На  колени он все-таки не рухнул, а просто подошел и завел
разговор тем самым себе самому противным, неизбывно-насмешливым
и ерническим тоном, от которого был и рад бы избавиться, да  не
умел.  Саня  только  сам  удивлялся раскованности и ее, и своей
речи, будто они сто лет знакомы. Фришберг как-то никогда раньше
не знакомился с девушками  на  улице.  Он  знал  пару  человек,
предпочитавших  именно этот способ, но это особый сорт людей, и
они, говорят, даже узнают себе подобных  в  толпе...  Наверное,
проговори  Саня  с  девушкой еще минут пять сверх тех трех, что
были, и он сделал бы ей предложение. Как диабетическая кома  на
какое-то  короткое  время  превращает  одну  болезнь  в другую,
диаметрально себе противоположную,  так  и  хронический  цинизм
чреват  неожиданными  романтическими  приступами,  и, как и при
диабете, эти моменты - самые  опасные...  Но  тут  из  подъезда
появился Олег Кошерский с таким празднично-хозяйским видом, что
все  как-то моментально встало на свои места, и Саня сообразил,
что это та самая Юля, которая... Он очень плавно и  естественно
продолжил  разговор,  перенося  центр  его  тяжести на Олега, и
ретировался, хотя и скоро, но проблистав  красноречием  все  же
дольше, чем того хотелось бы и Кошерскому, и даме.
     Потом   Фришберг   еще   несколько  раз  заходил  к  Олегу
(проснулись как-то вдруг долго дремавшие дружеские чувства),  и
- ему  везло  -  довольно  часто  заставал  там  и  Юльку. Саня
рассыпал бусы своего навязчивого красноречия, а  сам  любовался
ею,  как  картиной, скульптурой или красивой артисткой в глупом
фильме. Никаких "дурных  мыслей"  на  Юлькин  счет  у  Сани  не
возникало  -  он  и сам удивлялся; просто с первого же момента,
того самого, когда Кошерский вынырнул из подъезда,  стало  ясно
ему  не  на  сознательном уровне, а где-то глубже, что можно, а
иногда чуть ли не нужно  "попользоваться  насчет  клубнички"  в
"огородах"  Сида и нельзя выбивать, как говорят зэки, последний
костыль у человека, у которого и в семье  -  не  в  кайф,  и  в
творчестве  - бездарность все очевиднее, и друзей нет, и вообще
ни фига нет, и даже... даже, что "возлюбить  жену  ближнего"  -
это   грех.   Единственное,   от   чего   удерживал  себя  Саня
сознательно, это, когда Юлька поправляла волосы, или садилась в
машину, или просто голову поворачивала, спросить - неужели  оно
все  у  нее  так само получается, или она часами перед зеркалом
тренируется? Но ведь это соблазн совсем из другой оперы...
     Недели две назад Фришберг встретил девушку Кошерского саму
по себе - идущую не к Олегу и не от Олега, а  просто  откуда-то
идущую. Он увязался рядом, и взбивал, как всегда, языком воздух
в   сметану,   и   ловил   ответы,   стараясь  сверх  внешности
наслаждаться и ими, достраивая в голове до  умных,  а  если  уж
никак  не  получалось  -  до  загадочно-мудрых.  Женское  чутье
подсказывало Юлии, как говорить, чтобы это нравилось  кавалеру.
Но  когда  одна ее фраза прозвучала особенно загадочно, Саня со
смехом обвил Юлькину талию и... даже  испугался,  насколько  не
встретил  сопротивления.  Не  столько  желание,  сколько  страх
выглядеть глупо,  если  он  остановится  на  полпути,  заставил
Фришберга развернуть и притянуть Юльку к себе, и устремить свой
затерявшийся    в   волосяных   зарослях   рот   навстречу   ее
восхитительным  губкам...   Поцелуй   длился   долго-долго.   И
постепенно  из  всех бурливших в Сане чувств (и мыслей! Куда же
от них деться даже в такую минуту?! -  мыслей)  стало  расти  и
заявлять  о  себе  все  явственней одно - скука. Как будто не в
первый раз, а в тысячный, и не с девчонкой,  которой  любовался
вот  уже  несколько  месяцев,  а с партийной соратницей, дурача
ночной дозор жандармов, целовались они,  углубясь  от  силы  на
полшага  в  какую-то  нишу  с  тротуара.  И  еще Саня подумал о
Кошерском. Как-то... Трудно  даже  определить,  как  именно.  С
равнодушным   сочувствием,   если   такое  бывает.  Он  глубоко
выдохнул, отделился от Юльки и, сказав  скорое  "Пока",  быстро
пошел  на  другую  сторону  улицы,  как  обычно,  не  глядя  по
сторонам. Фришбергу повезло:  его  поведение,  все-таки  весьма
странное,  не  выглядело совсем уж необъяснимо дурацким, потому
что тут на остановку высыпал народ из автобуса, а среди  них  -
куда  же  денешься  в  своем районе - знакомые, и можно бы было
подумать, что Саня не хочет компрометировать девушку.
     Ни о каком продолжении этого случая Саня и  не  думал,  но
видеть  Юльку  хотел.  И  вот  сегодня  - не повезло. А может -
напротив, Бог бережет...

     Глава 8

     Я - царь,
     Я - раб,
     Я - червь,
     Я - бог.
            Г. Державин

     - Бог бережет? - недоверчиво переспросил Шимон,  -  что-то
не   больно  он  тебя  уберег,  когда,  Яков  рассказывал,  вас
обчистили бедуины.
     - Точно-точно, - согласно закивал Бар-Йосеф и  замялся.  -
Так  и  было.  Да  еще  и  кулаками  неслабо  отходили. Это все
нормально. Пойми, испытания посылаются и  посылаться  будут.  И
более  того,  чем  дальше  -  тем более трудные. Но все-таки не
труднее, чем я могу  преодолеть  на  сегодняшний  день.  Что-то
вроде военной или спортивной тренировки, не более.
     - Я  тебе  могу  привести  примеров  двадцать, когда людям
посылались испытания, ну, совершенно непреодолимые.
     - Всего-то  двадцать?  Не  густо.  Я,   пожалуй,   семижды
двадцать.  Но  это  нормально.  Может быть, это было наказание,
может быть - искупление... Но я - избранный.
     - Тебе нечего искупать?
     - А я чем постоянно занимаюсь? Ты думаешь,  посты,  вечная
пасха, половое воздержание - это все так приятно? Несколько раз
я уходил в пустыню...
     - К ессеям?
     - И  к  ессеям  тоже... Не в этом дело. Ты знаешь, что мне
открылось? Что я - Мошиах. - и сказав это, Бар-Йосеф  посмотрел
на  собеседника  так  удивленно,  как будто тот сообщил ему эту
странную новость, а не наоборот.  -  Точно-точно  тебе  говорю!
Представляешь?  Я  даже  разочаровался  несколько... Ну, я ведь
тоже себе Мошиаха представлял,  как  все  это  будет:  солидный
такой  дяденька,  царь...  Оказывается,  нет.  И все очень даже
просто.
     - Нет, ну царем-то он должен быть,  -  пробормотал  Шимон.
Убежденный тон гостя действовал на него сейчас сильнее, чем все
писание. - Ты хотя бы потомок царя Давида?
     - Да,  -  ответил  Бар-Йосеф,  пожалуй,  слишком  громко и
уверенно. Конечно, он не врал. У Давида было потомство от  семи
жен,  у  одного  только его сына Соломона - от тысячи. Разве за
всеми уследишь? И разве главное - доказательства? Разве главное
- плотское родство? Пускай не было  царской  крови  в  плотнике
Йосефе,  неотесанном  грубом  мужлане,  но  добряке,  пускай не
блещет аристократизмом  провонявшая  рыбой  визгливая  толстуха
Мириам,  Йошуа,  их  первенец, чувствует свое родство с великим
псалмопевцем. Может быть, и не кровное - от  этого  оно  только
выше. Но стоит ли объяснять это другим? Не всегда надо говорить
людям  то,  что  ты понял, надо говорить из этого то, что могут
понять они. Так  сказал  Бар-Йосефу  когда-то  ессей  Егуда  и,
пожалуй,  был  прав. Если Йошуа, пасынок плотника и незнамо чей
сын, верит в свое происхождение от Давида, значит,  так  оно  и
есть. И Бар-Йосеф повторил еще раз:
     - Да, точно тебе говорю.
     - А...  Хм... А не боишься, что камнями побьют? - не нашел
ничего лучшего Шимон, как повторить свой вопрос, заданный вчера
Боруху.
     - Не боюсь, не побьют. Я уже объяснял, почему.
     - Ах, ну да, ну да. Тем более: "Да не преткнешься о камень
(и именно о камень) ногою своей." Постой-ка,  постой!  "Ангелам
своим  заповедает  о  тебе,  и  на  руках  понесут  тебя, да не
преткнешься о камень..." Так?
     - Все так, кажется.
     - И это все о тебе?
     - И это все обо мне.
     - Реб Йошуа Бар-Йосеф, спрыгни-ка  с  крыши.  Тебе  же  не
страшно: тебя ангелы понесут. Спрыгнешь?
     - Конечно,   нет.   (Щурится-то   как,   щурится!  Вылитый
Сатаняра!) Требовать от Бога чуда - по меньшей мере,  наглость.
Это  ведь  я  ему  служу, а не он мне. Вот если бы мне пришлось
прыгать с этой самой крыши или меня бы с нее столкнули,  тогда,
точно  говорю,  Господь  как-нибудь  выкрутился бы. (Чему и нас
учит. Этого, однако, вслух произносить не стоит.)
     - Ангела бы прислал?
     - Скорее воз с сеном.
     - Хм... Ну, а как с царством-то будем? Я боюсь, ни  Ироды,
ни всеблагой император Тиберий такому конкуренту не обрадуются.
     - Посмотрим. Мое время еще не пришло.
     - И  знамений,  хоть каких-нибудь, значит, явить пока тоже
не можешь? Так с чего ты сам взял, что ты мессия? Кто тебе  это
сказал-то? Самому "открылось"?
     Пожалуй,  в его словах тоже была доля истины. Сказано: "не
искушай",  но  сказано  и  "без  нужды".  И  Бар-Йосеф  решился
все-таки  на  эксперимент.  Вместо ответа он пропел сокровенное
имя  Бога,  которое  слышал  только   дважды,   когда   был   в
Иерусалимском   храме   с   родителями   в   День  Очищения,  и
первосвященник произносил то его  имя,  которое  больше  никем,
нигде  и  никогда  произноситься не должно... И молния в тот же
миг не испепелила Йошуа, к собственному его удивлению.

     Глава 9

     Земля недвижна - неба своды,
     Творец, поддержаны тобой,
     Да не падут на сушь и воды
     И не подавят нас собой.
     (Плохая физика; но зато какая смелая поэзия!)
                И стихи, и примечание А.С.Пушкина

     К своему удивлению, Саня не нашел в институтском вычцентре
ни Жоры,  ни  Барковского.  Только  Сид  сидел  за  дисплеем  и
разглядывал  на экране с постным видом какую-то порнографию. Он
охотно  согласился  пойти  в  пивную,  но,  прежде  чем   уйти,
распечатал  на  компьютере  Жоржа  подробную инструкцию, где их
искать. Саня не слишком привычными к клавиатуре пальцами  занес
это  послание  в  память  программы, над которой сейчас работал
Жорж, и гордо изрек:
     - Он заметит нашу записку сразу же, как  только  придет  и
засядет за работу.
     - По-моему,  - Сид озадаченно потер подбородок, - он долго
нас не догонит.
     - Почему?
     - Программу стертую восстанавливать будет.
     - Вот ему плохо-то, - произнесли друзья хором  и  вышли  с
вычцентра.
     И  вот  они  сидели  втроем - Саня, Сид и Олег Кошерский -
вокруг  труднообозримого  обилия  пивных   кружек,   постепенно
уничтожали их содержимое и трепались.
     - Страшная штука, - Сид поднес кружку к глазам и посмотрел
сквозь нее на Олега, - Однажды этот, - он чокнулся с Фришбергом
и отхлебнул, - за кружку пива подстроил мне вылет из института,
исключение из федерации у-шу и уже не помню, что еще.
     - Помнишь-помнишь,  -  отозвался  Саня,  но тут же любезно
добавил: - Твой ответный ход - это  тоже  была  красивая  игра,
достойная  описания.  Кошерский, ты чувствуешь, какие сюжеты ты
упускаешь? А? Увы, Олег Михайлович предпочитает  нашим  светлым
образам, Сид, этого лже-мессию, опошлителя иудаизма...
     Олег  уже раскаивался, что сказал. Он признался, что пишет
о Христе, в надежде, что, может быть, у одного  из  этих  двоих
есть  знакомый  богослов  или, еше лучше, историк-специалист по
тем временам, у которого Кошерский мог бы проконсультироваться.
Таких знакомых у этих технарей не нашлось, зато  насмешку  Олег
выслушал  уже  не  одну.  Вообще, зря он с ними пошел. И Юлька,
кажется, обиделась, когда он позвонил и сказал, что придет часа
на два позже.
     - Я и не подозревал, что ты такой фанатичный  и  узколобый
поборник   иудаизма,  -  огрызнулся  Кошерский.  Саня  медленно
перелил пиво из очередной кружки  в  свою  опустевшую,  сдвинул
освободившуюся  посуду  подошедшему "халдею", и только совершив
это священнодейство, ответил:
     - Понимаешь ли, Олежек,  иудей  я,  если  разобраться,  не
только  не  фанатичный, но и просто никакой, а против Христа, в
общем-то, ничего не имею. Был  ли  он  мессией  или  не  был  -
вопрос,  в общем, не принципиальный, исторический, так сказать.
Я даже думаю - был. Но  то,  что  его  учение  распространилось
потому,  что  оно много примитивнее исходного иудейского, - это
несомненно. Народ думать не любит, ограничивать себя в чем-либо
не  хочет.  Конечно,  удобнее  исполнять  10  заповедей,  а  не
шестьсот  с  хвостом.  Да и те не выполнять, потому что заранее
известно, что все твои грехи уже искуплены  заранее:  по-моему,
постулат просто аморальный.
     - Толстого начитался?
     - Вообще  не  читал. Конечно, удобнее зримый человеко-бог,
чем Бог без каких-либо внешних атрибутов...
     - Ты, как  всегда,  подменяешь  понятия:  Иисус  нигде  не
призывает  молиться  его изображениям, так же, кстати, как и не
отменяет  Моисеевых  заповедей.  А  обличение   православия   и
католичества - настолько общее место, что даже грустно слышать,
насколько  ты не оригинален. - Кошерский улыбнулся: наконец ему
удалось  "вернуть"  Фришбергу  обвинение  в   неоригинальности,
брошенное   тем   всего  несколько  часов  назад.  А  Саня  уже
протестующе мотает головой:
     - Ничего подобного! Ни с православием, ни с  католичеством
я  воевать  не  собирался. То есть не стану утверждать, что они
мне нравятся, но нравятся, во всяком случае, куда  больше,  чем
все позднейшие секты: баптисты, адвентисты, иеговисты...
     - марксисты,   дарвинисты,   морфинисты   и  каратисты,  -
радостно дополнил список Сид.
     - Именно потому, - продолжал свой спич  Саня,  -  что  они
честно  возвращаются  к  учению  Иисуса,  как оно есть. А оно в
основе  своей  дилетантское,  отрицающее  изучение.  "Извратили
слово  Божье  преданиями  своими", ну, и т.д. Собственно, в чем
вина пресловутых книжников, как не в том, что они читали книги?
     - Ты передергиваешь.
     - Да, пожалуй, но не  более  того.  И  если  католики  или
православные,  то  есть  наиболее старые церкви, отказавшись от
философии,  порожденной  библейскими   преданиями   в   прежние
времена,  успели  обрасти  своей  -  новой,  то новые христиане
отбрасывают и это. Со своей точки зрения они правы: именно  это
и  завещал Христос, но по мне, если уж на то пошло, религиозная
философия,  возникшая  вокруг  предания,   важнее,   чем   само
предание.
     - Это  почему?  - спросил Сид и перелил Санино пиво себе -
чтобы не выдыхалось, пока Фришберг болтает.
     - Потому что сами по себе - это сказки и  не  более  того.
Твой  любимый  Прапхупада,  помнится,  писал,  что  Махабхарата
написана для не слишком умных людей...
     - То есть женщин и рабочих, - не без удовольствия  раскрыл
это  понятие  Сид, продолжив цитату. Правда, Прапхупада писал в
определенном контексте и в несколько ином смысле,  но  дуэль  с
Саней  ведет  Кошерский,  так пусть он и возражает, если найдет
что.
     - То же самое относится и к Библии, и к Корану.  Верить  в
сотворение  Земли  за  день  до Солнца и Евы из ребра Адама, не
лицемеря, современный человек не может.
     - Буквально! Буквально - не может.
     - А не буквально - это уже философия,  -  с  торжествующим
видом  заключил  Саня  и  только  тут заметил, что все его пиво
куда-то испарилось. - Ну что, по второму кругу?
     - Нет, нет, - запротестовал Олег, - я - пас. Мне к семи  -
как  штык:  дела,  -  и  по тому, как он произнес это последнее
слово "дела", с бахвальством и самоиронией, не  могло  остаться
сомнений, что зовут его дело Юлькой.
     - Да  сиди  ты,  успеешь, - махнул рукой Сид и обернулся к
подошедшему официанту: - Будьте добры, еще два  шашлыка  (Саня,
так  ты  точно  не будешь? Ну как знаешь...) И еще двадцать два
пива.
     "Халдей" ушел, унося в  глазах  почтение  и  удивление,  а
Кошерский  стал  возражать  Сане:- Собственно, веришь ты или не
веришь - тут  что-нибудь  доказывать  глупо,  но  на  отношения
текста   и   комментария  уже  распространяется  логика.  Можно
признавать Тору, но отрицать Талмуд, но никак не наоборот.
     Наставительно-покровительственный    тон    Олега    задел
Фришберга, но он не подал виду.
     - Философия,  как  ты  выражаешься, хотя философией обычно
называется нечто другое...
     - Да ну?
     - ...вещь неплохая, но только как надстройка.  Как  законы
диамата были бы глупы...
     - Они и есть глупы.
     - Не скажи.
     - ...без  материальных  законов:  физики,  химии  и прочих
механик, так и религиозные умопостроения без Божьего откровения
- толчение  воды  в  ступе.  А  подтверждением  того,  что  эти
откровения  не  просто  сказки (лично для меня), служит то, что
они все прекрасно сочетаются друг с  другом  и  дополняют  одно
другое.
     - Еще  бы:  авторы  Нового  Завета прекрасно знали Ветхий,
Магомет - и то, и другое...
     - Да, но Веды-то вещь отдельная.
     - И противоречащая поэтому всем вышеназванным.
     - Наоборот, объясняющая  и  дополняющая.  Вот  смотри:  ты
говоришь,  что за шесть дней Вселенная возникнуть не могла. И я
говорю - не могла. Но теперь смотрим в Веды, что  это  за  дни?
Оказывается,  на Брахмалоке одно мгновение дольше земного года.
Значит, у Брахмы на  планете,  пока  он  все  это  создавал,  -
Кошерский   обвел  взглядом  пивнуху,  -  вполне  могло  пройти
всего-навсего 6 дней.
     - Это  уже  трактовки   и   подгонки,   одним   словом   -
Фи-ло-со-фи-я, - упрямо настаивал Фришберг.
     - Пошли дальше. Библия грозит за грехи адом...
     - Один  из  спорных  моментов.  Примитивизатор  Христос  -
грозит...
     - ... Коран обещает, что правоверные, даже попавшие в  ад,
обретут в конце концов Царство Божие.
     - Неточность: не Царство Божие, а всего лишь рай.
     - Тем  паче.  Екклезиаст пишет, что душа смертна, Даниил -
что бессмертна.
     Саня кивнул. Он устал указывать на неточности, тем  более,
что сам-то прекрасно знал, что они непринципиальны. - А как все
это  объяснить?  Да  пожалуйста:  Веды, учение о Параматме. Две
души:  высшая  -  бессмертна,  низшая  -   наказуема,   грешна,
продаваема  Дьяволу и все прочее. За праведную жизнь - в рай. А
там - опять жизнь. Грешил - в ад. Там еще жизнь:  искупил  -  в
рай.  А думал все время о Боге - в Царство Небесное, куда "узки
врата" и где ты уже и вправду бессмертен.
     - Переселение душ - лажа. А пиво - дрянь, разбавленное,  -
для этого замечания Саня даже не изменил тона, оно так и прошло
в общем богословном потоке.
     - Конечно,   если   душа  вообще  существует,  то  на  нее
распространяется и такой всеобщий закон, как закон  сохранения.
Значит,  вся  душа  или  какие-то  "душевные  атомы" после моей
смерти так же куда-то переходят, как и атомы тела. Но если  эти
мои  элементы  и  достались  мне от какого-нибудь венецианского
дожа...
     - У тебя типичная мания величия  -  не  преминул  вставить
Сид. - В прошлой жизни ты определенно был холопом.
     - Спасибо.  Так  почему  я  должен считать собой того дожа
(или того холопа), от которого мною усвоены молекулы души, а не
эту воблу, белки которой переварятся и тоже  станут  моими?  Ни
память,  ни  условные  рефлексы  -  привычки, то бишь - меня не
роднят ни с тем, ни с этой. Таким образом, заботу о том,  чтобы
в  раю  жил кто-то, может быть даже похожий на меня характером,
но не связанный ни родственными, ни дружескими узами  я  считаю
просто... Переселение душ, Олежек, вещь непроверяемая, а я, как
естествоиспытатель, считаю опыт критерием истины.
     - Какой  ты естествоиспытатель? - скривился Олег. - Бывший
будущий ученый. Три года назад ты пошел в техвуз, потому что не
брали в университет, я понимаю. И неужели ты за столько времени
не осознал еще, что будешь рассчитывать диаметры  трубопроводов
и аппараты с мешалками?
     Он  не  должен  был этого говорить. Фришберг почувствовал,
как напряглись его скулы и подбородок, но из-за бороды этого, к
счастью,  не  было  заметно.  Лицо  Сани  не  обладало  вредным
свойством  краснеть  или  бледнеть от внутренних переживаний, а
глаза - "зеркало души" - он вперил в  видак  в  противоположном
углу  зала.  Так  К