а уже такой вкуснятины во рту не держал. - И
он ел. Ел. Это было невыносимо. Но действительно вкусно...
     - А теперь - пой, -  капризно  приказала  королева,  когда
наконец  поверила  Саниным  уверениям,  что  он  уже "больше не
может".
     - Петь? Что ты, Юленька, я и не умею почти.
     - Как же. Так и поверила. Все говорят, одна я не  слышала.
Давай-давай, пой.
     - Да? Ну, ладно, свет тогда большой погаси, а зажги свечу.
Для создания  интимной  обстановки.  -  Кажется,  он высказался
несколько иначе, чем имел ввиду, но, как и обычно о  сказанном,
не  жалел.  Саня  взял  гитару и быстро стал перебирать в мозгу
свой богатый репертуар. Ну, Неназываемый, ты заставил меня даже
свинину жрать, но теперь мы вышли на мой плацдарм. И,  вспомнив
один стишок, Фришберг стал на ходу превращаь его в песню.
     Я только рыцарь и поэт,
     Потомок северного скальда...
     А муж твой носит томик Уальда...
     Неприспособленная  для  пения  глотка  дребезжала,  струны
сошли с ума  от  хаотически  переставляемых  аккордов  и  почти
плакали, но Юлька слушала со все возрастающим интересом.
     А муж твой носит томик Уальда,
     Шотландский плед, цветной жилет -
     Твой муж презрительный эстет.
     Слушательница прыснула: Похоже...
     Не потому ль надменен он,
     Что подозрителен без меры?
     Нет, не потому. Он не ревнивый.
     Следит, кому отдашь поклон.
     Это правда. Шутливо, незлобно, но отмечает всегда...
     А я... Что мне его химеры?
     Сегодня я в тебя влюблен.
     Ах, вот как! И что же, только сегодня?
     - Это  Александр  Блок,  -  торопливо пояснил Саня, как бы
пугаясь "случайной" параллели, но тем же самым ее и признавая.
     - В такую любовь нельзя не поверить, -  кокетливо  изрекла
слушательница.
     - И  очень  зря, - неожиданно заявил Фришберг. На этот раз
Юлька не "состроила  глазки",  а  округлила  их  от  искреннего
удивления:  что ж ты отказываешься, глупый? А Саня продолжал: -
В любовь писателя вообще верить нельзя. Ну, поэта еще ладно.  А
прозаики - они же рассказчики, а это талант стариковский.
     - Вот уж не сказала бы...
     - И  зря.  Любая  бабушка  и  любой  дедушка готовы часами
травить байки о своей молодости, ну, не хуже Шукшина. Что, нет?
- Юля пожала плечами.  Скучные  россказни  ее  бабки  лично  ее
только раздражали. - А у многих молодых язык подвешен?
     - Нет.
     - Так   что  же,  ни  один  косноязычный  не  доживает  до
старости? Скорее, эта способность дается  с  возрастом.  Ну,  а
тот,   кто   становится  рассказчиком  к  двадцати,  -  значит,
состарился раньше. Бывает,  -  Саня  развел  руками.  Ну,  что,
Неназываемый? Получил? - Ну, а любовь - как раз наоборот, "дело
молодое", стилизованно проокал он.
     Поразительно самоуверенный нахал! Собственно, она могла бы
и обидеться  за  Олега.  А  может,  и  наоборот  -  не заметить
подтекста:
     - Эта теория для тебя не очень-то выгодна.
     - Для меня? У меня всего лишь подвешен язык. Но историю  с
завязкой  и  развязкой,  сюжетом  и моралью я сроду сочинить не
мог. Ну, разве что лет в 16 стихи писал. Но потом хватило вкуса
их оценить и прекратить...
     - Ты писал стихи? Ой, как интересно! - Юлька  в  очередной
раз отряхнула с себя его руку, но та, описав дугу, вернулась на
прежнее  место.  Наглый!  Пьяный... Настоящий мужик! Не то, что
Олежка... И Юля перестала воевать с нахальной рукой.
     - Честно  тебе  говорю:  ничего   интересного.   Вот   что
интересно... Ты слышала, кто послезавтра в СКК выступает?
     - Угу.
     - А пойти хочешь?
     - Ой! - взвизгнула Юлька в восторге. - Туда же не попасть?
     - Я же волшебник.
     - Чернокнижник?
     - А  как  же!  -  Билеты  он  действительно достанет. Хоть
чудом, хоть воровством. Так как необходимо форсировать события.
Не из-за Кошерского - месть можно  отложить  на  год,  хоть  на
пять:  обид  он не забывает никогда и в этом может быть за себя
спокоен. А вот привязаться  к  Юльке  -  честно  опасается.  И,
значит, надо все закруглить в ближайшие дни.

     Глава 18

     - Почему бог создал удава? - спросил
     Король кроликов.
     - Не знаю, может, у него плохое настроение было...
                  Ф.Искандер

     Ближайшие дни были для Бар-Йосефа несчастливыми. И хотя он
четко  осознавал, что, значит, так надо, но никак не мог понять
- для чего? Пропало стило, подаренное ему  больше  года  назад,
которое он хранил как память. Потерялось сестерция два денег. С
Мириам  -  этой  подружкой  Эстер  - он после первой их встречи
говорил еще, сумел снова увлечь, и она  оказалась  на  редкость
способной, даже видения, слушая в исполнении Бар-Йосефа псалмы,
видела.  Но  испугалась,  что  придется  менять  свою  жизнь, и
прекратила со Святым какой-либо контакт. Даже не  поздоровалась
при  встрече, как будто он перед ней в чем-нибудь виноват. И из
другого дома его тоже выгнали. Очень вежливо сказали:  "Знаешь,
Йошуа, не приходи сюда больше, пожалуйста. Раздражаешь".
     Причем  он же ничего обидного в тот раз не говорил! Иногда
случается   сказать   человеку   что-нибудь   неприятное,   что
поделаешь.  Но  тут  он  только попробовал проанализировать тот
факт, что ленты у Хавы того же  цвета,  что  камень  в  перстне
Мойши... А его выгнали.
     С  Эстер  происходят  совсем  уж  интересные  вещи. То она
обиделась на него вообще без всякого повода и  на  его  вопросы
отвечала что-то типа: "Сам подумай". То пришла и говорила с ним
- все нормально, и вдруг начала плакать и убежала. Он-то знает,
в  чем дело: это не Эстер обижается на него или плачет. Это бес
в ней стонет. Пусть поплачет, голубчик. Бар-Йосеф, естественно,
не только не стал ее утешать, но  и  выразил  всем  видом  свое
удовольствие  от  происходящего...  Все разбегаются, и, значит,
так надо. Но если так, когда же найдут его те Двенадцать  и  те
Семьдесят,  которых он видел во сне, и, значит, они точно-точно
будут?..
     Во время этих-то невеселых мыслей и зашел Меньшой.
     За две недели, которые он живет отдельно, жрет все  подряд
и   не   стелит   постели,  его  отношение  к  Святому  заметно
улучшилось. А  тут  пришел  пожаловаться  на  такой  случай:  в
поисках  языковой  практики познакомился он на базаре с местным
богатым, по крайней мере на вид, купцом. Тот оказался  на  диво
словоохотлив  и  дружелюбен.  Даже  пригласил  Якова в гости. А
когда Меньшой пришел... Тут рассказ стал особенно  невнятным  и
бестолковым.   Но  ясно  было,  что  купец  пытался,  и  весьма
настойчиво, склонить его к содомскому греху, и бедняга еле унес
ноги...
     Яков если чего и не  ожидал,  так  это  восторга,  который
вызовет  у брата его рассказ. За пять минут до того мрачный как
туча, теперь Бар-Йосеф светился весельем и радостью и,  активно
жестикулируя, почти кричал:
     - Аха! Так вот оно как произошло! Объяснить тебе? Объясню!
Ты Сатане молился?
     - Я?  -  искренне  удивился  и полуужаснулся Яков. Теперь,
когда надобность противостоять вечному давлению Святого отпала,
вместе с душевным покоем к нему вернулась  и  естественная  для
любого еврея бытовая религиозность.
     - Ты,  ты! Кто кричал "Слава Сатане!" буквально на этом же
месте?! Аха, точно вспомнил?
     - Причем тут?.. - робко спросил красный, как рак, Меньшой.
     - Как при чем? Тебе языковая  практика  нужна  была?  Вот,
говорит  тебе Сатана: бери, пожалуйста, пользуйся. Может, еще и
деньжонок перепадет. Ты же богатства тоже просил? -  Нет,  Яков
не  просил  у  Сатаны  богатств.  Только  - овладеть языком. Но
возражать не посмел. Тем более, что мало ли о чем он не молился
вслух? В душе-то разбогатеть кому не хочется... - Вот,  говорит
Сатана,   Яков,  и  язык  держи,  и  деньги.  Дарю,  как  могу.
По-другому, извини, не умею.
     Якову  показалось,   что   интонацией   и   жестами   брат
передразнил   сейчас   не  Дьявола,  а  кого-то...  кого-то  из
знакомых. И похоже, а все равно как-то не  сообразить  сразу  -
кого...
     Тут в дверь постучали, и всунулась голова Шимона:
     - Можно   войти?  -  задал  он  свежевыученный  египетский
оборот. И Яков,  обычно  тихий  ребенок,  но  позволяющий  себе
иногда чудовищно хамские выпады, видимо, не понимая их хамства,
властно отрезал своим птичьим голосом:
     - Зайдешь через четверть часа.

     Глава 19

     В этом есть что-то не то
                 БГ

     Через  четверть  часа  после  объявленного начала концерта
сцена, как и следовало ожидать, оставалась пуста. Так  что  они
зря  боялись опоздать. Ловцы "лишнего билетика" все еще рыскали
в радиусе двух остановок метро. Толпа безбилетников безуспешно,
но  упорно  продолжала  штурмовать  двойное  оцепление  милиции
вокруг  стадиона.  Их рвение можно было понять: кумир, два года
проторчав за океаном, вернулся,  чтобы  дать  один-единственный
этот концерт и умотать обратно.
     Но прошло еще десять минут, а сцена все пустовала. Это уже
смахивало  на  неуважение  к  публике,  и  последняя - довольно
бесцеремонная,  перенесшаяся  сюда  большой  частью  прямо   со
ступенек  Казанского  собора:  хипы,  панки, блудные студенты -
свистом и топотом принялась выражать свое  недовольство.  Да  и
слушатели   более   высокого   уровня   (в   том   числе  и  по
местоположению,  так  как,  придя  на  дефицитное  зрелище   из
престижа, сели подальше, где звук потише и вид помельче) начали
беспокойно  аплодировать.  Прошло  еще  пять  минут.  Никто  не
появился. И среди  зрителей  -  тех,  что  устроились  на  полу
поближе  к сцене, и тех, что в мягких креслах от нее подальше -
стало расти беспокойство. Уж не случилось  ли  чего?  Вдруг  он
заболел?  Вдруг  концерт  отменен?  Хипы  уже  не  топали  и не
свистели. Жалобно и призывно скандировали они  имя  того,  кого
ждали,  кого  любили, кому верили, как Богу, и даже звали почти
так же.
     И он появился,  окруженный  апостолами  -  музыкантами,  с
электрогитарой  на  шее,  совсем  не такой, каким его ожидали и
привыкли видеть. Он опять сменил имидж. После всех  превращений
никто уже не упомнит, как он выглядел, во что одевался сначала,
но  никто,  кроме него самого, не задастся и вопросом: а как же
он выглядит на самом деле? Ведь хаер - то длинный, то короткий,
то крашеный, то нет, и  прикид  -  то  оборванный,  то  излишне
элегантный  -  это  все  маски.  Сколько лет он поет, столько и
маскируется. Непросто было убедить, что ты  свой,  и  гаванскую
шпану,  и  снобов-интеллектуалов,  и  диссидентов,  и партийную
власть.   Непросто   было   выставить    свою    безызвестность
подпольностью,  а  каждую  свою  неудачу  и  откровенную лажу -
неподготовленностью  и  неразвитостью  публики.   Сколько   раз
сжималось   сердце,   когда   заимствовал  мотивы  у  классиков
западного рока: ну, меломаны, что-то же вы должны были слышать,
кроме Кобзона? Сейчас кто-нибудь  завопит:  "Стянуто!  Это  Боб
Дилан!"-  или  что-нибудь в этом роде... Но нет, до этой страны
чужие звуки сквозь железный  занавес  не  долетали.  У  нас  не
глубинка,  у  нас  глубина.  Просто-таки  Марианская впадина. А
теперь - пускай орут. Теперь он сам классик и патриарх русского
рока,  чуть  ли  не  его   отец,   Создатель   и   единственный
законодатель.      Поэтому,      чтобы     подчеркнуть     свою
"патриархальность",  он  к  этому  концерту  отпустил   бороду,
покрасился в седой цвет и отказался от молодежно-легкомысленных
одеяний.  Поэтому  же  прогнал  из группы всех профессиональных
музыкантов, с ним начинавших и его, по сути дела,  "сделавших".
Новые, хотя и зеленые еще, и играть толком не умеют, и даже как
раз  именно  поэтому, будут не затмевать, а оттенять его... Вот
он появляется из-за кулис : прожектора - на него, все  глаза  -
только  на  него.  Вот  он  подходит  к  микрофону  и слышит со
стороны, вернее, со всех  сторон,  многократно  усиленный  свой
блеющий тембр и приблатненно-ласковую интонацию:
     - Добрый  вечер!  -  Толпа  под ногами взрывается, визжит,
орет его имя. Кажется, вверх вскидываются руки  и  выставленные
пальцы, но из света в темноту видно плохо. Вообще, весь стадион
похож  на  античный цирк. И яма с дикими зверями под ареной. Но
тогда гладиатор - он? Ну что ж, пусть так. Тогда надо как можно
быстрее отбиться, отпеть и - прочь с  "арены".  Он  ударяет  по
струнам,  и  вся  команда  подхватывает.  Во  втором  же  такте
соло-гитарист фальшивит, а скрип от  елозенья  его  пальцев  по
струнам  заглушает,  кажется, всю песню. Конечно, все не совсем
так, и парень играть умеет, но по сравнению с тем, который  мог
хоть  спиной  к  гитаре,  хоть зубами... Но все правильно: двум
медведям в одной берлоге не зимовать...
     Усилители оказались достаточно хороши, чтобы всем заложило
уши даже на большом стадионе. После этого петь  связные  тексты
было  бы  просто  расточительством.  Тем  более, что в сплошном
песенном потоке ни мотивы, ни темы  отдельных  вещей  запомнить
невозможно. Не слишком веселые, не слишком грустные, не слишком
быстрые,  не  слишком  медленные,  не  слишком свои, не слишком
передранные мелодии сливаются в один бесконечный блюз.  Что  же
до  слов,  то  шанс врезаться в память имеет максимум афоризм в
три слова. Такими-то и начинил  Оракул  свои  песни,  вовсе  не
заботясь о том, чтобы связать их по смыслу.
     На  сцене  этот  посол  рок-н-ролла  в  неритмичной стране
держался, как хорошо в ней ассимилировавший. Хотя  отчасти  его
парализовало  чувство собственной гениальности, особенно, когда
какую-то истеричку милиционеры  выволокли  из  зала.  В  голове
Патриарха  мелькнула  шальная  мысль,  что  хорошо  бы  на  его
концерте, как на Пинк-Флойдовском, кто-нибудь покончил с собой.
Это сделало бы ему рекламу в Америке, где за два  года  у  него
так ничего путного и не вышло....
     ...Мелодия  замедлилась.  "Садитесь! Садитесь! - передался
по толпе шепоток. Присев на корточки или по-турецки, все  стали
класть  руки  на  плечи  друг  другу и этой огромной запутанной
человеческой цепью раскачиваться в такт музыке. "Как  здорово!"
- подумала  Юлька.  Она искала глазами кого-нибудь из знакомых,
но не могла разглядеть. Кажется, мелкнул в толпе Сид, но  когда
он   одевается,   как   хиппи,  то  становится  совсем  от  них
неотличимым...
     Юлька наклонилась к Саниному уху и шепнула игриво:
     - Саша, а как ты относишься к тому, что я обнимаюсь сейчас
не только с тобой, а одновременно со всем, - она нахмурила лоб,
вспоминая странное слово - пиплом?
     Саша относился положительно. К форме постановки вопроса  -
особенно... И это лишь третий день их ежедневных встреч.
     Отпев   положенное   время,   музыканты   побросали   свои
инструменты на сцене, и, не говоря ни слова, удалились.  Слегка
ошарашенная публика посвистела и поголосила еще некоторое время
и  разошлась.  Все, включая Саню, остались от концерта в полном
восторге.
     Многие выкрикивали Его имя. И где-то  в  глубине  стадиона
кричал (но уже не так восторженно) на бедолагу соло-гитариста и
осветителя сам гладиатор...

     Глава 20

     Друг-кунак вонзает клык
     В недоеденный шашлык.
     "Раз чучмек, то верит в Будду."
     "Сукой будешь?" "Сукой буду."
              И.Бродский

     - Сам  гладиатор  Туний  спонтовался перед этим кулаком! -
хвастливо вопил, потрясая  ручищей,  пьяный  уже  до  посинения
вольноотпущенник,  один  из тех, кого и в нищей Иудейке считали
за подонков.
     - Завязывай, Сильный, - то ли  попросил,  то  ли  приказал
мужик  с  уважительной  кличкой  "Легат"  и позорным несводимым
клеймом на лбу. - Так чем он тебя обидел? - обратился он  снова
к Эстер.
     - Я,   конечно,   сама   виновата:   не  надо  быть  такой
легковерной...
     - Ну,  в  принципе-то,  -  неопределенно  вставил   Легат,
реагируя на незнакомое слово.
     - Он  же  слывет за Святого. И я ему по секрету много чего
порассказала о себе: ну, он гадал, предсказывал...
     - Да  ты  гонишь!  -  завопил  опять  угомонившийся   было
вольноотпущенник. - Какой в Иудейке Святой?
     - Сильный! Заколебал в доску! Продолжай, Ривка...
     - Я не Ривка, я Эстер..
     - Ой,  извини. Но в принципе-то... Так что этот Святой? Он
тебе что-то сделал?
     - Еще как! - Эстер побелела бы еще  сильнее  от  гнева  на
Бар-Йосефа,  если бы было, куда бледнеть. Оскорбил ли он ее? Да
все ее мировосприятие строится и  строилось  на  том,  что  все
мужики  -  от раба до первосвященника - в сути своей проще, чем
медный динарий, и хотят только одного. Все их науки и ремесла -
только средства привлечь к себе, как перья у  птиц.  Вот,  даже
этот  страшный  Легат, которым пугают детей полпобережья, готов
не только убить кого угодно, к этому-то ему не привыкать, но он
ведет себя и говорит почти как  римский  патриций  в  честь  ее
присутствия  и  ради  ее  улыбки...  А  этот  Святой  как будто
специально взялся ей доказать, что Идея может привлекать мужика
куда больше, чем Она! В конечном счете,  он  хочет  перевернуть
весь ее мир с ног на голову... Но сказала она несколько другое:
- Он растрепал мою тайну всем знакомым.
     - Падла.  -  Легат  был  возмущен  искренне. Какая-то своя
мораль, коверканная, уродливая, но весьма и весьма  жесткая,  у
него была. - Мы с ним разберемся.
     - Да  ну  его  на  фиг,  Легат,  со Святыми связываться, -
резонно заметил Сильный.
     - Ты мозги не крути! Пойдешь со мной эту гниду коцать? Или
на понты сел?
     - Никакого "коцать"! - строго сказала Эстер. Только  этого
не хватало! - Проучить, и только!
     - Ну, да. В принципе-то... Это уже наши разборки.
     - Я сказала.
     - Да не дрейфь ты, - покровительственно заверил Сильный. -
Мы его так только...
     - Ну,  хорошо.  -  Легат  показал  жестом,  что это вопрос
решенный. - Только ты тогда его нам как-нибудь покажи. Мы ведь,
в принципе-то, даже не знаем, на что он похож.
     - Хм... - Эстер ненадолго задумалась. - Ну, хорошо. Завтра
молиться будут в доме у Мойши. Знаешь?
     - Да все мы знаем!
     - Сильный, тебя не спросили!
     - Так когда они выйдут и пойдут по  домам...  Я  пойду  им
навстречу,  и...  И тот... И тот, кого я в качестве приветствия
поцелую в щеку...
     - Ништяк! - воскликнули оба громилы в один голос.

     Глава 21

     Я не знаю слова Liebe
     Если чувство к кому-либо
     У меня в душе и есть,
     Это только ненависть.
              А.Фришберг

     В один голос раздались  мамин  призыв  с  кухни:  "Володя!
Ужинать!" - и телефонный звонок.
     - Черт-те  что,  -  пробормотал  Сид.  - Пожрать не дадут.
Алло, Саня?
     - Привет, Сид. Как дела? - И не дожидаясь ответа, так  как
точно  знал,  что  никаких новых "дел" у Сида за те пару часов,
что они не виделись, появиться не могло, Фришберг продолжил:  -
Представляешь, какой облом? Захожу я тут к Кошерскому...
     - А,  ну-ну.  Он  тебя не убил за "богослова"? Мне страшно
было  его  туда  даже  провожать.  Хотя  по  дороге  мы  весьма
интересно побеседовали.
     - Что, и этот душу изливал?
     - Что-то типа.
     - Ну-ка, расскажи?
     - Ладно, давай ты первый. У тебя новости свежее.
     - Новость  одна,  но убийственная: Кошерский послал на фиг
Юльку!!!
     - Что-то я не вижу тут для тебя особых причин убиваться, -
Сида честно изумил Санин  возбужденно-расстроенный  тон.  Ведь,
казалось  бы,  не  дружеской  ли  ему,  Сане,  услуги  ради  он
исподволь помог Олегу тогда,  по  дороге  к  Коляну,  прийти  к
выводу,  что  с Юлькой ему надо расстаться. К выводу, который и
так сидел уже у того в душе, но, может быть, помедлил бы  выйти
на поверхность еще полгода или даже год. Только немного энергии
извне потребовалось, чтобы Кошерский сказал себе сам, что Юлька
- это  не  то, что ему надо, и что он не женится на ней в самом
деле потому, что боится, что она перестанет изображать из  себя
то,  что  по  ее  -  правильному - мнению должно ему нравиться,
сдерживать недостатки и в считанные дни  превратится  просто