ты не сходишь приготовить чай, дорогая?" - говорит он, и она удаляется
  "Ты ей платишь за то, чтобы она была такой покладистой или это любовь?
  "Я тебя просил не приходить сюда больше".
  "Ты говорил  мне и много другого, что мне следовало бы проигнорировать.
Где Луиза?"
  Какую-то долю секунды Элгин выглядел искренне удивленным. Он думал, что
я  знаю  где  она. Я осматриваю холл.  Здесь  появился новый  стол с кривыми
ножками,  ужасная штуковина их кленового  дерева  с медными  полосками.  Без
сомнения  он  прибыл  из  одного  из тех дорогущих  магазинов,  в которых не
указывают цены  на товарах, поскольку вид товаров говорит  сам за себя.  Это
тот тип стола который дизайнеры интерьера холла  покупают для своих арабских
клиентов.  Рядом с  ним стоит обогреватель. Судя по всему, Луизы здесь давно
не было.
  "Потрудись выйти вон", говорит Элгин.
  Я хватаю  его  за галстук и  прижимаю к двери. У меня никогда  не  было
возможности брать уроки бокса, поэтому я дерусь инстинктивно и вдавливаю его
дыхательное горло в его глотку. Кажется это срабатывает. К  сожалению он  не
может говорить.
  "Ты собираешься  рассказать мне что произошло,  а?" Я затягиваю галстук
немного туже и вижу как его глаза лезут из орбит.
  Знойная  штучка быстрой походкой возвращается назад  с двумя  кружками.
Двумя кружками.  Какая наглость! Она  замирает на месте как плохой актер,  а
потом вопит, "ОТПУСТИ МОЕГО ЖЕНИХА". Это меня настолько шокирует, что  я его
отпускаю. Элгин  бьет меня кулаком в живот и швыряет об стену.  Я сползаю по
стене издавая тюленьи звуки. Элгин ударяет меня в голень, но в этот момент я
ничего не чувствую. Все, что я  могу  видеть это  его блестящие  туфли  и ее
босоножки из искусственной кожи.
  Меня  вырвало. Пока я  ползу  по черно-белым  мраморным плиткам  пола в
форме ограненного  алмаза, как персонаж второго  плана  на картине Вермеера,
Элгин  произносит со всей помпой, на  которую только способен полузадушенный
человек,  "Это правда - мы с Луизой разведены". Я все еще выкашливаю остатки
яично-томатного сэндвича, но встаю  на ноги  с  грацией старого  алкоголика,
вытирая руку об  свой рот и проводя ее тыльной, с  остатками рвоты стороной,
по блейзеру Элгина.
  "Боже это отвратительно", говорит знойная штучка.
  "Боже".
  "Хочешь  расскажу тебе сказочку на ночь?" спрашиваю  я ее. "Об Элгине и
его жене Луизе? О, и обо мне конечно?"
  "Дорогая, пойди в машину и позвони в полицию, хорошо?"
  Элгин открывает дверь и знойная штучка поспешно выбегает.
  Несмотря  на  то, что  я  нахожусь  в  полуживом  состоянии,  меня  это
ошеломляет. "Почему ей нужно звонить из машины? Или ты просто освобождаешься
от свидетелей?"
  "Моя   невеста   будет   звонить  из  машины  для  ее  же   собственной
безопасности".
  "А не потому что есть кое-что, что ты не хочешь, чтобы она услышала?"
  Элгин жалостливо улыбается, у него  никогда  не получалось  улыбаться -
чаще всего его рот просто совершал какое-то непонятное движение по лицу.
  "Я думаю тебе пора уходить".
  Я выглядываю на дорогу и смотрю на машину. Знойная  штучка в одной руке
держит телефон, другой листает инструкцию, которая лежит у нее на коленях.
  "Я думаю у нас есть еще несколько минут, Элгин. Где Луиза?"
  "Я не знаю и меня это не интересует".
  "Это не то, что ты говорил на Рождество".
  "В  прошлом  году  я  думал,  что  мне  удастся заставить Луизу  здраво
мыслить. Я ошибался".
  "А это никак не связано с почетным списком?"
  Его реакция была неожиданной для меня - его бледные щеки стали красными
как у клоуна. Он  грубо толкнул меня на ступеньки. "Довольно, убирайся". Мой
разум прояснился и  на какой-то короткий  Самсонов момент, силы возвратились
ко мне. Я стою ниже  него на ступеньках, за пределами ватерлинией его врага.
Я вспоминаю момент, когда он бросил нам вызов в кухне.
  Он хотел, чтобы мы почувствовали  себя виноватыми, уползли,  чтобы наше
удовольствие было разрушено взрослым приличием.  Вместо этого Луиза оставила
его. Крайняя степень эгоизма - женщина, которая ставит себя выше.
  На меня нашло жеребячье бешенство. Бешенство от удовольствия, что Луиза
сбежала. Мне представилось, как  она  уложила вещи, закрыла дверь,  ушла  от
него навсегда. Она свободна.  Это ты летишь там над полями и ветер раздувает
твои крылья? Но разве я лучше Элгина? Теперь ты оставила нас обоих в дураках
и ускакала. Ловушка не захлопнулась за тобой. Она захлопнулась за нами.
  Жеребячье бешенство. Сломать Элгина. Вот  где выплеснутся мои чувства -
не  на Луизу,  фонтаном  благодарности, а здесь, на него, зеленовато-желтыми
потоками.
  Он начал двигаться по направлению к машине, к своей знойной штучке, его
руки о чем-то экстравагантно ей сигнализируют - глупая  марионетка с ключами
от фасонной машины.
  "Элгин,  ты ведь  доктор, не так  ли?  Тогда ты наверное  помнишь,  что
доктор может определить размер сердца по размеру кулака. Вот он мой".
  Я вижу изумленный взгляд Элгина при виде моих кулаков, сомкнутых вместе
на  манер нечестивой молитвы, двигающихся снизу  вверх по  направлению к его
челюсти.  Стыковка.  Голова  откидывается назад,  Болезненный хруст  как  из
мясорубки. Элгин  лежит у моих  ног в позе  зародыша, и истекает  кровью. Он
производит звуки  как  свинья у корыта. Он не  умер. Почему?  Ведь Луизе так
легко умереть, почему Элгину так трудно сделать то же самое?
  Гнев вышел  из  меня. Я  кладу его руку в  более удобное положение, ища
диванную  подушку в прихожей. Когда я  подкладываю подушку под его  разбитое
лицо,  я вижу выпавший зуб. Золотой. Я кладу  его очки на  стол в прихожей и
медленно спускаюсь по ступенькам, направляясь к машине.
  Знойная  штучка наполовину вышла, наполовину еще  в машине, она хлопает
ртом как мотылек крыльями. "Боже. Боже. Боже, о боже мой, боже, боже".
  Как будто  повторением можно  достичь того, чего  нельзя достичь верой.
Телефон бесполезно болтается на  ремешке, пристегнутом  к  ее талии. Я слышу
трескучий  голос оператора: "Пожарная охрана,  Полиция, Скорая помощь. Какая
помощь вам  нужна?  Пожарная охрана,  Полиция,  Скорая  помощь. Какая...." Я
аккуратно беру телефон. "Скорая помощь. Нотингейл сквер, 52,  W3".
  Я возвращаюсь домой уже затемно. Мое правое запястье сильно  распухло и
я хромаю. Я кладу лед в несколько пакетов и лейкопластую их  к  своим хромым
конечностям. Я ничего не хочу, только спать, и засыпаю на пыльных простынях.
Я  сплю  в  течении