нный  в
форме овала, как жемчужина. Поднеся рукоять к окну, сеньор Руй  поднял  ее
на свет, на осенний солнечный свет. И в  самой  сердцевине  отшлифованного
рога, теперь вдруг напомнившего ему бледный  лунный  камень,  вспыхнул  на
мгновение слепящий зеленый луч.


   Наутро у тоста во внешнем дворе его поджидали друзья, сеньор Гамурет  и
сеньор Говен, чтобы попрощаться.
   Уже вывели стремянные лошадей, верховых и  вьючных,  и  прогуливали  их
взад и вперед, и Патрик придирчиво еще раз все осмотрел - копыта, уздечки,
седла для всадников и для поклажи. В глубине двора показался сеньор Руй.
   День занимался ясный и теплый.
   Уже опустили подъемный мост. За массивной  аркой  надвратной  башни  из
желтого камня виднелся кусочек извилистой белой дороги, а  дальше  зеленые
леса, и горизонт, и легкая дымка над ним,  а  в  этой  дымке  очерчивались
контуры далекого и, похоже, довольно большого города.
   Друзья обнялись.
   Гамурет провел рукой по рыжим кудрям Патрика.
   - Будь здоров, малыш, и верно служи своему господину.
   Кони беспокойно переступали с ноги на ногу, пора было в седла -  Патрик
подержал сеньору де Фаньесу  стремя  и  потом  быстро  взмахнул  на  Божо,
подаренного ему сеньором Говеном.
   Еще раз пожали руки друзьям, наклонившись с беспокойных коней, еще  раз
бросили друг другу ободряющие слова, и уже гулким эхом отозвался под аркой
надвратной башни цокот копыт. Сеньор Говен и сеньор Гамурет обнажили  мечи
и  ударили  клинком  по  клинку  над  головами.  То  было   их   последнее
приветствие. Когда же всадники выехали из ворот  и  уже  проскакали  мост,
высоко  над  ними,  со  всех  передних  башен  грянула   истинная   гроза,
беспрестанным немолкнущим громом, водопадом низвергаясь  на  оставшихся  в
замке и заглушая все и вся: фанфара вольных рыцарей де  Фаньесов,  не  раз
скликавшая более ражих предков Родриго на веселую  охоту.  Так  слала  ему
последнее приветствие герцогиня, ибо фанфару повелела играть она.
   А совсем  издалека,  оттуда,  где  плоская  лента  дороги  змеилась  по
лесистым  этим  краям,  послышался  отклик  серебряных  рогов:  стремянные
подхватили старый мотив.


   Поверх конских голов они смотрели на  дорогу.  Лента  дороги  рассекала
буро-зеленый массив леса. Впереди, как натянутый парус, синело  небо.  Его
рассекало алой  полосой  древко  копья,  примкнутого  к  правому  стремени
сеньора де  Фаньеса  и  снова  равномерно  покачивавшегося  в  движении  -
медленно, когда кони шли шагом, быстро, когда  трусили  рысцой.  Слева  по
отлогому холму поднимались заросли молодняка, за ними луг, живые изгороди,
а там и островерхие кровли, дома, селение.
   Завернули они  и  в  город,  который  видели  прежде  на  горизонте,  и
остановились  в  нем  на  ночлег.  В  ратуше,  где  как  раз  устраивалось
празднество, сеньора де Фаньеса и его пажа приняли радушно и с  почестями,
когда они появились в танцевальной зале.  Там  бургомистр  поднес  Родриго
кубок почета, серебряный и такой вместительный, что он скорее  походил  на
небольшой бочонок. Поэтому Родриго, не будучи  в  состоянии  его  осилить,
передал кубок Патрику, стоявшему позади него слева в  праздничном  камзоле
цветов сеньора. Маленький англичанин обеими руками поднял кубок, и  в  нем
совсем исчезло его серьезное лицо. Дамы  и  девушки  города,  до  сих  пор
украдкой разглядывавшие сеньора де Фаньеса, обратили  умиленные  взоры  на
пажа, и все  наперебой  стали  расхваливать  безупречные  манеры  будущего
рыцаря, столь очевидные вопреки даже тому, что  ему  пришлось  поднести  к
своему ясному  личику  серебряный  бочонок.  Все,  похоже,  сразу  в  пего
влюбились. А тут  еще  сеньор  Рун  рассказал,  что  Патрику  перейдет  по
наследству на его английской родине большое графство - владение, в котором
наберется несколько таких городков, как этот.
   В зале коричневых  тонов,  где  сверкали  багрянцем  и  золотом  наряды
гостей, запели трубы, и сеньор Руй вступил в  хоровод  юных  горожанок,  а
Патрик прислуживал прекрасным женам горожан, и они в конце  концов  начали
прижимать его к сердцу  и  даже  целовали.  Но  он  хранил  достоинство  и
серьезность и постоянно искал глазами своего сеньора.
   И  опять  побежала  перед  всадниками  дорога,  и   снова,   равномерно
покачиваясь,  вонзалось  алое  древко  копья  в   голубое   небо,   высоко
вздымавшееся над ними, полное белых облаков, как знамен. Вставало  селение
за поворотом дороги, высилась крепость над холмами.
   Всякий раз, как  они  подъезжали  к  перекрестку,  сеньор  Руй  выбирал
дорогу, ведшую влево, и Патрик скоро смекнул, что  так  они,  отклонившись
вначале, чтобы завернуть в город, все вернее приближались к  краю  высоких
лесов.
   Когда  они  ехали  по  плоской  мшистой  низине,   поросшей   одинокими
деревьями, сеньор Руй прервал долгое молчание и спросил:
   - Ты умеешь, Патрик, обращаться с луком и стрелами?
   - Да, сеньор. У нас дома это всякий умеет.
   - Видишь  вон  там  тоненькое  дерево?  -  спросил  Родриго,  а  потом,
повернувшись к слугам, скомандовал: - Стрелы и лук для молодого сеньора! А
ну - целься!
   Патрик взял ужо натянутый  лук  и  приладил  стрелу  к  тетиве.  Потом,
оттягивая тетиву, быстро прицелился. Стрела просвистела и с гулким хлопком
ударила в ствол. Один из стремянных спешился, побежал к дереву и, расшатав
стрелу с помощью кинжала, извлек ее из ствола. Осмотрев острие и найдя его
непогнувшимся и неповрежденным, он  бросил  стрелу  в  колчан  у  седла  и
ослабил тетиву.
   - Ты хорошо стреляешь, - серьезно сказал сеньор Руй, - мы поручим  тебе
стрелять в птиц.
   - Вот это будет здорово! - воскликнул Патрик. - У нас дома луки другие,
не такие, как этот, из которого я стрелял.
   - А как же выглядят ваши? - спросил сеньор.
   - Они шести футов в длину и на концах не изогнутые, а прямые. На каждом
конце по рогу - верхний побольше, нижний поменьше.
   - Но ведь из таких не выстрелишь, сидя в седле.
   - Нет, - ответил Патрик. - Наши стрелки и сражаются стоя.  Давным-давно
они в одной великой битве победили даже рыцарей французского короля.
   - Да, - задумчиво произнес испанец, - в битве при Креси. В тот день  на
стороне французских сеньоров очень храбро сражался один рыцарь  -  слепой.
Он погиб. Этот рыцарь был королем.
   - Королем! - воскликнул Патрик. - А какой страны?
   - Богемии.
   - Это отсюда далеко...
   - Да. Его звали  король  Иоганн.  Сын  его  нынче  носит  императорскую
корону.
   Патрик, казалось, онемел от изумления.
   - Как велик мир! - тихо сказал он после минутного молчания.
   - Да, велик, - улыбнувшись, ответил сеньор Руй  и  посмотрел  вдаль  на
ленту дороги.


   Уже через несколько дней Патрику стало казаться, что он ничего  другого
в своей жизни не делал, кроме как ехал на коне в беспредельную даль, и что
так оно теперь и  будет  всегда.  Покачивающаяся  голова  лошади,  светлая
дорога, голубой горизонт и все время меняющийся  ландшафт  -  то  холм  за
холмом, то лес, то гора, то равнина проплывали  друг  за  другом,  по  обе
стороны - все это стало для его глаз как привычное ложе, на котором  можно
даже и вздремнуть, не смежая век. Волнение, которое он, как и полагается в
его возрасте, нередко испытывал, теперь как будто улеглось, оттого что сам
он находился в непрестанном движении. Ничто не  омрачало  их  спокойствия.
Сеньор  Руй  ехал  с  ощущением  человека,  устроившего  все  позади  себя
наилучшим образом. Там, в Монтефале, каждый сидел теперь при  своей  доле,
как едок за столом при своей тарелке.
   Лишь он один встал из-за стола.
   Откуда-то из синего, солнечного неба, из разрывов между  взлохмаченными
белыми колоколами облаков налетел ветер, прошумел  по  кустам  у  подножия
холма  и,  прежде  чем  улечься,  слегка  взъерошил   верхушки   деревьев,
поодиночке разбросанных здесь, наверху.
   Они остановились. Сеньор Руй подался вперед в седле.
   Там, вдалеке, будто  вздымалась  длинная,  более  темных  тонов  стена,
замыкавшая простор равнины.
   - Леса, - сказал Патрик. Его ясные глаза  заволокло  дымкой,  и  в  них
вспыхнул глубокий, голубовато-стальной  свет.  Он  выпрямился  в  седле  и
замер, тонкий и стройный.
   - Леса Монтефаля, - ответил сеньор.
   Снова налетел ветер, затрепетал треугольный флажок на верхушке древка.
   В тот же вечер они расположились на ночлег у ручья; он  выбегал  из-под
старых суковатых деревьев, стоявших на краю опушки  и  широко  раскинувших
ветви над поляной. Костер развели, когда солнце встало прямо напротив  них
и косыми лучами затопило все и вся,  так  что  и  горизонт  потонул  в  их
сиянии.
   - Когда мы завтра утром въедем в лес, - сказал сеньор Руй, - оно  будет
у нас перед глазами, а вечером прямо за нашей спиной, поэтому  мы  уже  не
сможем заблудиться и в любое время выберемся из леса, если захотим.
   Слуги возились с костром, расседлывали лошадей, и от их фигур  ложились
на землю длинные тени. Меж древесных стволов протягивались  полосы  света,
вспыхивая щедрым багрянцем. Солнце стояло низко над  холмами,  и  пылающий
горизонт был ясен и чист, как лак.
   -   Сеньор,   -   после   некоторого   колебания   заговорил    Патрик,
прогуливавшийся с господином в тени деревьев, -  не  думаете  ли  вы,  что
чудовище,  обосновавшееся  в  этих  лесах,  легче  всего  поразить,   если
нацелиться прямо в глаз?
   Лицо рыцаря омрачилось, будто невидимое забрало опустилось на него.
   - Нет, - строго сказал  он.  -  Ты  говоришь  глупости,  и  не  вздумай
предпринять что-либо подобное. Я тебе запрещаю, понял?
   - Да, сеньор, я понял, - покорно ответил Патрик.
   - Вон куда стреляй! - воскликнул через секунду господин.  -  И  докажи,
что ты можешь попасть в цель, даже когда уже темнеет!
   Он указал на широкий сук, простершийся из леса прямо в пламя заката. На
нем неподвижно сидели в ряд три грузные белые птицы.  Патрик  помчался  за
луком. Две стрелы попали в цель. Лишь третья  птица  поднялась  и,  плавно
махая крыльями, скрылась в глубине леса.
   - Вот и хорошо. Нам на ужин! - засмеялся сеньор Руй и похлопал  Патрика
по спине.
   Утром они снарядились в путь спозаранку и углубились вдоль ручья в лес.
Дорога была легка, и они продвигались без труда, все время держась  ручья,
этой лесной артерии, которая, почти не меняя направления, выбегала из леса
им навстречу. Вскоре светлые колоннады  стволов  снова  сомкнулись  вокруг
всадников: куда ни глянь, одни  стволы,  да  зелень,  да  местами  скудный
молодняк. В начале  пути  Патрик  часто  осматривался  кругом  -  направо,
налево, вперед, назад.  Но  лес  наступал  равно  отовсюду,  неизменный  и
безмолвный. Скоро взгляд юноши привык к светлому хороводу деревьев и нашел
себе в нем такое же спокойное ложе, как и прежде на открытой равнине.
   Продвигались  вперед  не  спеша.  Местами  ручей  расширялся,   образуя
маленькие озерки; они поблескивали под жарким голубым  небом,  видневшимся
сквозь круглые просветы в древесных кронах. Такие места были очень  удобны
для привалов, стремянные шумно въезжали в воду  на  расседланных  лошадях,
чтобы их выкупать.  Ноша  вьючных,  нагруженных,  по  обыкновению,  овсом,
которым запаслись перед отъездом, почти не облегчалась, потому  что  коням
тут повсюду было привольно пастись.
   Примерно на  девятый  день  сеньор  Руй  распорядился  устроить  привал
поосновательней. Они раскинули палатку, а стремянные сколотили даже  стол,
скамейки  и  лежанки  из  стволов  молодых   березок,   белыми   полосками
расчерчивавших здесь зеркальную озерную гладь.
   Тем временем сеньор Руй,  обычно  одетый  в  легкое  охотничье  платье,
разведывал вместе с пажом прилегающий лес - на лошади, а иногда и  пешком.
Вверх  по  течению  ручья,  как  они  обнаружили,  лес  начинал  понемногу
подниматься в гору, кое-где меж лиственных деревьев попадались уже пихты и
ели.
   Когда стоянка снабжена была некоторыми удобствами, сеньор Руй прекратил
свои вылазки, оставался на месте и  присматривал  за  тем,  как  челядинцы
сооружали  рядом  с  палаткой,  постепенно  приобретавшей  вид  просторной
хижины, подобие печки (камни доставали из ручья и озерка), так что  вскоре
стало возможно превратить мешок муки,  который  тащила  на  себе  одна  из
вьючных лошадей, в нечто съестное, что при снисходительном отношении можно
было принять за лепешки. Патрик охотился на птиц, собирали также и  ягоды,
здесь на удивление крупные, еще орехи, грибы. Внушительный бурдюк вместе с
избытками  овса  всю  дорогу  нес  на  себе  destrier:  сеньор   Руй   все
предусмотрел.
   А теперь он, будто отрешившись от всех забот, лежал на спине, и так же,
как в Монтефале, рядом с его ложем стоял тяжелый  стул  с  подлокотниками,
сколоченный из березовых поленьев, но зато с подушкой  на  сиденье,  и  на
этом стуле после сыгранной партии в шахматы часто  устраивался  прикорнуть
Патрик, склонив рыжеволосую головку на подлокотник.  Обычно  здесь  царила
такая тишина, что спал он подолгу и пробуждался лишь от шумного  плеска  в
озере, когда его сеньор с разбегу бросался в воду, чтобы поплавать, или от
внезапного громкого фырканья пасущихся лошадей.
   - Вы совсем не опасаетесь змея? - спросил он однажды своего господина.
   - Нет, - ответил тот. - В лесу нет  никаких  его  следов.  Потому  я  и
рыскал окрест,  и  то,  что  я  знал  уже  после  первой  встречи  с  ним,
подтвердилось: царство дракона дальше, в гористом центре этих лесов.
   Над кронами небо было жарким  и  синим,  просторней  и  выше  свод  его
казался над озерной гладью, окаймленный чуть трепещущими вершинами. Лесное
зверье обреталось совсем неподалеку, блуждая так же бесшумно, как бесшумно
проникали сюда косые лучи солнца,  когда  на  склоне  дня  прорезали  ряды
древесных стволов. Чего тут искал их сеньор, этого не знал ни  Патрик,  ни
стремянные, сколько ни ломали они себе голову.
   Сеньор казался рассеянным, отрешенным, почти не разговаривал. Мог, сидя
за шахматной доской, долго обдумывать очередной ход, а тот-то и  показывал
со всей очевидностью, что вовсе не о ходах и фигурах  думал  игрок.  Часто
сеньор Руй проводил долгие часы, лежа навзничь с открытыми глазами.
   Но однажды утром он встрепенулся, словно сбросив оцепенение, вскочил  и
потребовал коня и  доспехи.  Стремянные  засуетились.  А  Патрик  принялся
седлать своего Божо.
   - Ты останешься здесь, со слугами, на стоянке. Когда  совсем  стемнеет,
вели время от времени трубить в рог, - приказал Руй.
   Мальчик молча повиновался, стальная синева  его  глаз  потухла,  и  его
будто согнуло от боли, когда он держал стремя  сеньору.  Тот  взмахнул  на
коня. В седельную сумку сунули немного хлеба и  мяса,  подвесили  к  седлу
тыквенную флягу с вином. Сеньор Рун приказал  также  приторочить  к  седлу
шлем, тронул поводья и поехал с непокрытой  курчавой  головой,  расстегнув
легкую кольчугу до середины груди и, по своему обыкновению, примкнув копье
к правому стремени. Несколько минут еще можно  было  видеть  алую  полоску
копья, маячившую меж стволов и удалявшуюся вверх  по  течению  ручья,  еще
слышался топот конских копыт. Потом все стихло. Патрик сжал ладонью глаза.


   Он ехал уже добрый час, а лиственный  лес  все  не  кончался,  менялись
только породы деревьев, особенно  вблизи  широкой  прогалины,  тянувшейся,
подобно долине, вдоль ручья. До этого места Родриго уже добирался и раньше
вместе с Патриком. Коричневатым блеском отливали  деревья  на  фоне  неба.
Березы первыми возвещали осень. Колонны их  гладких  белых  стволов  здесь
преобладали, и струны этой серебряной  арфы  словно  перебирали  солнечные
лучи. Там и сям парил в воздухе падающий лист, а один  обрел  покой  прямо
перед сеньором де Фаньесом, на черной гриве коня.
   Рыцарь и вправду ехал по лесу без всякой цели, и то, о чем  беспокоился
томимый недобрым предчувствием паж, нисколько  не  занимало  сеньора.  Его
внезапный отъезд, смена уютного ложа на седло были  лишь  двумя  сторонами
одного и того же сонно-мечтательного состояния, равно  владевшего  им  что
здесь, в седле, что там, на ложе из березовых поленьев. Он  сидел  удобно;
крупный и сильный конь, которому легкий стройный всадник был не в тягость,
бодро ступал, выгнув шею, меж древесных стволов.
   Почва источала здесь  терпко-сладкий  аромат,  сродни  аромату  зреющих
плодов; повсюду лежали под ногами желтые листья, и их вдавливало  в  землю
широкое копыто коня.
   Рыцарь не следил за дорогой: destrier уверенно выбирал ее  сам.  Взгляд
же всадника был устремлен вперед и  ввысь,  на  верхушки  деревьев,  такие
здесь пестрые. Наверное, тому, кто увидел бы его сейчас верхом на  коне  в
этом  светлом,  прозрачном  лесу,  выражение  его   лица   показалось   бы
молитвенным. Но лицо это всего лишь было расслабившимся и  спокойным,  ибо
его оставили те силы, которые однажды отлили эти черты и указали им  цель.
Сейчас цель указывал ручей, конь, инстинктивно державшийся ручья, открытый
лесной простор, удобная дорога, бьющее в глаза  солнце,  чьи  теплые  лучи
равно ласкали и стволы, и ветки,  и  листы,  и  беспокойную  алую  полоску
укрепленного в стремени  копья,  и  лицо  всадника,  бездумное,  озаренное
солнечным светом.
   Еще на ровном месте начался хвойный лес и шире стала дорога. Погасло за
спиной  белое  и  бронзовое  сияние  берез.  Меж  могучих  стволов   земля
расстилалась как гладкий пол просторной залы. Изредка  попадался  одинокий
куст, будто просвеченный  насквозь  отвесными  солнечными  лучами;  темным
светом отливала зелень. Все еще бежал рядом ручей. Ясно слышны были теперь
его плеск и бормотанье. Постепенно дорога пошла на подъем.
   Родриго остановился, спешился и  ослабил  подпругу.  Здесь,  на  ровной
площадке, ручей образовал небольшой бочажок, конь зашел в  него  передними
ногами и принялся пить, пока хозяин отстегивал сумку  с  овсом  от  седла.
Конь и всадник попировали вдосталь и от души. Все  это  время  сеньор  Руй
ощущал собственную отрешенность как нечто благотворное и  приятное,  вроде
купания. Он похлопывал коня по жирной, лоснящейся холке  и  глядел  поверх
могучих, как башни, стволов, сквозь  лучистую  сетку  сучьев,  в  высокое,
синеющее над ним небо, на котором трепетным темным  узором  вырисовывались
заостренные кончики еловых ветвей. Мысль о  драконе,  в  чьи  владения  он
как-никак снова попал, не столь сильно тревожила его, что было ему  самому
не очень понятно; уверенность эта шла не только  от  верного  рассуждения,
что, будь чудовище где-нибудь поблизости, он наверняка  давно  услышал  бы
жуткий  шум,  производимый  им  при  движении,  так  что  непосредственная
опасность почти исключалась. Нет, сеньор Руй вообще не  допускал  мысли  о
какой бы то ни было угрозе - любой, какой угодно,  -  он  чувствовал  себя
здесь уверенней и неуязвимей, чем когда-либо в Монтефале.
   Однако, не спеша  наслаждаясь  едой  и  питьем,  он  спохватился,  что,
наверное, давно уже перевалило за полдень, и еще раз поднял взгляд  вверх,
на солнце. Сидя  так  с  запрокинутой  головой,  он  вдруг  улыбнулся:  он
вспомнил  об  отданном  им  распоряжении  трубить  на  стоянке  в  рог   с
наступлением темноты. Глубокой  темноты,  собственно  говоря,  и  быть  не
могло, потому что было полнолуние. Он как-то не заметил  этого  в  прошлые
ночи; и все же, видимо, заметил, раз знал  это.  Он  встал,  подтянул  уже
почти пустую сумку с овсом на седле  и  в  задумчивости  уставился  поверх
конской головы на зеркальную  гладь  озерка,  застигнутый  поразившей  его
мыслью: луна, стало быть, все время светила как  бы  мимо  него,  если  он
начисто ее проглядел. И тогда совсем уж странными  представились  ему  эти
дни, проведенные на стоянке.
   Одинокие жучки или мошки жужжали под навесом разлапистых нижних ветвей.
Ручей, сворачивавший здесь направо  в  ров,  вспоил  там  обильную  сочную
зелень,  которая  сейчас  от  легкого   прикосновения   солнечного   луча,
пробившегося сквозь листву, вспыхнула, ка