НАМ НЕКОГДА


     Нам некогда. Мы сдаем. Мы сдаем кровь и отчеты, взносы и ГТО, рапорты
и корабли, экзамены и канализацию, пусковые объекты и  жизненные  позиции.
Жены говорят, что мы сдаем. Сдаем к юбилеям и сверх  плана,  по  частям  и
сразу, в красные будни и черные субботы. Сдаем в гардероб и  в  поддержку,
на подпись и на похороны, в ознаменование и в приемные  пункты,  сдаем  на
время и на ученую степень, деньгами и зеленым  горошком,  в  местком  и  в
архив, сдаем раньше срока, стеклотару и билеты в театр, потому что в театр
некогда.
     У нас  -  своя  трагедия.  Нам  некогда.  Мы  работаем.  Труд  красит
человека. От этой краски за месяц отпуска еле отходишь.
     У нас слишком много начальников и лейкоцитов в крови, воды в  сметане
и конкурентов в списке не жилье, проблем для голов и голов для  ондатровых
шапок, поэтому мы плохо выглядим.
     Нам надо  отдохнуть.  Придти  в  себя.  Полежать.  Послушать  тишину.
Понюхать молодую травинку. А то некогда. Некогда читать  книги  и  нотации
детям, писать жалобы и диссертации, ходить в гости и  на  лыжах,  посещать
театр и дантиста, думать о жизни и рожать детей.
     А если не будет детей, то на черта нам вообще вся эта карусель?





                                  ИДИЛЛИЯ


     Ветер нес по пляжу песок. Они долго  искали  укрытое  место,  и  чтоб
солнце падало правильно. Лучшие места все были заняты.
     У поросшей травой дюны женщина постелила махровую простыню.
     - Хорошо быть аристократом, - сказал мужчина, и женщина улыбнулась.
     - Я пойду поброжу немножко, - сказала она...
     - Холодно на ветру.
     - Ты подожди меня. Я недолго.
     - Хм, - он согласился.
     Он смотрел, как она идет к берегу в своем оранжевом купальнике, потом
лег на простыню и закрыл глаза.
     Она пришла минут через сорок и тихо опустилась рядом.
     - Ты меня искал?
     Он играл с муравьем, загораживая ему путь травинкой.
     - Конечно. Но не нашел и вот только вернулся.
     Муравей ушел.
     - Не отирая  влажных  глаз,  с  маленьким  играю  крабом,  -  сказала
женщина.
     - Что?
     - Это Такубоку.
     Мальчишки, пыля, играли в футбол.
     - Хочешь есть? - она достала из замшевой сумки-торбы  хлеб,  колбасу,
помидоры и три бутылки пива.
     Он закурил после еды. Деревья шумели.
     - Я, кажется, сгорела. Пошли купаться.
     Он поднялся.
     - Если не хочешь - не надо, - сказала она.
     - Пошли.
     Зайдя на шаг в воду, она побежала вдоль берега. Она бежала,  смеялась
и оглядывалась.
     - Догоняй! - крикнула она.
     Он затрусил следом.
     Вода была холодная. Женщина плавала плохо.
     Они вернулись быстро. Он лег и смотрел, как она вытирает свое тело.
     Она легла рядом и поцеловала его.
     - Это тебе за хорошее поведение, - дала из своей сумочки апельсин.





                                   ПАУК


     Беззаботность.
     Он был обречен: мальчик заметил его.
     С перил веранды он пошуршал через расчерченный солнцем стол. Крупный:
серая шершавая вишня на членистых ножках.
     Мальчик взял спички.
     Он всходил на стенку: сверху напали! Он сжался и упал: умер.
     Удар мощного жала - он вскочил и понесся.
     Мальчик чиркнул еще спичку, отрезая бегство.
     Он метался, спасаясь.
     Мальчик не выпускал его из угла перил и стены. Брезгливо поджимался.
     Противный.
     Враг убивал отовсюду. Иногда кидались двое, он еле ускользал.
     Не успел увернуться. Тело слушалось плохо. Оно было уже не все.
     Яркий шар вздулся и прыгнул снова.
     Ухода нет.
     В угрожающей позе он изготовился драться.
     Мальчик увидел: две  передние  ножки  сложились  пополам,  открыв  из
суставов когти поменьше воробьиных.
     И когда враг надвинулся вновь, он прянул вперед и ударил.
     Враг исчез.
     Мальчик отдернул руку. Спичка погасла.
     Ты смотри...
     Он бросался еще, и враг не мог приблизиться.
     Два сразу: один спереди пятился от ударов -  второй  сверху  целил  в
голову. Он забил когтями, завертелся. Им было не справиться с ним.
     Коробок пустел.
     Жало жгло. Била белая боль. Коготь исчез.
     Он выставил уцелевший коготь к бою.
     Стена огня.
     Мир горел и сжимался.
     Жало врезалось в мозг  и  выжгло  его.  Жизнь  кончалась.  Обугленные
шпеньки лап еще двигались: он дрался.
     ...Холодная струна вибрировала в позвоночнике мальчика. Рот в  кислой
слюне. Двумя щепочками он взял пепельный катышек и выбросил на клумбу.
     Пространство там прониклось его значением, словно серовато-прозрачная
сфера. Долго не сводил глаз с незаметного шарика между травинок, взрослея.
     Его трясло.
     Он чувствовал себя ничтожеством.





                               КТО ЕСТЬ КТО?


     Понять  это  невозможно.  Фантасты   занимаются   планированием   или
плановики   занимаются   фантастикой?    Читаешь    роман    -    какой-то
производственный доклад. Читаешь доклад - какой-то  фантастический  роман.
Не говоря уже о жалобной книге - просто какое-то полное собрание  трагедий
Шекспира.
     Как отличить? На какое место бирки привязывать? Вот  в  морге  -  там
ясно: у каждого на ноге - кто такой.
     А то. Как называются люди, работающие в поле?  Полеводы?  Нет  -  это
симфонический оркестр. В полном составе. А вот там  поют.  Наверное,  хор?
Нет  -  это  бригада  механизаторов  празднует  шефскую  помощь.  А   кто,
собственно,  кому  помогает?  Механизаторы  помогают  -   выполнить   план
магазину.
     Те, кто разводит свиней, - это свиноводы? Ошибаетесь -  это  летчики.
Ведут подсобное хозяйство. А где же свиноводы? А  вот  -  ведут  пионеров.
Деревья сажать. А что делают лесники?  Может,  водят  самолеты,  поскольку
летчики заняты?
     Говорят, где-то недавно поезд с рельсов сошел.  А  что  странного,  у
железной  дороги  тоже  план  по  сдаче   металлолома.   Они   его   разом
перевыполнили. Премии получили.
     Вон в кабинете зубы сверлят - думаете, зубной врач?  Нет,  сверловщик
третьего разряда.  Врач  на  овощебазе  картошку  перебирает.  А  грузчики
оформляют наглядную агитацию. А художник на стройке  работает  -  квартиру
хочет  получить.  Строитель  квартиру  уже  получил  и  ушел  работать   в
автосервис. Объясните, кем он  там  работал,  что  получил  восемь  лет  с
конфискацией?
     Инженеры кроют крыши. А вот продает им шифер  -  это  продавец?  Нет,
кровельщик. И сует он кому-то в лапу. Взяточнику? Нет - ревизору.  Недаром
призывают - овладевайте смежными профессиями!
     А  как  отличить:  какая  смежная,  какая   основная?   На   основной
зарабатывает сто рублей, на смежной - покупает "Жигули".
     Вот  в  темноте  из  магазина  топают  фигуры  с  мешками.  Воры?  Не
оскорбляйте, это по  смежной  профессии.  По  основной  -  скромные  герои
торговой сети.
     Вот ударники вкалывают по двенадцать часов в сутки. Работяги?  Нет  -
это  отдыхают  в  законном  отпуске  научные  сотрудники.  На  шабашке.  И
зарабатывают за этот отпуск столько, сколько за весь остальной год. Как же
они выдерживают? А они весь остальной год отдыхают: сидят в лаборатории  и
играют в шахматы.
     А вот эти туфли шил уж точно сапожник. Нет - шофер. Сапожник работает
на кране.
     Учтите, что написал все это электрик, пока я чинил проводку.





                             СВЯТОЙ ИЗ ДЕСАНТА


     Солдаты пьют водку в поезде.
     - За дембель!
     Жаркий сентябрь. Густой дух общего вагона.
     Заглядывает девка с тупым накрашенным лицом.
     - О, Тонечка! Садись...
     Кокетливая улыбка.
     - Входи, - разрешает рослый в тельняшке - десантник,  и  она  садится
рядом.
     - За вас, мальчики, - берет стакан и ломоть оплывшей колбасы.
     - А пацан где?
     - Спит.
     - Сколько тебе лет-то, Тонечка?
     - Восемнадцать!..
     - От кого ребенок-то, Тонечка?
     - Не помню!.. - невзначай касается бедра десантника. Тот не смотрит.
     - Сама же родила и сама же как со щенком...
     - Тю! Твой ли...
     - Не мой...
     Ухмыляясь, коротко раскрывает про ночь: что, где и как.
     - Гад!.. - говорит девка и уходит.
     Десантник и коротыш-танкист идут в тамбур курить.
     Белое небо палит. Орлы следят со столбов не взлетая.
     - Прочти, - дает танкисту из бумажника письмо.
     Юля выходит замуж и просит просить; он обязательно встретит лучшую; а
ее забудет; а может быть, они останутся добрыми друзьями.
     Десантник тоже читает, складывает и прячет.
     - За две недели до дембеля получил. Два года ждала! За две недели!
     Показывает фотографию:  беленькая  девушка  у  перил  моста,  в  руке
газовый шарфик.
     - Красивая... - он плачет, пьян.
     - И на ...! Пусть! - кричит. - Еще  десять  найду!  Так!  Еще  десять
найду!
     Приятели на верхних полках трудно дышат ртами во сне. Тонечка ждет  у
окна.
     Десантник приносит ребенка.
     - Мам-ма, - сын тянется к ней.
     Она шлепает его по рукам.
     - Мам-ма! - лепечет он.
     - Сердитая мамка, - утешает десантник, качая его на колене. - Ничего,
Толенька, скоро вырастешь, большой станешь. В армию пойдешь, - вздыхает. -
А солдату плакать не положено.
     - Плозено, - кивает он.
     -  Давай-ка  закурим  с  тобой,  -  щелкает  портсигаром,   осторожно
вставляет ему в рот незажженную папиросу.
     - У-дю-лю! - радуется Толька.
     -  Внешний  вид,  брат,  у  тебя...  Наденем-ка  головные  уборы,   -
нахлобучивает на головенку голубой берет с крабом и звездочкой.
     - Па-а машинам! - кричит. - Десант готов. Вв-ву-у!
     -  Вв-ву-у-у!  -  ликует  Толька,  взлетая  на  его  колене  и  машет
ручонками.


     [О  названии:  просто   он   часто   пел   анчаровскую   "Балладу   о
парашютистах":

                       Он грешниц любил, а они его,
                       и грешником был он сам, -
                       а где ж ты святого найдешь одного,
                       чтобы пошел в десант.] 





                                 МИМОХОДОМ


     - Здравствуй, - не сразу сказал он.
     - Мы не виделись тысячу лет, - она улыбнулась. - Здравствуй.
     - Как дела?
     - Ничего. А ты?
     - Нормально. Да...
     Люди проходили по длинному коридору, смотрели.
     - Ты торопишься?
     Она взглянула на его часы:
     - У тебя есть сигарета?
     - А тебе можно?
     Махнула рукой:
     - Можно.
     Они отошли к окну. Закурили.
     - Хочешь кофе? - спросил он.
     - Нет.
     Стряхивали пепел за батарею.
     - Так кто у тебя? - спросил он.
     - Девочка.
     - Сколько?
     - Четыре месяца.
     - Как звать?
     - Ольга. Ольга Александровна.
     - Вот так вот... Послушай, может быть, ты все-таки хочешь кофе?
     - Нет, - она вздохнула. - Не хочу.
     На ней была белая вязаная шапочка.
     - А рыжая ты была лучше.
     Она пожала плечами:
     - А мужу больше нравится так.
     Он отвернулся. Заснеженный двор и низкое зимнее солнце над крышами.
     - Сашка мой так хотел сына, - сказала она. -  Он  был  в  экспедиции,
когда Оленька родилась, так даже на телеграмму мне не ответил.
     - Ну, есть еще время.
     - Нет уж, хватит пока.
     По коридору, вспушив поднятый хвост, гуляла беременная кошка.
     - Ты бы отказался от аспирантуры?
     - На что мне она?..
     - Я думала, мой Сашка один такой дурак.
     - Я второй, - сказал он. - Или первый?
     - Он обогатитель... Он  хочет  ехать  в  Мирный.  А  я  хочу  жить  в
Ленинграде.
     - Что ж. Выходи замуж за меня.
     - Тоже идея, - сказала она. - Только ведь ты все будешь пропивать.
     - Ну что ты. Было бы кому нести. А мне некому нести. А  если  б  было
кому нести, я бы и принес.
     - Ты-то?
     - Конечно.
     - Пойдем на площадку, - она взяла его за руку...
     На лестничной площадке сели в ободранные кресла у перил.
     - А с тобой было бы, наверное, легко, - улыбнулась она. -  Мой  Сашка
точно так же: есть деньги - спустит, нет - выкрутится. И всегда веселый.
     - Вот и дивно.
     - Жениться тебе нужно.
     - На ком?
     - Ну! Найдешь.
     - Я бреюсь на ощупь, а то смотреть противно.
     - Не напрашивайся на комплименты.
     - Да серьезно.
     - Брось.
     - А за что ей, бедной, такую жизнь со мной.
     - Это дело другое.
     - Бродяга я, понимаешь?
     - Это точно, - сказала она.
     Зажглось электричество.
     - Ты гони меня, - попросила она.
     - Сейчас.
     - Верно; мне пора.
     - Посиди.
     - Я не могу больше.
     - Когда еще будет следующий раз.
     - Я не могу больше!
     Одетые люди спускались мимо по лестнице.
     - Дай тогда две копейки - позвонить, что задерживаюсь, - она смотрела
перед собой.
     - Ну конечно, - он достал кошелек. - Держи.





                                 ЛЕГИОНЕР


     Его родители, одесские евреи, эмигрировали во  Францию  перед  первой
мировой войной. В сороковом году, когда немцы  вошли  в  Париж,  ему  было
четырнадцать. Он был рослый и сильный подросток.
     Родителям нашили желтые звезды и отправили на регистрацию. Они велели
ему прятаться и бежать. У них был позади опыт погромов; впереди - лагерь и
газовая камера.
     Он бежал  в  маки.  Цель,  смысл  жизни  -  мстить.  Было  абсолютное
бесстрашие отпетого мальчишки: отчаяние и ненависть.
     Всей мальчишеской страстью он предался оружию  и  войне.  Он  лез  на
рожон. В пятнадцать лет он был равным в отряде. Он  вел  зарубки  на  ложе
английского автомата. В сорок четвертом, когда  партизаны  вошли  в  Париж
прежде авангардов генерала  Леклерка,  ему  было  восемнадцать  лет  и  он
командовал батальоном франтиреров.
     Он праздновал победу в рукоплесканиях и цветах. Но война кончилась, и
ценности сменились. Герой остался нищим мальчишкой без профессии. Он пил в
долг, поминал заслуги и поносил приспособленцев.  Был  скандал,  драка,  а
стрелять он умел. Замаячила гильотина.
     ...Он записался  в  иностранный  легион.  Вербовочный  пункт  отсекал
слежку, прошлое исчезало, кончался закон: называл любое имя.
     Он умел воевать, а больше ничего не умел: любить и ненавидеть. Любить
было некого, а ненавидел он всех.  Капралом  был  румын.  Взводным  немец.
Власовцы, итальянцы, усташи, четники, уголовники и нищие крестьяне.
     На себе стоял крест: десятилетний контракт не сулил выжить. Он дрался
в Северной и Экваториальной Африке, в Индокитае.  Легион  был  надежнейшей
частью: не сдавались - прикончат, не  бежали  -  некуда,  не  отступали  -
пристрелят свои. Держались, сколько были живы и имели патроны.
     Он узнал, что  такое  легионерская  тоска  -  "кяфар".  Пронзительная
пустота, безысходность в чужом мире  (джунгли,  пустыни),  бессмысленность
усилий,  -  безразличие  к  жизни  настолько  полное,  что  именно  оно  и
становилось основным ощущением жизни.
     Разум и совесть закуклились.  Отребье  суперменов,  "солдаты  удачи",
наемное зверье - они были  вне  всех  законов.  Жгли.  Вырезали.  Добивали
раненых. Выполняли приказ и отводили душу. Личный  состав  взвода  менялся
раз за разом. Он был отчаян и везуч - выжил.
     По окончании контракта он получил счет в банке  и  чистые  документы:
щепетильная Франция одаряла легионеров всеми правами  гражданства.  Лысый,
простреленный,  в  тридцать  выглядящий  на  сорок,  он  жил  на  скромные
проценты. Гулял по бульварам. Молодость прошла; проходила жизнь.
     Кончались пятидесятые  годы.  Запахло  алжирской  войной.  Только  не
воевать: его  трясли  кошмары.  Русские  эмигранты  говорили  о  родине  и
тянулись в Союз. Он вспомнил свое происхождение. Родители рассказывали ему
об Одессе. Он пошел в советское посольство.
     ...В тридцать три он начал новую жизнь. Аппетит к жизни  всколыхнулся
в нем: здесь все было иначе.
     Он  поступил  в  электротехнический  институт.  Влюбился  и  женился.
Родился ребенок;  защитили  дипломы;  получили  комнату.  Он  уже  говорил
по-русски без акцента, зато акцент появился во французском.
     Нормальный инженер вставал на ноги. Терзаясь  и  веря,  он  рассказал
жене о себе. Она  плакала  в  ужасе  и  восхищении.  Не  верила,  пока  не
свыклась.
     Всех забот у него, казалось, - что подарить жене и детям.  Лысенький,
очкастенький, небольшой, а - крепок, как дубовый бочонок.
     Авантюристическая  жилка  ожила  в  нем  и   заиграла.   Он   занялся
альпинизмом, горными лыжами, отпуск  работал  спасателем  в  горах.  Потом
увлекся дельтапланеризмом. Парил под белым парусом в небе и хохотал.





                                 АПЕЛЬСИНЫ


     Ему был свойствен тот неподдельный романтизм,  который  заставляет  с
восхищением - порой  тайным,  бессознательным  даже,  -  жадно  переживать
новизну  любого  события.  Такой  романтизм,  по  существу,  делает  жизнь
счастливой - если только в один прекрасный день  вам  не  надоест  все  на
свете. Тогда обнаруживается, что все вещи не имеют  смысла,  и  вселенское
это бессмыслие убивает; но, скорее,  это  происходит  просто  от  душевной
усталости. Нельзя слишком долго натягивать  до  предела  все  нити  своего
бытия безнаказанно. Паруса с треском лопаются, лохмотья свисают  на  месте
тугих полотнищ, и никчемно стынет корабль в бескрайних волнах.


     Он искренне полагал, что только  молодость,  пренебрегая  деньгами  -
которых еще нет, и здоровьем - которое еще есть, способна создать шедевры.
     Он безумствовал ночами; неродившаяся  слава  сжигала  его;  руки  его
тряслись. Фразы сочными мазками шлепались на листы. Глубины  мира  яснели;
ошеломительные, сверкали сокровища на острие его мысли.
     Сведущий в тайнах, он не замечал явного...
     Реальность отковывала его взгляды, круша идеализм; совесть  корчилась
поверженным, но бессмертным драконом; характер его не твердел.


     Он грезил любовью ко всем; спасение не шло; он истязался в бессилии.
     Неотвратимо - он близился к ней. ОНА стала для него  -  все:  любовь,
избавление, жизнь, истина.
     Жаждуще взбухли его губы на иссушенном лице. Опущенный  полумесяц  ее
рта тлел ему в сознании; увядшие лепестки век трепетали.


     Он вышел под вечер.
     Разноцветные здания рвались в умопомрачительную синь, где серебрились
и таяли облачные миражи.
     На самом высоком здании было написано: "Театр Комедии".
     Императрица  вздымалась  напротив  в  бронзовом  своем   величии.   У
несокрушимого гранитного постамента, греясь на солнышке, играли в  шахматы
дряхлеющие пенсионеры.
     - Ваши отцы вернулись с величайшей из войн, - сказал ему старичок.
     - Кровь победителей рвет наши жилы! - закричал старичок,  голова  его
дрожала, шахматы рассыпались.
     Чугунные кони дыбились вечно над взрябленной мутью и рвали удила.
     Регулировщик  с  красной  повязкой  тут  же  штрафовал  мотоциклиста,
нарушившего правила.
     Солнце заходило над Дворцом пионеров им. Жданова, бывшим Аничковым.
     На углу продавали пачки сигарет - и красные гвоздики.
     У  лоточницы  оставался  единственный  лимон.  Лимон  был  похож   на
гранату-лимонку.
     Человечек схватил его за рукав. Человечек был мал ростом, непреклонен
и доброжелателен. Человечек потребовал сигарету; на листе записной  книжки
нарисовал зубастого нестрашного волка в воротничке и галстуке и  удалился,
загадочно улыбаясь.
     Он зашел выпить кофе. За кофе стояла длинная очередь. Кофе был горек.
     Колдовски прекрасная девушка умоляла о чем-то мятого верзилу; верзила
жевал резинку.
     Он перешел на солнечную сторону улицы. Но вечернее  солнце  не  грело
его.
     Пока он размышлял об этом, кто-то занял телефонную будку.
     Дороги он не знал. Ему подсказали.
     В автобусе юноша с измученным лицом спал на тряском  заднем  сиденье;
модные дорогие часы блестели на руке.
     На улице Некрасова сел милиционер, такой молоденький  и  добродушный,
что кругом заулыбались. Милиционер ехал до Салтыкова-Щедрина.
     Де