Виктор Шнейдер.
     Ближнего твоего...


                     Гречу

                     Прототипов  ни  у  одного  героя  нет.
                     Все cюжетные линии выдуманы.
                     Все параллели случайны. Вру.
                                      В. Шнейдер

     СОДЕРЖАНИЕ

 Глава 1, в начале которой герой
 осознает себя, а в конце - и    Глава 2, в которой возникает новый
 свою творческую задачу          персонаж и начинает говорить притчами

 Глава 3, в которой Олег         Глава 4, в которой рассказывается невыду
 обдумывает им же сочиненное     манная история блудного сына и несколько
                                 других, связанных с одним и тем же лицом
 Глава 5 в которой объявляется
 еще одно новое лицо, но так и   Глава 6, в которой повествуется о судьбе
 не объясняет - зачем            греческой амфоры
 Глава 7, в которой дается       Глава 8, в которой герой, наконец, сам
 ретроспектива одной             произносит вслух то, что переговаривают
 неправдоподобной, но весьма     все, а также то, чего не осмеливается
 романтической истории           произнести никто
 Глава 9, в которой говорится о
 качестве пива, Божьем величии и Глава 10, трактующая одно запутанное
 обиде, нанесенной новому        место Евангелия от Иакова
 Шейлоку
 Глава 11, в которой герой
 знакомится с проявлением        Глава 12, в которой говорится о внешнем и
 Русской идеи, а читатель также  внутреннем конфликтах Иакова Меньшего
 и с ее истоками
 Глава 13, позволяющая поближе   Глава 14, в которой радушный хозяин ждет
 познакомиться с героиней        гостей
 Глава 15, в которой Саня        Глава 16, в которой дамы посещают
 декламирует стихи Д.Строцева    кавалера
 Глава 17, в которой кавалер     Глава 18, показывающая, что и молитва
 посещает даму                   Сатане бывает услышана

 Глава 19, в которой язычники    Глава 20, в которой человек со
 поклоняются своему идолу        свое-образным мировоззрением обращается к
                                 человеку со своеобразной моралью
 Глава 21, которой заканчивается Глава 22, с которой начинаетсясовременная
 (ничем) эта повесть             цивилизация

     Глава 1

     С последним чаянием свою
     мечту ночную
     Душа стремится влить в пустые
     формы дня...
              В.Брюсов

     Тело  лежало,  поднятое  над  землей на высоту двух этажей
плюс кровать, и дышало.Молодой этот здоровый, хотя и  несильный
организм  не  был в данный момент отягощен ни единой мыслью, ни
даже сновидением, а потому назвать его человеком было бы так же
странно, как столь же исправно функционирующий будильник у него
в изголовье. Так же размеренно и так же бездумно,  как  сердце,
перестукивались  в  пластмассовом корпусе какие-то шестеренки и
маятник... Но вот, минут без двадцати восемь,  часовая  стрелка
закрыла собой стрелку будильника, пазы на их осях совместились,
и рычажок, сдерживавший до поры молоточек, подался вперед, а уж
тот,   только  дали  волю,  стал  вовсю  колошматить  по  чашке
звонка...  И  тотчас  же,  по  механизму,  кажется,  еще  более
простому,   включилось   в   теле   сознание.  Сперва  оно,  не
разобравшись ни с чем, ничего не зная и не умея  себя  назвать,
развернулось   зачем-то   в   картину  залитой  светом  поляны:
много-много ярких цветов тянется вверх, над ними жужжат  добрые
мультипликационные  жуки, а сзади восходит огромный золотой шар
cолнца и звенит, звенит, звенит все громче, все навязчивее, все
нестерпимее... И уже через секунду или две сознание догадалось,
что никакое это не cолнце, а будильник, и вытерпело свалившийся
на него в считанные мгновенья поток информации  обо  всем,  что
только  существует  на  свете,  и наконец нашло себе имя - Олег
Кошерский.  Пора  было  вставать,  умываться,  бриться,   потом
завтракать, потом... Кошерский - очень талантливый прозаик. Что
бы  он ни описывал - природу, лица, характеры - во всем удается
ему  отыскать  новые  неожиданные  черточки,  все  освещает  он
свежим, отстраненным взглядом человека, который этого не любит.
Но   в   жизни   Олег   никогда  не  пользовался  ни  одним  из
общепризнанных прав талантов, наипервейшее из которых  -  право
на  несносный  характер. Напротив, такого славного, открытого и
дружелюбного  парня  еще   поискать...   И   правом   -   почти
обязанностью   -   молодых   творцов  экстравагантно  одеваться
Кошерский явно пренебрегал. У него, правда, была одна кофта, по
сравнению с которой "фатовская  фата"  Маяковского  -  выходной
фрак, но она уже не первый год невостребованная висела в шкафу.
Пожалуй,  если у Олега в одежде был бы свой стиль, то эта кофта
была бы не в его стиле. Что же до романов - ибо  право  таланта
на  дон-жуанство  часто неоспоримей права на дон-кихотство - то
стыдно признаться: первая  и  единственная  женщина  Кошерского
была все еще им любима и все еще любила его. К ее любви, правду
сказать,  на  третьем  году  романа стало подмешиваться чувство
почти ненависти к Олегу, упорно не  замечавшему,  что  ей  пора
замуж.  А  Олег,  хотя  и обнаружил, когда прошел первый период
любования  собою  влюбленным  и   упоения   своими   речами   к
возлюбленной,  что  его  Джульетта  (ее-таки  звали  Юлькой)  -
существо довольно примитивное, знал это только умом,  душой  же
так,  что называется, прикипел и так привык считать Юльку своей
то ли собственностью, то  ли  частью,  что  и  сам  не  мог  бы
ответить,   почему  так  не  хотел  жениться.  Возможно,  такая
"полуженатость"  лучше  всего   сочеталась   с   его   статусом
"полупризнанности". Но, так или иначе... Олег встал, потянулся,
спародировал несколько физкультурных движений и пошел в ванную.
Болтая помазком в мыльнице, он думал о том раздражении, которое
поползет  опять  по его шее и щекам после бритья и не оставит в
покое часа два,  и  что  хорошо  бы  было  отпустить  бороду  -
писателю  вообще  к  лицу  борода  -,  если бы она росла, как у
Фришберга, а то какими-то дурацкими  островками:  вместо  одной
бороды  получится семь или восемь. Так почему-то Иуду Искариота
изображают. Кстати об Иуде: хорошо бы роман написать про юность
Иисуса...
     Первый урожай  славы  Кошерскому  принесла  в  свое  время
повесть  "Детство  Кащея".  Ну, то есть какой там "славы"... Но
те,  кто  его  заметили,  подобрали,  напоили  и   даже   стали
попечатывать  в  каких-то  полуреальных  альманахах, признали в
Олеге писателя именно за эту рукопись. Раньше как-то  никому  в
голову  не  приходило,  что Кащей Бессмертный должен был сперва
быть ребенком. Сказка била по образам,  сохраненным  памятью  с
детства, и несколько шокировала. Новый замысел попахивал слегка
самоповтором, а впрочем - только в самом приеме... Итак, году в
22-м новой Эры, от силы - 24-м...

     Глава 2

     ...Послушай: далеко-далеко, на озере Чад
     Изысканный бродит Жираф...
               Н.Гумилев

     Году  в  3782 от Сотворения Мира, от силы - 84-м в Иудейке
сгорела синагога. Денег на  новую  не  могли  собрать  вот  уже
месяца  три.  Оно  и  неудивительно:  Иудейка  была на редкость
бедным районом, где и проживало-то на тот момент всего  человек
500,  почти все - беженцы из Палестины, за что место и получило
свое  шутливое  прозвище.  Похожие  судьбы  -  родину  покидали
обычно,  обнищав или повздорив с властями, а чаще всего - и то,
и другое  вместе  -  и  общие  проблемы  -  поиск  заработка  и
египетский  язык  -  делали и людей неотличимыми друг от друга.
Так же безлики и однообразны тянулись дни. Поэтому, когда Шимон
услыхал  о  появлении  в  Иудейке  двоих  новичков,  то   пошел
знакомиться, не откладывая.
     Ему  здорово повезло - пришлецы оказались его сверстниками
(тут, правда, и  в  основном  жила  молодежь),  да  к  тому  же
земляками-галилеянами. Один, правда, к приходу Шимона уже спал,
повернувшись  лицом к стене, зато другой - Бар-Йосеф - оказался
на  редкость  словоохотлив.  Он,  как  видно,  изголодался   по
разговору  за время скитания с караванами и теперь болтал почти
без умолку:
     - Точно-точно тебе говорю, базар  на  том  берегу  гораздо
дешевле:  рыба на ассарий дешевле, овощи - тоже... Мы с Меньшим
за сегодня уже все облазили...
     "Меньшой" - троюродный брат  Бар-Йосефа  Яков  -  разобрал
сквозь  сон  свое  прозвище,  повернул к говорящим, не открывая
глаз, свою смешную круглую голову и торопливо произнес:
     - Ничего-ничего. Говорите-говорите. Вы мне не мешаете, - и
опять погрузился в сон. Шимон не сдержал  смеха,  услыхав  этот
высокий  хриплый голос, похожий на голос говорящего попугая, но
быстро сообразил, что Бар-Йосеф может  обидеться  за  брата,  и
почел за благо переадресовать свою веселость:
     - Так  сегодня  же  пятница  была!  У  нас все к празднику
закупались, а на тот базар одни гои ходят - им что Суббота, что
вторник...
     - А сюда какие купцы ездят - не гои, что ли?
     - Да-а, но здесь они  уже  знают,  к  кому  ездят.  Первые
еврейские семьи появились в Иудейке лет 15 назад.
     - А,  точно-точно! Я просто не привык: в тех местах, где я
бывал, или все знали про Субботу, или уже  никто.  А  ты  точно
говоришь - это все нормально.
     - Ты много где бывал?
     Как  сказать,  - Бар-Йосеф улыбнулся сладко, как улыбаются
только воспоминаниям, и открыл уже рот  для  рассказа,  но  тут
Яков  вдруг  издал во сне некий крайне неприличный звук. Улыбка
говорящего превратилась в усмешку. Он торжественно поднял палец
и не сказал, а именно произнес или даже изрек: - Мне указывают,
чтобы я заткнулся, потому что хвастовство - грех,  а  словесный
понос ничуть не лучше...
     Он  даже  не  договорил:  Шимон, старавшийся до того вести
себя потише, потому что жалел спящего, откинулся  на  спинку  и
залился гомерическим хохотом.
     - Зря, между прочим, смеешься, - сказал Бар-Йосеф, смеясь,
впрочем,  и  сам.  - Точно тебе говорю: так оно все и делается.
Это нормально.
     - Но уж очень смешно.
     - А почему бы не посмеяться? Бог,  между  прочим,  смеется
все   время,   точно   тебе   говорю.   Ну,  если  ты  смотришь
представление греков или римлян... Причем с людьми - это еще не
так. А кукольные... Ты где-нибудь видел?.. Так вот - там же все
смешно! И убивают смешно, и умирают смешно.  А  уж  если  кукла
говорит что-то тебе лично... Ты ведь ходишь в синагогу, - Шимон
не  понял, вопрос это или утверждение. - Представь, как смешно,
наверное, ты выглядишь, когда молишься, как колеблются при этом
оборочки... И мои тоже, - поспешил он вежливо добавить.
     - Понима-аешь, - пртянул первое слово гость. Была  у  него
такая  манера  долго  пропевать начало фразы, пока конец еще не
совсем  продуман,  -  вообще,  это  логично:  человек  так   же
примитивен   рядом   с  Богом,  как  тряпичная  кукла  рядом  с
человеком. - Шимон хотел добавить, что представлений  он  таких
не  видел,  но  живо  их воображает - действительно забавно, но
промолчал. То ли из-за того, что это не относится к делу, то ли
просто  самолюбие  мешало.  -  И  во-вторых,   Бог   достаточно
всемогущ... - Шимон заметил, что собеседника, как и его самого,
царапнуло  дурацкое  словосочетание "достаточно всемогущ", хотя
тот  и  не  подал  вида.  -  Да-да,  что-то  вроде   "небольшой
бесконечности"...  Так  вот,  достаточно,  чтобы позволить себе
получать  всегда   только   одни   удовольствия   -   смеяться,
радоваться...
     - ...любить.  Точно-точно  говоришь! И никогда не плакать,
не грустить, не ненавидеть.
     - Да-а... Но уж  очень  это  не  сходится  с  традиционным
восприятием.
     - Традиционное  восприятие  -  вообще  опасная  штука. Как
взгляд из колодца. Надо же смотреть шире - это все нормально...
Или не  колодец,  еще  лучше:  верблюды  и  верблюжья  колючка.
Верблюды  раздирают  о  нее  в  кровь  губы,  пьют свою кровь и
приговаривают: "Ах, какая сочная  травка!"  Их  так  с  детства
учили, что сочная и вкусная. И что горб - это идеал красоты...
     - Для верблюдов - действительно идеал.
     - Да,  но  вот  появляется  мустанг  или  жираф и говорит:
"Ребята! Вы же не сок пьете! Вы кровь пьете!"
     - Какая...
     - Во-первых, они его вообще слушать не станут, точно  тебе
говорю.  Неважно  что  он  говорит:  где  его  горб? Что это за
уродец?
     - Среди верблюдов - и впрямь уродец.
     - Да, но - жираф! И на его взгляд, то  есть  -  нормальный
взгляд...
     - Да кто же...
     Но перебить Бар-Йосефа было невозможно:
     - ...Нормальная  спина  -  прямая.  И  пить надо - воду. И
верблюдам надо воду. Но они этого не знают. И узнать  неоткуда.
Потому  что  жирафа  они  не слушают, а только спрашивают - где
твой горб?! Шимон - где твой горб?! -  Шимон  только  собирался
поблагодарить  за  комплимент,  как уже и получил "в зубы". - А
Шимон им: "Как где? Вот  он.  Я  тащу  багаж  знаний:  история,
философия, традиции, обычаи, обряды, семья, то, это.."
     Все   это   было  произнесено  так  артистично,  весело  и
зажигательно, что  даже  спорить  не  хотелось.  Шимон  спросил
только:
     - Так что же делать жирафу, чтобы его послушали?
     Бар-Йосеф  не  сразу сообразил, что его спрашивают. Он еще
находился под впечатлением собственной речи...
     - Жирафу? А зачем  ему  что-то  делать?  У  него-то  спина
нормальная...  А  вот  верблюдам  -  превращаться в жирафов. По
одному, не боясь, что со всех сторон будут шикать: вот, мол, он
без горба, он странный, он не так думает, он не то думает...
     ...Яков уже не спал. Он  сидел  и  красными  непонимающими
глазами  смотрел  куда-то между братом и гостем. Шимон виновато
посмотрел на него и, вместо очередного аргумента, хотя было что
возразить, и немало, сказал:
     - Ладно, перерыв. Пора идти. Спокойной ночи. Но к этому мы
еше вернемся. Тема интеересная...

     Глава 3

     Исторический роман
     Сочинял я понемногу,
     Пробиваясь, как в туман,
     От пролога к эпилогу.
             Б.Окуджава

     Тема интересная. Олег на радостях даже  бритвенное  лезвие
сменил.  Пока, правда, ему представилось - и то только смутно -
место действия и пара самых общих черт героев. Он прикинул  уже
их первую беседу, но она скорее походила на философские диалоги
Спинозы, чем на повесть. Скорее всего, споров вообще никаких не
надо - один голый сюжет, и все. Мешало то, что тема обязывала к
знанию  деталей  быта  двухтысячелетней  давности,  а где же их
взять? Да сами личность и учение Христа... хорошо, допустим, со
времен юности они  могли  еще  сто  раз  измениться,  хотя  лет
двадцать в те века - не такая уж и юность... Все это оставалось
в сознании Кошерского смутным. Зато ясно, как уже напечатанные,
видел   он   критические   отзывы:   "самоплагиат",   "перепевы
Булгакова" (почему-то образ  Иисуса  ассоциируется  у  критиков
всегда  не с Евангелиями, не с Леонидом Андреевым, не с Ренаном
и Ллойдом Вебером, а только  и  именно  с  Булгаковым),  "чужое
амплуа"...  Олег  уже  почувствовал  в груди жжение ненависти к
будущим авторам этих  будущих  пасквилей.  Но  ничто  не  могло
омрачить  его  удовольствия, стоило Кошерскому представить, как
будет   воспринята   добропорядочными   христианами,   особенно
новообращенными,  первая же фраза, с которой войдет в роман его
Иисус: "Истинно, истинно  говорю  тебе,  базар  на  том  берегу
гораздо дешевле..."
     Если  бы  мысли занимали время, Кошерский додумывал бы все
это в автобусе. Но идеи похожи на землетрясение; первый  толчок
застал писателя в ванной, второй - на кухне, во время завтрака,
вслед  за  третьим  по  прогнозам  метеорологов  могло начаться
вулканическое извержение словесной лавы. Этот последний  толчок
настиг  Олега  уже  открывающим  выходную  дверь  квартиры.  Он
неожиданно замер, произнес громко - на всю лестницу разнеслось:
     - Да ну их к черту!  -  не  ту  самую  фразу,  с  которой,
видимо,  стоило  приниматься  за  работу  над романом об Иисусе
Христе, и, с силой хлопнув дверью, вернулся к  письменному  (он
же  и  обеденный)  столу. За ним, не поднимая головы, Кошерский
просидел до того самого момента, пока его не  оторвал  телефон.
Звонил Саня Фришберг (вот ведь вспомни о дураке, он и появится:
только утром же о нем подумал!), просил разрешения зайти.
     - Очень  здорово!  Жду  с  нетерпением  и  ставлю  кофе, -
неохотно сдружелюбничал Олег. Не то  чтобы  его  огорчало,  что
Саня  отвлекает его от работы, но, Боже мой, как не переваривал
Кошерский этого Фришберга! А ведь поначалу тот и ему  показался
милым парнем...

     Глава 4

     Это уже по-человечески, Господи мой, Господи!
               2-я Самуил. 7, 19

     - А  ведь  поначалу  он  и мне показался вполне нормальным
парнем, - Борух несимметрично, как позволяла его лежачая  поза,
развел руками. И что у него за манера такая, куда бы ни пришел,
тут же улечься на хозяйскую постель?!
     - А он какой? Ненормальный? - осведомился Яков. При этом в
глазах   его   засияло   любопытство,   а   рот   расползся   в
сладко-довольную кошачью улыбку.
     - Кажется, ты не  питаешь  к  брату  особенно  родственных
чувств, - заметил Шимон, дома у которого, кстати, это случайное
сборище и образовалось.
     Нет,  Яков  не  питал.  Да  и  откуда  им  было взяться? В
детстве, несмотря на дружбу родителей, они почти не общались  -
пять  лет  разницы.  В последние годы старшего носило Бог знает
где,  и  объявился  он,  наконец,   дома   только   в   прошлом
Хашване-месяце.   Дядя   Йосеф   устроил   тогда   праздник  на
пол-Назарета. Йехуда - младший из  Бар-Йосефов  -  даже  сказал
отцу  что-то  обиженное,  вроде того, что "в мою честь, мол, ты
даже на бар-мицву такого веселья не устраивал", за что  получил
две  оплеухи  и короткий окрик: "Будешь мне разговаривать! Ты и
так всегда при мне." Дядя Йосеф, хотя и тяжел на руку,  хороший
мужик,  добрый.  Но  в радости его хватало и показухи - об этом
шушукались по возвращении домой  родители  Якова.  И  кабы  они
одни!  Еще  и  теперь не изгладилась склочная народная память о
том, как уже очень  скоро  после  свадьбы  стало  заметно,  что
Йосефова Мириам на сносях, и слухи ходили самые упорные, что не
от  него.  Никто,  однако  же,  не  мог  бы  обвинить  Йосефа в
пренебрежении  отцовскими  обязанностями,  и  если  сын-пасынок
вскоре и почувствовал себя дома неуютно, дело тут было совсем в
другом,  а  именно  -  в  тех  новых идеях, которых он за время
отсутствия где-то набрался. Они - эти  идеи  -  были  в  основе
своей религиозные, но какие-то странные: не поддерживал их даже
отец,  уважаемый  книжник,  заявив,  что  его  глупый сын решил
переплюнуть в святости Йова  и  Довида.  Любую  мелочь,  каждое
происшествие  -  села  ли  муха  на открытую страницу Торы, или
соседка пролила на пол молоко - не оставлял теперь юный философ
без внимания, считал неслучайным, трактовал и лез к каждому  со
своими  толкованиями,  чем  надоел  всем до смерти. Быт же свой
Бар-Йосеф изменил теперь настолько, в  честь  чего  и  домашним
стал  выдвигать  странные и труднопредсказуемые требования, что
даже тетя Мириам сердилась на сына, хотя и  жалела  его,  начав
подозревать, что ребенок сошел с ума. Короче, неправдой было бы
сказать,  что  Йошуа  Бар-Йосеф  ушел из дома опять, потому что
разругался с родителями, но отношения их были уже на грани...
     В то же время с родителями Якова он  как  раз  сошелся,  и
когда  стало  известно,  что племянник собирается в дорогу, они
сами попросили его взять с собой и мальчика: с  одной  стороны,
сколько  ж  можно  тому  дома сидеть, пора и в люди; с другой -
все-таки под присмотром... Этот присмотр Якова измучил  уже  за
первую  неделю пути, потому что братец, если и не заставлял его
пока выполнять все то,  что  выполнял  сам,  то,  как  минимум,
запрещал  делать  что-либо,  чего  не  позволял себе. Но больше
строгой диеты, на которую посадил со словами: "Тебе  все  равно
надо   худеть",   -   родич  несчастного  Меньшого,  нимало  не