я  чудовище  кричать  на всех базарах, необходима
наивность, граничащая с идиотизмом... Правда, такая же, если не
б(льшая, должна быть и у народа, иначе пророк так  и  останется
"гласом  вопиющего  в пустыне", как переделали ессеи знаменитое
высказывание Исайи. А люди теперь - не то что  раньше:  кто  от
греческих   циников   ума   поднабрался,   кто   -  от  римских
легионеров... Так что не  светит  Йошуа  Бар-Йосефу  продолжить
своим именем перечень книг Пророков...
     - А  ко  мне  сегодня Эстер обещала привести какую-то свою
подружку  послушать.  Святой  сказал  это  небрежно,   как   бы
мимоходом,  но  в  тоне  его чувствовалось почти ликование, что
кто-то ходит его слушать, и интересуются все  новые,  и,  может
быть,  таким  путем  Господь  и  подарит ему с дюжину настоящих
учеников.
     - Постой, разве ты продолжаешь общаться с Эстер? А кто  ее
демоном обзывал и падшим ангелом, и пауком хищным?..
     - Точно-точно  тебе  говорю: раньше в ней говорил Демон, а
постепенно пробуждается спавший в ней Ангел. Пробуждается  Дух.
Ты  бы  видел,  с каким интересом и вниманием она меня слушает,
какие вопросы задает...
     - Часто приходит?
     - Иногда приходит, иногда я захожу. Так ты бы видел...
     Видел. Тогда, правда, она слушала не Бар-Йосефа, а Шимона,
и интересовалась, столь же искренне, не  возрождением  духа,  а
конструкцией  военных  машин.  Но  разве  важно,  чем "искренне
интересоваться"? Важно - кем.
     Борух в свое время хотел купить проститутку и подослать ее
Святому. Идея застопорилась потому, во-первых, что  денег  было
жалко, а во-вторых, они бы все равно зря пропали...
     - А что подружка?
     - Пока не знаю...
     - Чего ты это стал так активно проповедовать именно дамам?
Причем,  мягко  говоря,  не самым праведным. Разве они не самые
падшие и все такое?
     - Я не выбираю, - развел руками Святой. - Точнее,  выбираю
не я. И ты же прекрасно понимаешь, кому нужнее врач - здоровому
или больному.
     - Обоим.
     - Ну,  разумеется!  Разумеется!  Но  кто  больше  к  врачу
обращается и скорее его послушает?
     - А по-моему, тебе просто доставляет наслаждение  ощущение
собственной  праведности и сознание того, что даже это общество
тебя не пятнает.
     - Ну, вот, в чем только не обвинят. А что делать?
     - А  еще  ты  ловишь  кайф  от   того,   что   производишь
впечатление на девушек. Психологический, так сказать. Сильнее и
длительней, чем я - телесный.
     - Уже   нет,   -   совершенно   серьезным  тоном  объяснил
Бар-Йосеф. - Раньше - да, точно.
     - И скоро эти девицы к тебе прийти должны?
     - Да вот-вот уже.
     - Если ты не против, я их, пожалуй, подожду.

     Глава 15

     Я имя трамваю задумал
     "трамвай"
     (и т.д., см.ниже)
               Дима Строцев

     - Пожалуй, подожду троллейбуса: все  быстрее,  чем  пешком
топать,  -  решил  Саня,  но, дойдя до троллейбусной остановки,
остановился в нерешительности. Нет, а и пьян же он! Даже адреса
не спросил! Ну, и куда ехать? Хотя раз  первые  цифры  телефона
такие  же, как у дяди Гриши, значит, перво-наперво надо ехать к
нему, заодно, кстати, стрельнуть гитару и  оттуда  перезвонить.
Хорошая  идея.  Если  только  у  дяди Гриши есть гитара. Должна
быть! Играешь ты или нет, а в каждом приличном доме должна быть
гитара.  Саня  повторил  эту  свежую,  но  утешительную   мысль
несколько  раз,  не  чтобы  запомнить,  а  просто так, и строго
погрозил  пальцем  фонарному  столбу,  который,  кажется,   был
несогласен.
     Троллейбус  подошел  не  сразу - по Саниному ощущению, так
вечности через две-три. Но вид этой  рогатой  телеги  показался
Фришбергу  таким  уморным,  что сердиться на его медлительность
просто не было сил. Пассажиры тоже были на  редкость  смешными.
Смешны  были  их одежды, жесты, разговоры. Но особенно комичной
выглядела нарочистая серьезность  на  всех  лицах.  Каждый  как
будто  пытался  изобразить себя аккумулятором народной мудрости
или народной скорби.  Но  Фришберга  обмануть  было  не  так-то
просто: он по себе ощущал сейчас ту звенящую легкость полушарий
под  черепом,  которую должен был чувствовать, конечно, и любой
другой  в  этом  троллейбусе,  только  почему-то  стеснялся  ее
выразить.  Первым  порывом  Сани  было  развеселить этот народ,
расшевелить: ну, спеть им какую-нибудь веселую  песенку,  фокус
показать,  рассказать  о  чем-нибудь  захватывающе  интересном,
например, о вторичных мессенджерах у растений. Но он  прекрасно
понимал  безнадежность  затеи  и  сел  обреченно на ступеньку у
выхода.
     - Грязно ведь,  -  сказал  кто-то  рядом;  фраза  не  была
обращена  ни  к кому конкретно, но относилась, видимо, к Сане и
ступеньке.  Фришберг  оглянулся  на   говорившего,   постепенно
продвигая  взгляд  от импортного туфля вверх к лицу человека не
только не пьяного, но явно и не пьющего, одним словом - чуждого
духом...
     - Грязь внешняя лучше грязи внутренней,  -  нравоучительно
изрек  Саня, помолчал и спросил, - А Вы и есть то человечество,
ради которого жертвовать?
     Никакой реакции не последовало. Тогда, не  отрывая  своего
взгляда   от   непьющих   глаз,   Фришберг  стал  декламировать
прочитанное где-то на днях:
     - Я имя трамваю задумал -" трамвай",
     Он будет, задумал, по рельсам ходить,
     По городу станет маршрут совершать,
     Поэтому имя такое - трамвай.
     Читал Саня громко, но нечуткая к лирике публика  никак  им
не  заинтересовалась.  Только  одна  старушка,  чувствуя себя в
относительной безопасности в другом конце троллейбуса,  сказала
что-то о милиции и хулиганстве.
     Автобусу имя задумал другое.
     Автобусу имя "автобус" задумал.
     Он будет маршрут совершать автономно,
     Но тоже удобный общественный транспорт...
     Народ  безмолствовал.  Трезвый  тоже.  Но и не отвернулся:
стоял, смотрел Сане прямо в лицо и слушал.
     - Вот!  А  троллейбус   что?   Гибрид?   Автоэлектрический
полукровка?  Кентравр  -  Минотавр?  -  и  сочтя,  что  Трезвый
морально уже повержен, Фришберг умолк и вышел не на  нужной,  а
на  ближайшей  остановке,  тем  более,  что  после  пивной  его
особенно манила укромная подворотня напротив.
     Пробыв там минут пять, не больше,  Саня  пошел  через  два
троллейбусных перегона пешком к дяде, а еще через четверть часа
стоял с гитарой под мышкой у Юлькиной квартиры.
     - Выкристаллизовывался конвергенциальный неоколониализм, -
пробормотал  Фришберг  себе  под нос. Получилось отчетливо, без
единой оговорки, - Хм, не так уж и пьян, - и позвонил в дверь.

     Глава 16

     После определенного пункта повернуть
     назад становится невозможным.
     Но  достигнут  ли  уже  этот
     пункт, узнать нельзя.
                 Ф.Кафка

     В  дверь  постучали,  и  Бар-Йосеф  бросился открывать. На
пороге стояла Эстер, а вторая гостья -  в  меру  симпатичная  и
совсем  незнакомая (видно, только на днях приехала) - пряталась
в  ее  тени.  Эстер  совершенно  машинально  протянула  руку  к
дверному   косяку  и,  не  нащупав  на  обычном  месте  мезузу,
удивленно округлила глаза.
     - Все нормально, заходи. И ты, - скомандовал Святой  новой
посетительнице,  тоже  подозрительно  косившейся  на  косяк.  -
Мезуза мне уже не нужна. Но по  крайней  мере  радует,  что  вы
вообще заметили ее отсутствие.
     Шимон  знал, как все произошло; и даже, можно сказать, был
виновником: именно он, входя, так сильно  хлопнул  дверью,  что
плохо  закрепленный  на  прогнивших  дверях  футляр  отвалился.
Правда,  Святой   стал   искать   символический   смысл   этого
происшествия,  по  своему обыкновению, сразу, но то, что гостям
он представляет отсутствие мезузы уже  как  что-то  умышленное,
говорило скорее в пользу его ума, нежели глупости.
     - Свиток  Закона  на  дверях должен напоминать входящему в
дом о Боге. А если я и так помню о Нем всегда, то  зачем  нужен
зримый символ?
     - Действительно, - согласилась Эстер. - Ведь все внешнее -
это пережиток язычества.
     - Для  начала,  -  возразил  Бар-Йосеф  с  видом  учителя,
довольного ответом, но  спешащего  продемонстрировать  все-таки
свое превосходство над учеником, - совсем неплохо и это. Нужно,
обязательно   нужно  пройти  стадию  внешнего,  чтобы  от  него
отказаться. Это нормально. А ты  как  считаешь?  -  спросил  он
вдруг   новую  гостью.  Конечно,  ничье  мнение,  кроме  своего
собственного, Святого не волновало, но по-человечески  неудобно
было бы не уделять ей внимания и дальше.
     - Я хотела тебя послушать.
     - Что  же  именно  тебе  интересно?  - спросил Бар-Йосеф и
покосился в ту сторону, где Эстер примостилась  очень  уютно  к
Шимону  и  начала  о чем-то активно с ним перешептываться. Нет,
нескоро у этих двоих дойдет до истинного духовного прогресса...
     - Ты, говорят, можешь предсказывать судьбу?
     - Это не главное. Но хорошо, попробуем. Ведь ты из  людей,
похожих  на  тростник.  -  В  глазах  слушательницы  выразилось
удивление, но больше интерес: как понимать этот  образ?  Почему
тростник?  Потому  что  он гнется, или пустой внутри, или густо
растет? Но Святой не стал объяснять ничего, а пошел  дальше,  к
способностям,  проявлявшимся  в детстве (кто же их в детстве не
проявлял?), и сильным внутренним переменам, произошедшим лет  в
11-12.  - Возможно, были тогда же и внешние, - вскользь заметил
он, но не увидав никакой реакции на лице, оставил этот тезис  и
заспешил  дальше,  к  туманным  словам "искупление", "эгоизм" и
"космос". На взгляд Шимона все, что говорил Бар-Иосеф было либо
совершенно банально,  либо  безнадежно  запутано  и  скрыто  за
необъясняемыми  какими-то  дождями  и посевами. Эстер старалась
придать лицу такое выражение, чтобы  Бар-Йосеф  прочел  на  нем
внимание  и  интерес, а Шимон - скептичную надменность. Подруга
же ее действительно пожирала говорившего глазами  и  поражалась
точности  каждой  фразы.  Как остроумно назвал он посевом ту ее
ссору с родителями, которая только теперь  дает  "урожай",  как
деликатно  упомянул, но не стал вдаваться в ту историю, которая
была у нее как раз лет в 12, от силы - в 13... И ведь знать ему
обо всем действительно неоткуда...
     Шимон, чтобы не отвлекать Святого своим шепотом,  протянул
руку  к  валяющейся  рядом  восковой дощечке и нацарапал на ней
всего одно слово: "Блефует?"
     Эстер поглядела на  профиль  своей  подружки  и  дописала:
"Мириам  -  девочка  впечатлительная".  Пожалуй, это можно было
считать ответом, и скорее всего положительным.
     - Ты любишь прятаться от непогоды  за  каменную  стену,  -
продолжал  тем  временем  Бар-Йосеф. - Но сама стен не строишь.
Трудно представить улитку, прячущуюся  в  чужую  раковину,  или
черепаху - в чужой панцирь, но это - про тебя.
     Мириам беспомощно глотнула воздух.
     - Она  говорила,  что видела вокруг головы Йошуа сияние, -
шепнула Шимону Эстер: то ли не доверила доске, то ли лень стало
писать. Святой расслышал свое имя и повернулся всем  телом  "на
звук". Но речь свою не прервал, а логично продлил:
     - Вот  кто  любит  возводить стены собственоручно, так это
этот. - Непонятно, чего было больше в жесте проповедника и  его
словце  "этот":  дружелюбия,  презрения  или страха. - Настроит
себе,  настроит.  Точно-точно  тебе  говорю,  не   просто   вал
оборонительный  сложит, а стену дворца: философия, история, то,
это - все, замуровался, и фигу кто  достанет.  Но  это  не  так
здорово.  Зря улыбаешься. Я тебе говорю: все премудрости только
мешают найти истинный путь. Легче всего детям. Точно-точно: они
как просто верят, так же просто войдут и в Небесное Царство.
     - Тогда - и дураки, - подал голос Шимон. - Дети и дураки.
     - Дураки дуракам  рознь.  -  Святой  развернулся  опять  к
Мириам.  Он говорил сейчас только с ней. - И те умники, которые

день  -  точно-точно тебе говорю: ни за что не войдут в Царство
Божье. И я скажу этим умникам: зачем вы столько думали о еде, а
о душе не думали? Где же ваш ум, если обеспечили себе  немногие
дни  до  смерти  и  не позаботились о многих - после? Так скажу
этим умникам. А фарисеям скажу: что же вы молитесь  так,  чтобы
все  видели?  Что  за  праведность  ваша,  о которой вынуждаете
говорить  весь  город?  Разве   купец   получает   когда-нибудь
вознагражденье  за  свой  товар дважды? За показную праведность
все вас почитают теперь уже, так, значит, не  получите  награды
посмертной.  И  зелотам  скажу:  для  чего делаете вы из Закона
помело? Разве затем дан вам вечный  Закон,  чтобы  использовать
его  для сиюминутной политики? Не путайте Божий дар с яичницей:
отдавайте римлянам то, что принадлежит им, и Богу  -  все,  что
принадлежит  Ему.  И ессеям скажу: почему прячете свою науку от
других в пустыне? Почему не несете ее  всем?..  Никто  не  прав
теперь  в своей вере. А я тебе говорю: чтобы попасть в Небесное
Царство, праведности мало. Тут  святость  нужна.  Каждый  еврей
делает  вид,  что  выполняет  все  заповеди, и каждый десятый -
действительно выполняет. Но можно выполнить так, что  лучше  бы
вообще  не  выполнял.  Если ты постишься в срок, но ходишь весь
этот день с унылым и голодным видом, чтобы все знали и  видели,
что  ты постишься, для кого ты это делаешь? Для Бога? Нет - для
людей. То же самое и в остальном: сказано "не  убивай".  Ну,  а
если  я  ругаюсь,  кричу:  "Убью!",  -  и не делаю этого только
потому,  что  боюсь  тюрьмы  ,  это  же  ненормально.  Или  "не
прелюбодействуй".  Ну, он и не прелюбодействует - держится, так
сказать. А каждую  встречную  женщину  взглядом  -  точно  тебе
говорю: раздевает...
     - А  что  же  ему  делать?  -  теперь  голос подала Эстер.
Веселый задор ее вопроса мило украшали нотки  смущения.  -  Что
делать, глаза-то у него видят, и, ну... Ну, нравится ему...
     - Тяжело.   -   резюмировал   Бар-Йосеф,   опять   же,  не
поворачивая даже головы. - Но - точно тебе говорю: лучше вообще
глаз тогда себе вырви. Что лучше тебе - одного  члена  лишиться
или всей погибнуть?
     - Ты  серьезно? - В вопросе Мириам ни шутки не было, как у
Эстер, ни подвоха, как у Шимона, а один ужас. И  это  был  ужас
покорного:  неужели  ей  придется  это  сделать? Серьезен был и
Бар-Йосеф:
     - Время шуток  прошло.  Время,  которое  наступит  теперь,
будет уже действительно веселым, но иначе. Глаз, конечно, никто
тебя  вырывать  не  просит.  "Оторвать" ты должна будешь другие
вещи,  а  именно  -  свои  привычки:  пить  вино,  есть  трупы,
встречаться с парнями...
     Он  перегнул  палку.  Девочка, секунду назад еще согласная
принести на алтарь любую часть своего тела, не способна была на
жертву пусть куда меньшую, но не моментальную, а постоянную.
     Святой  и  сам  это  почувствовал,  попробовал  пойти   на
попятную,   сказать,   что   для   начальной   стадии   это  не
обязательно... Но было поздно. Ведь ясно  уже  прозвучало,  что
рано  или  поздно  эту  жертву  принести  все  равно придется и
приносить ее ежедневно, ежечасно, ежеминутно.
     Но сама Мириам не поняла, что  ее  отпугнуло  именно  это.
Просто в течение двух последующих фраз весь интерес в ней угас,
и она подумала, что, в общем, он говорит глупости.
     Что до Шимона, то ему - понравилось. Бар-Йосеф определенно
растет,  и  не по дням, а по часам. Ведь не больше двух месяцев
прошло с их знакомства и забавного, но  туманного  разговора  о
красоте и вкусах верблюдов... Особенно хорошо удалась часть про
"этому   скажу",  "тому  скажу".  Хотя,  конечно,  сказалась  и
неравная осведомленность, и слишком большая симпатия к  ессеям.
Пожалуй,   стоит  с  ним  ненавязчиво  обсудить  эту  тему  без
"зрителей", и тогда другой раз он сможет уже привлечь  не  одну
Эстерову  подружку  и  не  на полчаса. Вообще, из Святого - он,
Шимон, был не прав сегодня - может выйти толк, но  только  если
за  его  спиной  будет  стоять  еще кто-нибудь, отнюдь не такой
одержимый, но с трезвой головой и хоть какими-то  знаниями.  Но
сегодня,  даже несморя на нулевой результат, к чему Бар-Йосефу,
впрочем, и не привыкать, он был определенно "в ударе".

     Глава 17

     И взял масла и молока и теленка при-
     готовленного, и поставил перед ними
     а сам стоял подле них под деревом.
     И они ели.
                Быт. 18.8

     Сегодня он был определенно "в ударе" и чувствовал  в  себе
азарт  шахматиста.  О Юльке он думал сейчас исключительно как о
спортивном противнике, представил ее лицо  -  смазливое,  но  и
только,  веснущатое,  простоватое  - и усмехнулся сам своей еще
такой недавней реакции восторженного подростка. Теперь в сердце
была ледышка, почти  осязаемая  физически.  Что  ж,  тем  легче
продолжать играть влюбленного...
     Итак,  шахматы.  Сложные  неожиданные  ходы,  как  всегда,
откладываются на потом. А для начала разыграется, конечно, одна
из традиционных партий. Е2-Е4:  он  случайно  захватил  гитару.
D7-D5:  она  случайно  приготовила  ужин.  Ход  конем на С3: их
прошлая встреча. С7-С6: ни слова об Олеге...
     Фришберг нажал кнопку звонка еще раз, и  Юлька  выпорхнула
ему навстречу...
     Нет,  не  гром  среди  ясного неба поразил Саню. Два грома
одновременно.
     Во-первых, не смазливой была  она,  как  нарисованный  его
памятью  портрет,  а все так же парализующе красива. И не лед в
груди чувствовал Фришберг, а горящую  головешку.  Но  что  было
самое  ужасное,  это  внутренний голос: "Нет ничего пошлее, чем
отбивать девушку, в которую  ты  влюбился.  Это  не  называется
местью,  не  называется Игрой. Зачем же себя обманывать? Ничего
постыдного ведь  нет:  в  животном  мире  борьба  за  самку..."
"Молчать!  -  прикрикнул  на  внутренний  голос  Саня. - Я знаю
правила Игры. Искусство - для Искусства. Как только я  заставлю
ее  бросить  Кошерского,  и  тем самым выбью у него пресловутый
последний костыль, я брошу ее и сам... Как бы мне ни было жаль.
Я не мародер..." "Это жестоко. Не только к нему, но и к ней," -
одобрительно  резюмировал  внутренний  голос.  "А  к  себе?"  -
дополнил похвалу Саня и звонко чмокнул Юльку в щеку:
     - Привет!
     - Привет. С гитарой?
     - Да, я просто по дороге из гостей иду.
     - А,  ну-ну.  -  "Под  мухой" он и вправду заметно. - Есть
будешь? А то я тут ждала к ужину... кое-кого... а он не придет.
     Вот как? Ход конем сделал  не  он.  Это  несколько  другая
партия, чем он ожидал. Тогда и про гитару надо было иначе... Но
страшно  не  это.  Тот  самый  "Второй Гром", рядом с которым и
первый - детство, гремел все ближе и уже прямо над его головой.
Еще с порога почувствовал Саня  запах,  ставший  непривычным  и
поэтому  кажущийся  резким. Свинина! И отказаться нельзя. Сразу
нельзя  было,  потому  что  если  ты  отказываешься  от  повода
задержаться,  то ну и бери свои конспекты в зубы и вали отсюда.
А после такого приглашения и совсем никак. За  столько  времени
общения  с  Олегом  Юлька,  вне всякого сомнения, волей-неволей
заразилась его дурным символизмом. Не просто ужинать его зовут,
а спрашивают: хочешь ли ты есть вместо Олега? после  Олега?  за
Олега? И все похолодело в Сане, когда он беззаботно отвечал:
     - С превеликим удовольствием. Я, если честно, голоден. Как
и всегда, впрочем.
     - Я не знаю, понравится ли тебе... - Не только кокетство и
ревность  хозяйки,  которой  очень хочется, чтобы ее похвалили,
была в этой фразе.  Мягким  ударением  на  "тебе"  Юлька  опять
вызвала  безымянную тень. Ну что же, Неназывемый, раз так хочет
Дама Сердца, я дам тебе бой. Сане пришла в голову шальная мысль
пересказать сейчас шутку Сида про мелкие душонки  и  упомянуть,
что  Олег  смеялся  громче  всех.  Ведь  Саня  -  из  гостей. А
Кошерский, конечно, объяснил Юле по  телефону  все  про  важные
дела  и  богослова...  Нет,  не  то.  Зачем  заставлять девочку
ревновать? Ревнует - значит, любит.
     - А почему ты почти не ешь? Не вкусно?
     - Ну что ты, Юлька. Потрясающе! Клянусь, что  года  два...
Да,  точно, года дв