я и не
мог, Кошерский, раз уж пришел, не спешил ретироваться, так  как
сам  по  себе  этот  тип  и  впрямь,  Сид  прав,  был  довольно
интересен.
     Коля Водомесов с ранних лет проявлял большие  способности.
Придя  в  первый класс, он не только читал и писал, но владел с
равным  успехом  и  старой  дореволюционной  орфографией.   Дед
постарался.  От него же первого Коля услыхал, что дедушка Ленин
не такой уж был добрый, а дяденька царь - не такой уж  и  злой.
Колины   родители   ругались  со  стариком,  объясняли,  какими
неприятностями может аукнуться любая фраза мальчишки, брошенная
тем на уроке. Но старый маразматик не слышал или не понимал,  а
может  быть,  только  делал  вид,  что не слышит и не понимает.
Впрочем, по-советски умный ребенок  уже  соображал,  где  можно
болтать,  а  где нет, тем более, что как царь, так и Ленин были
ему мало интересны. Вот то ли дело мушкетеры, прекрасные  дамы,
красивые  одежды, красивые лошади... Водомесов был прирожденным
художником и подходил ко всему с меркой эстетизма,  хотя  и  не
знал еще этого слова. Рисунки его выставлялись в доме пионеров,
а  однажды пришел какой-то дяденька и пригласил его в изостудию
при Академии художеств. Коля  отказался:  и  ездить  далеко,  и
математикой надо заниматься, а то двойки сыплются. Настоящей же
причиной, которую, может быть, не осознал он и сам, явилось то,
что   дяденька  из  Академии  был  на  редкость  некрасивым:  с
маленькими глазками и плоским  носом...  Классе  в  пятом  Коля
попал  на выставку гусарских костюмов, и мушкетеры были забыты.
Разве может сравниться похожий на простыню плащ с этими чудными
ментиками  и  доломанами,  расшитыми  шнурками  и   украшенными
аксельбантами?!  Потом  была  еще  выставка  карет, и Коля стал
монархистом.  Он  перечитал  горы  литературы,  относящейся   к
дооктябрьскому периоду. И если в превосходстве русского мундира
над  наполеоновским  он  усмотрел причину поражения французов в
1812 году, то победу красных оборванцев он мог объяснить только
как  победу  носорога  над  Сократом...  А  картины  получались
почему-то  все  хуже  и хуже. Всю технику, которую мог ему дать
Дом пионеров, он уже получил, а без  новых  навыков  не  шло  и
дальнейшего  прогресса. Все уроки он, глядя на доску, выводил в
тетради гусарские профили и накладывал тени на шары и кубы,  но
чувствовал  сам,  как то главное, что должно быть в художнике -
свое особое  видение  -  уходит,  теряется.  Он  вспомнил,  как
записывал   когда-то   на  магнитофон  с  одноклассником  Саней
Фришбергом "Симфонию бьющейся посуды": раздается тонкий  всхлип
рюмки,  потом  глухой  -  тарелки,  потом  резкий - поллитровой
банки, то наслаиваясь по двое, по трое, то  поочередно,  и  как
утешал  себя  после отцовских побоев тем, что искусство требует
жертв; вспоминал, как увлекся одно время рисованием шаржей,  но
не  на  лица,  а на предметы - столы, стулья, утрируя в них все
нелепое  и  некрасивое...  А  теперь  стоило  ему  взяться   за
карандаш,  и,  даже  не  глядя,  он  выводил  только  идеальный
греческий профиль в кивере и  с  эполетом.  Классу  к  девятому
Колян,  получивший  уже к тому моменту за пристрастие к царской
армии кличку  "поручик  Ржевский",  стал  совершенно  несносен:
талант  исчез  окончательно,  зато сопутствующие ему странности
укрепились и расцвели  в  полную  силу.  Но  однажды  Водомесов
сделал  открытие. Вернее, то, что он открыл, ему было, конечно,
известно  и  раньше,  всегда  было  известно,  но  как   что-то
отвлеченное. Теперь же тот простой факт, что православные иконы
пишутся  по  строгому  канону  и  никакой отсебятины не терпят,
приобрел  для  "Ржевского"  особый  смысл.  Так  Колян   нашел,
наконец, применение своему безглазому изобразительному ремеслу.
Когда  же  на  выпускном  вечере  он  увидал, как эта еврейская
обезьяна  Фришберг  целуется  с  девчонкой,  за   которой   он,
Водомесов,  безрезультатно  ухаживал  весь  год,  тут к Колиным
православию и монархизму присоединилась и народность.
     - Я вовсе не антисемит, - втолковывал  он  гостю-писателю,
тоже, между прочим, с характерными ушами и разрезом глаз. - И в
школе  моим  лучшим  другом  был всегда наш общий знакомый Саня
Фришберг. Но представь, когда человек  живет  русским  прошлым,
царским  прошлым,  и  однажды  узнает, что все это разрушили, в
общем-то, пришлые инородцы...
     - Я другого не понимаю, - счел за  благо  переменить  тему
разговора  Кошерский,  а точнее, вернуть его в прежнее русло, -
как может современный  человек  всерьез  говорить  о  монархии?
Нельзя  же назначать директором завода сына прошлого директора,
если он по натуре - не коммерсант, а, скажем, музыкант,  только
за  то, что его отец был хорошим управленцем. А может и отец не
был хорошим, а только пра-прадед.
     Колян  внимательно,   не   перебивая,   выслушал   доводы,
слышанные  им  уже  миллион  раз,  и  даже  выдержал паузу - не
добавит ли Олег еще  что-нибудь,  и  только  после  этого  стал
возражать.  Правитель, объяснял он, тем более, такой огромной и
могущественной Державы, да и любой, пожалуй, представляет  лицо
своей  страны  в мире. Он должен знать языки и, как минимум, не
путать ударения  в  своем  родном,  знать  культуру  других  и,
естественно, своей страны, безукоризненно владеть этикетом. Все
это  прививается  с  детства.  Поэтому  не  только  царь,  но и
дипломатический корпус, а также строевые  офицеры  -  ведь  для
пехоты  особых  способностей не требуется, а воспитания, ох, не
хватает -  все  эти  категории  должны  готовиться  с  детства,
буквально  с  младенчества.  А  так  как ныне правящие, выбирая
смену из новорожденных, то есть все равно  еще  никак  себя  не
проявивших,  вправе  предпочесть  своих детей чужим, дворянское
сословие  образуется  само  собой  по   естественным   законам.
Конечно,  доступ  к  горнилу  власти  не  должен  быть закрыт и
способным людям из народа, но так оно всегда и было.  Меньшиков
- самый затасканный и далеко не единственный тому пример.
     - Да,  кукла  для официальных приемов, как в Англии, может
выращиваться и с детства, - замахал руками Олег. -  Но  это  же
ничего не имеет общего с реальной властью!
     - А  зачем  станут  деловые  люди  - президенты, канцлеры,
министры - тратить  время  на  встречи  с  куклой,  не  имеющей
касательства к власти?
     Это  все  было  неверно.  Так  же неверно, как то, что он,
Кошерский, отвечает за то, что Троцкий устроил им революцию.  И
как  же русский народ себя не уважает, если считает, что кто-то
другой  им  может   что-то   сделать:   революцию,   переворот,
семидесятилетие  социализма.  Так  же  и  тут зарыто где-нибудь
деление на  ноль,  иначе  не  было  бы  Кровавого  Воскресения,
поражения  в  первой  мировой,  да  и во всех других странах не
свергли  бы  своих  монархов...  Но  Олег,  похоже,  еще   туго
соображал после пива и не знал, как возразить на речи Коляна.
     - Ну,  а это-то ты зачем рисуешь? - без всякой связи задал
он вопрос, махнув рукой в сторону  книжных  полок,  уставленных
иконами - доделанными и еще нет. - Ведь сказано же: "Не сотвори
себе  кумира.  Ни  из  дерева..."  С  этого  начинается: "Ни из
дерева".
     Но на эту тему спорить не хотел уже Водомесов.
     - Это, видимо, не из Нового  Завета?  Я  такого  места  не
помню.
     - Ничего  себе  богослов!  Интересно,  о  чем  думал Саня,
призывая его к этой  встрече.  Круглый  дурак!  И  зачем  такая
срочность?
     - А ты что, правда, сегодня-завтра куда-то уезжаешь?
     - Я? С чего ты взял?

     Глава 12

     А тот, который во мне сидит
     Изрядно мне надоел...
              В.Высоцкий

     - Я?!  С  чего ты взял? - пытался оправдаться Яков, но его
поникший вид подтверждал, что обвинения обоснованы.
     - Да у тебя до сих пор этой гадостью изо рта разит! - орал
Бар-Йосеф. - А почему постель опять с утра не убрал?!
     - Я посуду вымою, - неуверенно пообещал Меньшой.
     - Что ж мне тебя, благодарить за это? Это же твоя посуда!
     - А если моя, - постепенно и Яков перешел на  крик,  -  то
твое  какое  дело? Хочу - мою, хочу - нет! Хочу - стелю, хочу -
нет! Что захочу, то и буду есть, и пить тоже!
     Гроза, так долго собиравшаяся, наконец  разразилась.  Если
поначалу  Меньшой  не  признавал  требований  Йошки ни умом, ни
сердцем, но выполнял их из страха и послушания, то  постепенно,
чем  больше  голова  Якова  соглашалась  со Святым, тем сильнее
давал о себе знать тот Второй, в нем живущий.
     Это старший ему  объяснил  в  свое  время,  что  в  каждом
человеке  живут  Двое,  которые  постоянно воюют, и теперь Яков
почти физически ощущал их в себе. Верхний,  занявший  голову  и
грудь,  говорил,  думал  и,  собственно,  называл  себя Яковом.
Нижний не такой тщеславный - не называл себя никак, но  зато  в
нем  была  сила.  Наверное,  потому,  что вся еда и вся энергия
доставалась именно ему. Ощущение этой раздвоенности,  не  самое
приятное,    проходило    только    во   время   тихих   бунтов
пересмешничанья и обжорства  откровенной  трефниной  за  спиной
Святого,  да  еще  когда они с братом ругались, что происходило
теперь все чаще, а сегодня конфликт был уже третий.
     Но  в  промежутках   Нижний   бесновался,   ему   хотелось
кого-нибудь  убить, в первую очередь, конечно, Бар-Йосефа, но и
не обязательно  только  его,  он  рвался  переломать  мебель  и
изорвать  всю  одежду  в  доме...  Сначала только в присутствии
родственника, а потом уже и  никого  не  стесняясь,  Яков  стал
рычать, лаять, скрести ногтями каменные стены. Причем наступали
такие  моменты совершенно неожиданно, во время умного разговора
или приятных раздумий:  это  Второй  бушевал,  чувствуя  измену
Верхнего.  Святой быстро научился приводить Меньшого в чувство:
одного удара в  нос  обычно  было  достаточно,  и  вся  Иудейка
смотрела  с  ужасом  на Бар-Йосефа, доведшего бедного родича до
сумасшествия и продолжающего над ним издеваться.
     - Аха? Точно говоришь. - Тон Йошуа  вдруг  опять  стал  на
удивление  спокойным. - Хочешь жить как скот - живи. Но уж коль
сам по себе, так изволь, готовь себе сам,  на  базаре  все  сам
закупай и до Шабата найди себе, желательно, другое жилье.
     - Ты  считаешь,  что  я  без тебя не проживу? - запальчиво
спросил Меньшой. Сам-то он так и точно считал. -  Только,  вот,
давай все денежки пополам делить.
     - Да,   конечно.   Это  нормально,  без  проблем.  Все  до
последнего Зуза... Может, тебе еще и Разводное Письмо  дать?  -
съязвил  Бар-Йосеф.  И  Яков,  так как не нашелся, как ответить
остроумно, ответил надменно:
     - Я не обижаюсь.

     Глава 13

     Ты - женщина, и этим ты права.
                    В.Брюсов.

     - Я не обижаюсь... Конечно-конечно... Я все понимаю.
     Юля опустила трубку, метнула ненавидящий взгляд в  сторону
кухни, где она проколдовала, наверное, час, и на зеркало, перед
которым  провозилась  не меньше. Зачем, спрашивается?! Нет, она
действительно не  обижалась.  Даже  не  обижалась.  Она  просто
устала.  Потому что так будет всегда. Он всегда будет назначать
ей  свидание  на  четыре,  потом  звонить   и   переносить,   и
извиняться, что "никак не может отложить очень важную встречу",
и обещать прийти завтра. И никогда не женится. Зачем ему? Она и
так  всегда,  как  верная собачка... Комок подкатил к Юлькиному
горлу... А  он...  Она  попыталась  заставить  себя  ревновать,
представить, что он ей врал, а сам звонил от какой-нибудь бабы.
Вообразила  себе  и  эту  бабу:  старую - лет тридцать, худую -
ребра торчат и... Нет, глупо:  с  такой  Олег  ей  изменять  не
станет...  Да и ни с какой не станет. Никакого сомнения быть не
может, что он действительно до упора сидел над своими дурацкими
талантливыми творениями, а потом  был  вынужден  встретиться  с
этим   дурацким  умником  -  богословом.  И  сам  переживает  и
расстраивается больше нее, что не приехал. Он ее любит... Комок
откатил обратно... Любит... А она? Сама не знает. Детские мечты
о прекрасном, конечно, не принце, но сорванце, главаре и  грозе
всех-всех  мальчишек  во  дворе,  который  будет  всех  за  нее
колотить, постепенно видоизменялись, но ни в каком виде и ни  в
каком  возрасте так и не воплотились... С шестого класса за ней
ухаживали самые примерные и самые неинтересные мальчики, и  все
почему-то  евреи.  Даже  странно.  Олег  ведь тоже еврей. Может
быть, он потому и не хочет на ней жениться,  что  она  русская.
Правда, когда она однажды высказала свое подозрение вслух, Олег
сильно  и  откровенно  обиделся.  Больше  Юля  старалась  о его
национальности  не  вспоминать,  как   не   обращала   она   по
возможности  внимания  и  на все остальные недостатки Олега. Но
сейчас все прежние  претензии  и  обиды  выплыли  сами  без  ее
просьбы.  Он  эгоист.  Он  совершенно  о  ней не думает. Ну-ка,
Олежка, какого цвета платья предпочитает носить твоя Юля? Любит
ли сласти? Нравится ей  больше  Моцарт  или  Пресли?..  Да  ему
плевать,  она  рядом  с  ним  или другая. Он потому только и не
изменяет, что ему кажется глупым тратить силы и  время  на  то,
чтобы  овладеть  женщиной, если у него уже есть одна. Лучше она
была бы у него не первой, а восемнадцатой.  Лучше  бы  изменял.
Да-да-да,  лучше! Лучше! Потому что тогда он бы знал, насколько
она не только красивее, но и умнее, и нежнее, и внимательнее  к
нему,  и  домовитей,  и деловитей других баб. И нашептывая, что
она "самая замечательная", он не банальность бы говорил, а  то,
что  думает.  А  так  на третьем году романа она для него всего
лишь та же чарующая незнакомка, что и в первый день знакомства.
     Первый день? Вообще-то, она не возьмется припомнить точно.
Он теряется, верней, рассыпается на череду каких-то  вечеринок,
дней рождений, сборищ по поводу и без, когда она была на первом
курсе,  а  он  - на четвертом. Знаменитость, тогда еще - только
университетская, изо всех сил увивающаяся за Юлькой. И тогда  -
вот эту, буквально, минуту она помнит четко - Юля сказала себе,
что  хватит  ждать, как Ассоль, алый парус и придуманного тобою
героя под ним. Надо постараться влюбиться в то, что существует,
и существует рядом. В этого самого Кошерского. Но как же он был
непохож на придуманный образ! Слабый физически, да и  морально,
сутулый,  с  привлекательными,  но  никак  не красивыми чертами
лица.... И не сразу согласилась Юлька  не  только  умом,  но  и
сердцем, что снобизм, чувство юмора, феноменальная начитанность
и,  главное,  конечно,  талант  Олега  ничуть не менее достойны
любви, чем книжное джек-лондоновское мужество  ее  вымышленного
героя...Как  гордилась она, когда он выступал в Дубовом Зале! А
когда какие-то девицы обступили его потом,  брали  автографы  и
болтали, как ревновала! И от этого только сильнее любила...
     Телефон?   Неужели  опять  Кошерский?  Сколько  времени-то
прошло с его последнего звонка? Минут десять,  наверное,  никак
не    больше...    Оказывается,   полуностальгически-лирические
воспоминания ничуть не  ослабили  обиду.  Ну,  если  он  теперь
скажет,  что передумал и идет к ней! Надо будет ответить, что у
нее тоже изменились планы. Пусть  подергается.  А  лучше  всего
бросить  вскользь какой-нибудь намек, чтобы еще и поревновал...
Все это Юлька передумала между  первым  и  вторым  звонком.  На
третий она уже сняла трубку.
     - Алло... Санек, это ты? Ну конечно, узнала...
     Этот-то балбес чего звонит?! И где только номер ее взял?..
Пронырливый народ, что ни говори...
     - Как ты говоришь? Ха-ха-ха-ха!
     Дурак! И шутки твои плоские сейчас ни к селу, ни к городу.
Хотя ты, конечно, не виноват. Ты и не знаешь, как оно бывает...
     - Конспекты?   Но  ведь  ты  в  другом  институте...  Нет,
математика, конечно, та же. Программа другая...
     Конспекты  тебе  понадобились.  Ищи  дурочку.  Зайти  тебе
понадобилось.  Поклеиться тебе понадобилось. Юлька поморщилась,
вспомнив свою последнюю встречу с Фришбергом, как он бросил  ей
"Пока!",  а  она  осталась  в растерянности: неужели она повела
себя  в  чем-то  не  так?   Послать   бы   тебя   после   этого
подобру-поздорову...
     И  тут  взгляд  хозяйки остановился на плите. Она ведь так
долго готовила. Неужели никто так и не  оценит  ее  трудов?!  И
косметика с лица еще не смыта.
     - Ну, как знаешь... Зайти? Часика через пол?
     Сказать  просто "да", а потом встретить "хлебом-солью"? Ну
вот еще! Решит, что это она засуетилась в  честь  его  прихода.
Обойдется.
     - Ой,  погоди,  я  выключу,  у  меня  тут подгорает... Ну,
конечно,  заходи...  Да-да-да.  Заодно  и  попробуешь...  Н-ну,
пока...
     Глаза  бы  ее  тебя  не  видели.  А  Олег... Если все-таки
позвонит. И даже если  завтра...  Сказать  что-нибудь  такое...
Чтобы поревновал?!?! Боже, какая же она дура! То есть наоборот,
какая же она умная!!!

     Глава 14

     Тот, кто следует разуму, - доит быка.
     Умник будет в убытке наверняка!
     В наше время доходней валять дурака,
     Ибо разум сегодня в цене чеснока.
                  Омар Хайям

     - Какая же она умная, эта Тора!
     Шимон на это откровение Святого презрительно усмехнулся.
     - Свежее открытие.
     - Точно-точно  тебе  говорю,  все это не так просто! Взять
хотя бы первую главу. Ведь это ключ ко всему Танаху,  не  поняв
его,  нечего  и браться дальше. Обычно же это как воспринимают?
Ну, история. А вот Змей хотя бы. Сказано: "Положу вражду  между
ним и тобой". (Речь о женщине.) - Шимон кивнул подтверждающе. -
"Ты  будешь  поражать  его  в  голову,  а  он  тебя в пятку." -
Произнеся это, Бар-Йосеф  посмотрел  на  собеседника  так,  как
будто  в  этом  изречении  и  был  скрыт  ответ  на все мировые
загадки.
     - Ну и что?
     - А то, что Змей - это я уже понял -  это  член.  -  Шимон
шумно  выдохнул. Его уже достала зацикленность Святого. Похоже,
за долгое время аскезы бедняга так натерпелся,  что  мысли  его
постоянно  съезжали  на  одно и то же: древесные стволы, звери,
залезающие в нору, хвосты и башни, особенно если по три  -  все
ассоциировалось у Бар-Йосефа с одним и тем же.
     - Ну змей-то чем похож?
     - Женщина   поражает   его  в  голову,  то  есть  не  дает
подниматься, ослабляет, и отбирает энергию... Это все  точно...
Вопрос   другой:   почему   в  пятку?  Может  быть  в  пятке...
находится...  образуется...  заложено...  -   Бар-Йосеф   начал
мямлить  что-то невнятное, как нерадивый школьник, выдумывающий
на ходу заново невыученный урок, который его спросили. Конечно,
он ломится в  открытую  дверь.  Гораздо  более  ученые  люди  в
Иерусалиме  давным-давно  уже  обсудили  каждую букву Писания и
выяснили, что она значит. Все изыскания и  откровения  Святого,
конечно,  идут  от  полной  его  необразованности,  просто-таки
девственной. И глупости. Вот и опять:
     - Вчера  мне  снился  сон,  и  он  указывает  мне  путь  к
истинному ответу...
     Ну  разве  умный  человек  станет  доверять  снам? Недавно
Святому, как он любит говорить, "открылось", что  он  не  Назир
(назаретянин),  а  Назорей (подвижник) - по созвучию. Он вообще
помешан на этих созвучиях и случайных совпадениях. Прочтя слово
наоборот,  переставив  половину  букв  или  переогласовав,   он
утверждает,  будто  открывает  истинный  его  смысл... Когда же
Шимон заметил, что тогда и Яков - Назорей,  Бар-Йосеф  ответил,
что  Меньшой  скорей  Нахир (язычник). Остроумно, конечно, но с
логикой, мягко говоря, напряженка.
     С другой стороны, кто сказал, что Исайя или Иеремия не был
глуп? Мудры были Соломон  и  Иосиф  Прекрасный.  Обоих  святыми
назвать трудно.
     Критический  ум  ни за что и никогда не решит, что то, что
тебе приснилось или привиделось, есть нечто большее, чем просто
сон и видение, а если и решит, то станет метаться в  сомнениях:
от  Бога  ли слышит слово или от хитрого Дьявола, да так никому
ничего и не скажет.  Чтобы  о  каждом  пригрезившемся  тебе  от
голода  и  зно