вчонки, в головокружительном  обаянии  юности,  смеясь,  спешили  к
подъезду вечерней школы. Напротив каменел Дворец бракосочетаний.
     Приятнейший  аромат  горячего  хлеба  (хлебозавод  стоял  за   углом)
перебивал дыхание взбухших почек.
     "Весна..." - подумал он.
     ЕЕ не оказалось дома.
     Никто не отворил дверь.
     Он ждал.
     Темнело.
     Серым  закрасил  улицу  тягостный  дождь.  Пряча  лица   в   поднятые
воротники, проскальзывали прохожие  вдоль  закопченных  стен.  Проносились
автобусы, исчезая в пелене.
     Оранжевые бомбы апельсинов твердели на лотках, на  всех  углах  тлели
тугие их пирамиды.





                                   МИГ


     - Осторожно, двери закрываются! Следующая станция - Петроградская.
     Напротив сидела красивая женщина. Он смотрел на нее секунд  несколько
- сколько позволяли приличия и самолюбие. Страшно милая.
     Хлопнули сдвоенно двери. Ускоряющийся вой движения.
     Не  столько  красивая,  сколько  милая.  Прямо  по  сердцу.  Проблеск
судьбы... не упустить - наверняка упустишь; с белых яблонь  дым...  И  это
тоже пройдет. Пройдет. Подойти. Трусость. Как просто все делается. Судьба,
мимо,  -  а  если?..  если,   да...   слово,   взгляд,   касание,   добрая
женственность, мягкое и округлое,  ночное  тепло,  стон,  музыка,  плывет,
головокружение, слишком любил, не нанес рану, повелевать  -  а  не  искать
счастья  в  рабстве,  подчинить,  а  счастье  -  сразу,  вместе,   желание
навстречу; нет в мире совершенства, - сказал лис: вместе читали,  а  потом
то письмо, телеграмма, никогда не увидеться, дурочка милая, что натворила,
лучшая из всех, лучше нее,  пятнадцать  лет,  узенький  купальник,  старая
дача, сейчас там все другое, берег зарос, камыши, бил влет,  кислая  гарь,
прорвемся, ветреный  рассвет,  белые  зубы,  оружие  по  руке,  армия  без
мелихлюндий, в двадцать лет мир твой, по выжженной равнине за метром метр,
зачем рано умер, плакали, во дворе с гитарой,  Галя,  сама,  не  надеялся,
неправда, лучше чем в кино, близость благодарные слезы преступить, куда мы
уходим когда под землею бушует весна, какая узкая  талия,  поздно  увидел,
маленькие руки ее санки  спор,  Света  покажи,  а  дашь  потрогать,  через
двадцать лет там все перестроили,  зайцем  на  поезде,  дайте  до  детства
плацкартный билет, крутили пласты  после  уроков,  два  золотые  медалиста
ненавидели учителей, прав Наполеон -  люди  шахматная  игра,  презирать  и
использовать, еще все будет было бы здоровье, плечо на Севере  застудил  -
опять ноет, а зубы, швейцарские протезы, пятьсот рублей, врачи коновалы, а
что их зарплата, загорали в Солнечном план ограбить инкассатора, деньги  у
тех кто их добивается, побеждают слабые -  они  целеустремленны  в  жизни:
работа, семья, дом, машина, сколько лет мечтал о машине - а сейчас уже  не
хочу, исчезают после тридцати желания, дорога ложка к обеду, первые  груши
на базаре не купила - дорого, теперь  не  люблю  груши,  слушался,  верил,
сволочи что ж вы со мной сделали, хорошего человека задолбать  нелегко,  а
он с кастетом, поломал локтем коленом и в почки  еле  смылся,  перешагнуть
через страх, пять драк с Мартыном перед классом, с Воробьем ночью в походе
о жизни, весь урок на лавочке  за  мастерскими  бесконечно  разговор,  она
выглядела  совсем  взрослой,  а  все  оказалось  сплетней,  фата  и  туфли
скользкие, лучше Родена, голубое и прозрачное, синее, тоска, покину хижину
мою уйду  бродягою  и  вором,  цыгане,  Ромка  курчавый  отличный  слух  в
музыкальную школу не загнать, успеет  еще  накрутиться  белкой  в  колесе,
закат, и не повидал мир, в бананово-лимонном Сингапуре, в бурю, мулатки  с
ногами от коренных зубов всегда готовы бахрома на бедрах,  Рио-де-Жанейро,
белые штаны  за  двадцатку  в  Пярну,  белые  ночи,  мосты,  будильник  на
полседьмого, выйду на пению - молотком его, время, летит  в  командировках
не знаешь как убить самолет грохнулся хорошая смерть дурак  в  авиаучилище
насели сдался уже майор подполковник смотрят как на человека пенсия двести
лопух Ленке уже тринадцать а начальство на ты, тыкни ему - ха-ха, а наряды
он закрывает, премию урежут - на скандал, чего она шумит я еще не пью  все
домой,  раковина  течет  проблема,  слесарь  бабки  пивной  ларек   вообще
миллионеры, лакеи, своя мафия,  в  гробу  вас,  не  хотел,  манило  горько
страдание романтика все  познать  не  зарадуешься  познали  до  нейтронной
бомбы, война или кирпичом по балде - какая разница, не  боится  умереть  а
операции, общий наркоз, наркотики старому пню подкинуть и донос  на  него,
сам подонок, добрый только язык длинный - а слово ого оружие убить можно а
сам в стороне смотреть как мы хребты  и  головы  ломаем  второй  по  самбо
бегать надо кишечник ни к черту  отощал  кащей  дразнила  вот  ножки  были
утонула  узнал  год  спустя  страшно  бедная  поцелуй  мою  грудь   густой
треугольник желтая блузка одевалась кроссовки лопнули шапку новую Валька в
комиссионке деньги на магах пулеметной очередью шагнуть  с  балкона  покой
золотые волосы большие  ягодицы  как-нибудь  сорок  лет  как  отстрелянные
патроны, а сколько старушек, после  блокады  девочками  приезжали,  старый
город, всех не обеспечишь...
     - Станция Петроградская!
     Напротив сидела красивая женщина. Он смотрел на нее секунд  несколько
- сколько позволяли приличия и самолюбие. Страшно милая.
     Знакомо... где и когда он ее уже видел?.. Не вспомнить...  давно  или
недавно?.. но что-то было - что?..
     - Осторожно, двери закрываются! Следующая станция - Черная речка.





                                 НИ О ЧЕМ


     Самое простое, самое верное, всегда  пройдет,  понравится,  затронет,
оставит след, создаст настроение, произведет впечатление; изящество фразы,
ностальгия, тень любви, тень  потери,  тень  мысли:  ажурная  тень  жизни,
тонкий штрих, значительность деликатного умолчания, шелест мудрой  печали,
сиреневое кружево, шелковая нить сюжета; солнечный  зайчик,  лунный  блик,
капля дождя, забытый запах, тепло руки, река времени.
     Нечто приятное и впечатляющее, но несуществующее, как тень от радуги,
пленительная мелодия трех дырок от флейты -  трех  нот  собственной  души,
тихий  и  простой  отзвук  гармонии:  надтреснутое,  но  ясное  зеркальце,
отражение нехитрое - но в этой нехитрости зоркость и мастерство.
     Как  мило,  как  изысканно,  как  виртуозно:  ломкая   паутина   лет,
прихотливое взаимопроникновение  разностей,  вуаль  и  веянье  страстей  -
трепет памяти, цвет весны, жар скромных надежд - и осень, осень, угасающее
золото, синий снег, сумерки, сумрак, далекий бубенчик...
     Архаические проблески архаизмов словаря Даля, прелесть  бесхитростных
оборотов - выверенный аграмматизм, длинное  свободное  дыхание  фразы,  ее
текучее матовое серебро; и простота, простота; и наивность, как бы  идущая
от  чистоты  души,  от   еретической   мудрости,   незыблемости   исконных
драгоценностей   морали:   добро,    истина,    прощение,    и    горчинка
всепреходящести; о, без этой горчинки  нет  пикантности,  нежной  тонкости
вкуса  -  так  благоуханную  сладость  хорезмских  дынь  гурман  присыпает
тончайшей солью.
     Как  хорошо...  Как  талантливо...  Как   глубоко   -   и   просто!..
Ненавязчивая, комфортная возможность подступа благородной слезы, нетрудное
эстетическое наслаждение, щемящая душа разбережена бережно, чуть истомлена
сладко, как на тихих медленных качелях любви. И  как  в  жизни:  правдиво,
правдиво, но красиво, благородно; увидел, понял, разобрался, смог,  сумел,
показал, объяснил; о... Нет, есть и порок, и зло,  и  несправедливость,  и
трагизм, - но светло! Светло! И борьба, возможно поражение даже -  но  дух
добра над всем торжествует, вера в людей, - как в ясном прожекторе  цветок
распускается, белый голубь летит, вечный флаг вьется. Пусть даже  кости  -
так белы, дождями омыты.
     Не напрягать мозги, не ужасать воображение, не мучить сердце,  ничего
грубого, натуралистичного, могущего вызвать отвращение, никогда;  ласкать,
бархатной лапкой, приятно, от внимания приятно, сочувствия, доброты,  ума,
образованности, - а если в бархатной лапочке острый коготок царапнет - так
это царапанье ласку острее сделает, удовольствие сильнее доставит:  словно
и боль, и кровь, да уместные, невсамделишные, желаемые.
     Не открывать америк, уж открыта, известна,  у  каждого  своя,  она  и
нужна - а не другая, неправильная, чужая, лишняя будет;  каждый  хочет  то
узнать, что уж и так знает, то услышать, что сам хочет сказать - да случая
не имеет: вот и радость, удовлетворение, согласие, благодарность:  польсти
его уму - он и примет, превознесет. А  чтО  все  знают?  -  то,  что  всем
известно;  и  чуть  свежести  взгляда,  чуть  игры  формы   -   интересно,
выделяется, умно - а и понятно.
     Не бить в главное, как петух в зерно: неумело, примитивно -  (стук  в
лоб - переваривай); а  виться  кругами,  ворковать  певуче,  взмести  пыль
дымкой жемчужной:  хвост  распушенный  блещет,  курочки  волнуются,  жизнь
многосложная качает, с мыслями и чувствами, хорошая жизнь.
     Проблемы, тайники души, конфликт  чувства  с  долгом,  и  обыденность
засасывает, необыденность манит - порой пуста, обманна;  коснется  ребенок
со смертью, разлучатся  влюбленные,  прав  наивный,  преодолеет  трудности
сильный...  Щедра   веселая   молодость,   умудрена   старость,   пылкость
разочаровывается  -   не   гаснет   огонь:   переплетенье   по   правилам,
головоломка-фокус из веревочки - прихотлив и продуман запутанный  узор,  а
потянуть за два кончика - и распуталось все в ровную  ниточку;  не  должны
запутаться сплетенья, нельзя затянуть узелки, в том и уменье.
     Сталкиваются характеры, идет  дело,  скрыты  -  но  явно  проявляются
чувства,  высказывается  умное,  а  дурное  осуждается  не  в  лоб,  но  с
очевидностью. С болью  любовь,  с  потерями  обретения,  с  благодарностью
память, со стыдом грех. Ласка и смущение, суровость и чуткость,  богатство
и пустота, достоинство и черствость... Солнце садилось, глаза сияли,  годы
шли, мороз крепчал...
     Кушают лошади сено и овес, впадает Волка в Каспийское  море,  круглая
Земля и вертится, во всем сколько нюансов, оттенков, открытий,  материи  к
замечанию, размышленью, вздоху и взгляду: времена года,  и  быстротечность
жизни, и он и она, нехорошо зло и хорошо добро, хоть сильно зло  бывает  -
тем паче хорошим быть надо; края дальние, красота ближняя, занятия разные,
времена прошлые и  надежды  будущие,  многоликое  и  доступное,  разное  и
родное, счастье с горем пополам - вот и отрадно, а это главное - отрадно.





                              НЕ ДУМАЮ О НЕЙ


     Тучи истончались, всплывая. Белесые разводья голубели. Луч  закрытого
солнца перескользнул облачный скос. Море вспыхнуло.
     Воробьи встреснули тишину по сигналу.
     Троллейбус с шелестом вскрыл зеленоглянцевый пейзаж по черте шоссе.
     Прошла девушка в шортах, отсвечивали линии загорелых  ног.  Он  долго
смотрел вслед. Девушка уменьшалась в его глазах, исчезла в их  глубине  за
поворотом.
     - Паша, как дела, дорогой? - аджарец изящно помахал со скамейки.
     Паша приблизил сияние белых брюк и джемпера.
     - В Одессу еду, - пригладил волосы.  -  В  университет  поступил,  на
юридический.
     - Как это говорится? - аджарец дрогнул усами.  -  С  богом,  Паша,  -
сердечно потрепал по плечу.
     Они со вкусом попрощались.
     Он следил за ними, улыбался, курил.
     Кончался сентябрь. Воздух был свеж, но влажный, с прелью,  и  лиловый
мыс за бухтой прорисовывался нечетко.
     Сквер спускался к пляжу. Никто не купался. Море тускнело и взрезалось
зубчатой пеной.
     Капля прозвучала по гальке и, выждав паузу, достигли остальные.
     Он встал и направился в город.
     Дождь мыл неровности булыжников. Волнистые  мостовые  яснели.  Улочки
раскрывались изгибами.
     В  полутемной  кофейне   стеклянные   водяные   стебли   с   карнизов
приплясывали  за  окном.  Под  сурдинку   кавказцы   с   летучим   азартом
растасовывали  новости.  Хвосты  табачного  дыма  наматывались   лопастями
вентиляторов.
     Величественные старцы воссели на  стулья,  скребнувшие  по  каменному
полу. Они откидывали головы,  вещая  гортанно  и  скорбно.  Коричневые  их
сухощавые руки покоились на посохах, узлы суставов вздрагивали.
     Подошла официантка с неопрятностью в походке. Запах кухни тянулся  за
ней. Она стерла звякнувший в поднос двугривенный вместе с крошками.
     На плите за барьером калились джезвы. Аромат точился из медных  жерл.
Усач щеголевато разводил лаковую струю по чашечкам, и их  фарфоровые  фары
светили черно и горячо.
     Он глотнул расплав кофе  по-турецки  и  следом  воды  из  запотевшего
стакана. Сердце стукнуло с перерывом.
     Старики разглядывали блесткую тубу из-под  французской  помады.  Один
подрезал ее складным ножом, пристраивая  на  суковатую  палку.  Глаза  под
складчатыми веками любопытствовали ребячески.
     Остаток  кофе  остыл,  а  вода  нагрелась,  когда   дождь   перестал.
Посветлело, и дым в кофейне загустел слоями.
     Он пошел по улице направо.
     Базар был буен, пахуч, ряды конкурировали свежей рыбой, мандаринами и
мокрыми цветами. Теряясь в уговорах наперебой и  призывах  рук,  он  купил
бусы жареных каштанов. Вскрывая их ломкие надкрылья, с  интересом  пожевал
сладковатую мучнистую мякоть.
     Серполицый грузин ощупал рукав его кожаной куртки:
     - Продай, дорогой. Сколько хочешь за нее?
     - Не продаю, дорогой.
     - Хочешь пятьдесят рублей? Шестьдесят хочешь?
     - Спасибо, дорогой; не продаю.
     Грузин любовно следил за игрушечной  сувенирной  финкой,  которой  он
чистил каштаны. Лезвие было хорошо хромировано,  рукоятка  из  пупырчатого
козьего рога.
     - Подарок, - предупредил он. - Друг подарил.
     Тогда он гостил у друга в домике  вулканологов.  Расстояние  слизнуло
вуаль  повседневности  с  главного.  Они   посмеивались   над   выдохшимся
лекарством географии. Вечерние фразы за спиртом и консервами  рвались.  Им
было о чем молчать. Дождь штриховал фразы, шуршал до утра в высокой  траве
на склоне сопки.
     ...Допотопный вокзальчик белел над магнолиями в центре города. Пустые
рельсы станции выглядели нетронутыми. Казалось, свистнет сейчас  паровозик
с самоварной трубой, подкатывая бутафорские вагоны с медными поручнями.  В
безлюдном зале сквозило влажным кафелем и  мазутом.  Древоточцы  тикали  в
сыплющихся   панелях.   Расписания    сулили    бессрочные    путешествия,
превозмогающие терпение.
     - Вам  куда?  -  полуусохшая  в  стоялом  времени  кассирша  клюкнула
приманку разнообразия.
     - ...
     Сумерки привели  его  к  саду.  Чугунные  копья  ворот  были  скованы
крепостным  замком.  Скрип  калитки  звучал  из  давно  прошедшего.   Шаги
раскалывались по плитам дорожки.
     Листья лип чутко пошевеливались. Купол церкви стерегся за  вершинами.
Грузинские надписи вились по древним стенам.  Смирившаяся  Мария  обнимала
младенца.
     ...В кассах Аэрофлота потели в ярких лампах среди реклам  и  вазонов,
проталкивались плечом, спотыкаясь  о  чемоданы,  объясняли  и  упрашивали,
просовывая лица к окошечкам, вывертывались  из  сумятицы,  выгребая  одной
рукой и подняв другую с зажатыми билетами; он включился в движение,  через
час купил билет домой на утренний самолет.
     Прокалывали небосвод созвездия и одиночки.
     Пары мечтали на набережной. Он спустился к воде. Волна легла  у  ног,
как добрая умная собака.
     Сухогрузы у пирсов светились по-домашнему. Иллюминаторы  приоткрывали
малое  движение  их  ночной   жизни.   Изнутри   распространялось   мягкое
металлическое сопение машины.
     Облака, закрывая звезды, шли на юг, в Турцию.
     Ему представились носатые картинные турки в малиновых фесках, дымящие
кальянами под навесом кофеен на солнечном берегу.
     За портом прибой усилился;  он  поднялся  на  парапет.  Водяная  пыль
распахивалась радужными веерами в луче прожектора.
     Защелкал слитно в неразличимой листве дождь.
     В тихом холле гостиницы швейцар читал роман, облущенный от переплетов
и оглавлений. Неловкие глаза его не поспевали за торопящейся перелистывать
рукой.
     Коридорная сняла ключ с пустой доски и уснула на кушетке.
     Номер был  зябок,  простыни  влажноваты.  Он  открыл  окно,  свет  не
включал.
     Не скоро слетит в рассвете желтизна фонарей.
     И - такси, аэропорт, самолет, и все это время до дома и еще  какие-то
мгновения после привычно кажется, что там, куда стремишься, будешь иным.
     Он расчеркнулся окурком в темноте.





                                СВИСТУЛЬКИ


     Он очнулся нагой на берегу. Рана на голове кровоточила.
     Сначала он пытался унять кровь. Прижимал рукой. Промыл  рану  соленой
жгучей водой. Отгонял мух. Потом нарвал листьев  и  осторожно  залепил.  В
дальнейшем рана зажила. Шрам остался от лба до  темени.  И  иногда  мучили
головные боли.
     Возможно, от удара по голове, ему начисто  отшибло  память.  Если  он
видел какой-то предмет, то вспоминал, что к чему в этой связи. А с чем  не
сталкивался - о том ничего не помнил.
     Изнемогая от жажды, он четыре дня скитался по лесу и набрел на ручей.
Ел он ягоды и корешки (с опаской, несколько раз отравившись). Первый дождь
он переждал под  деревом.  При  втором  построил  шалаш.  Впоследствии  он
построил несколько хижин: одну из камней у береговой скалы, другую в  лесу
у раздвоенной пальмы, из сучьев и коры. Хижины выглядели неказисто, но  от
непогоды укрывали. А когда он наткнулся на  глину  и  приспособил  ее  для
обмазки, жилища стали хоть куда.
     Наблюдая, как чайки охотятся за рыбой, он пытался добывать ее руками,
палкой, камнем, отказался  от  безуспешных  способов  и  сложил  в  лагуне
ловушку-запруду из камней, в отлив удавалось поймать.  Собирал  моллюсков.
Из больших, с твердым глянцем листьев соорудил подобие одежды,  защиту  от
жгучего солнца. Насушил травы для постели. Вылепил посуду из глины.
     Жизнь наладилась, лишь немного омрачала настроение язва на ноге.  Она
саднила и мешала  при  ходьбе.  Однако  не  настолько,  чтоб  он  не  смог
предпринять путешествие на гору с целью осмотреться. Он  взбирался  сквозь
заросли наверх с восхода до заката и остановился  на  вершине,  задыхаясь:
кругом до горизонта темнел океан, и солнце угасало за его краем.  Это  был
остров.
     На вершине горы он приготовил сигнальный костер. Рядом сделал  хижину
и стал глядеть вдаль, где покажется корабль. Он спускался только за  водой
и пищей и очень торопился обратно.
     Через два года он, потеряв сначала надежду на корабль, вслед  за  ней
потерял уверенность, что вообще существуют корабли, да и сами другие  люди
тоже. Нет - значит, нет. А что было раньше -  строго  говоря,  неизвестно.
Голова иногда очень сильно болела. Даже из происшедшего на острове он  уже
не все помнил.
     Он вернулся к хозяйству. Четыре добротные хижины, запас вяленой  рыбы
и сушеных корней, кувшины с водой, протоптанные тропинки,  инструменты  из
камешков, палок,  раковин  и  рыбьих  костей.  Конечно,  обеспеченный  быт
требовал немало труда.
     Выковыривая как-то моллюска из глубин витой раковины  тростинкой,  он
дунул в тростинку, чтоб очистить ее от слизи  -  и  получился  свист.  Ему
понравилось. Он подул еще, с удовольствием  и  интересом  прислушиваясь  к
звуку. Потом дунул в другую тростинку - та тоже свистела, но  чуть  иначе,
по-своему.
     Он развлекался, увлеченный. До вечера он передул  во  все  тростинки,
что имел. Надломленные  звучали  иначе,  чем  целые,  длинные  иначе,  чем
короткие, тонкие иначе, чем толстые, - он улавливал закономерности.
     Первая мысль, которая пришла ему в голову наутро, -  подуть  в  полую
раковину. Раковина  зазвучала  басовито  и  мощно.  Другие  раковины  тоже
звучали. Напробовавшись, он стал сортировать их по силе и высоте