рь де Фаньес?
   Говен прекрасно понимал, что марешалю важно было кое-что  разузнать;  и
на мгновение ему подумалось, что  было  бы  лучше  всего  -  не  только  в
интересах марешаля, но  и  в  его  собственных  интересах  -  изложить  то
определенное, что он знал от сеньора де Фаньеса, в столь  же  определенных
словах. Но он был не в состоянии выделить из того незабываемого  разговора
со своим бывшим сеньором точные слова,  которые,  собственно,  и  не  были
произнесены. Напротив, сеньор Рун, как ему казалось теперь, говорил  тогда
о вещах, для него неизмеримо более значительных,  чем,  скажем,  намерение
просить или не просить руки герцогини; потому он и о своем отказе от этого
намерения лишь мельком упомянул в разговоре, так неизгладимо врезавшемся в
память Говену. Не то чтобы юноша считал сейчас  своим  долгом  умолчать  о
каких-либо  определенных  словах,   сказанных   тогда;   нет,   он   вдруг
почувствовал, что его долг - не допустить, чтобы тот странно доверительный
час, когда уже заходило солнце за зубцы стен и  иглы  церковных  колоколен
города на горизонте, был использован как  средство  для  достижения  цели,
какова бы ни была эта цель. Даже от одной мысли об этом в лицо ему ударила
краска стыда.
   И он сказал:
   - Такого он мне ничего не говорил.
   - Тем огорчительней для вас,  -  ответил  марешаль.  -  Ведь  надо  еще
учесть, что с прибытием  вольного  рыцаря  Фронауэра  сеньор  Родриго  уже
лишился возможности быстро действовать, ибо теперь  ему  едва  ли  к  лицу
проявлять внезапную поспешность. Что же до  сеньора  Гамурета,  то  он-то,
по-моему, как раз склонен к быстрым действиям и едва ли остановится  перед
нарушением придворного этикета, если увидит, что настал его час.  Тут  он,
однако, ошибается, и я бы не прочь был каким-либо приличествующим  образом
дать ему это понять.
   - А как вы это сделаете? И в чем, по-вашему, ошибается сеньор Гамурет?
   - В герцогине. Я с ней беседовал, и мне удалось доказать ей, что сеньор
Гамурет отнюдь не самый подходящий человек  для  того,  чтобы  удостоиться
чести стать герцогом  Монтефальским,  при  всех  его  возможных  рыцарских
достоинствах, каковые оспаривать  или  хоть  в  малейшей  мере  подвергать
сомнению я отнюдь не намерен.
   - Стало быть, это удалось... - только и смог выговорить  Говен,  сам  с
удивлением прислушиваясь к звуку собственного голоса. Его сердце вдруг как
бы повисло в гулкой пустоте, тоскуя по теплу и уюту оставленного тела.
   -  Да,  удалось.  Следует  принять  во  внимание  еще  вот  что:  сколь
единодушно государственный совет приветствовал бы брачный союз с  сеньором
де Фаньесом, столь решительно расходится он  во  мнении  касательно  этого
немецкого сеньора. Если одни  склонны  видеть  в  нем  желанного  сильного
властителя, то другим внушает опасения то обстоятельство, что  он  слишком
чужд нам по крови, по своему характеру, и  некоторые  предупреждают  даже,
что он может  ввергнуть  страну  в  бессмысленные  военные  авантюры  или,
скажем, выказать внутри страны слишком своенравную и жесткую руку.  Помимо
того, будет весьма нелегко давать ему  советы,  ибо  при  его,  бесспорно,
несколько грубоватой и упрямой натуре государственный совет может утратить
то безраздельное влияние, каковым он, ко благу страны,  ныне  обладает.  К
тем, кто так думает, принадлежу и я.
   Лишь смутно - подобно тому, как вдали  мало-помалу  начинают  различать
еле видимую точку, - лишь самым  поверхностным  и  тонким  слоем  сознания
воспринял Говен тот факт, что  человек,  стоявший  перед  ним,  совершенно
непостижимым образом выражал намерение занять его, Говена, сторону.
   - Если бы, однако, - продолжал марешаль, - мы хоть в  какой-то  степени
могли знать намерения вольного рыцаря де Фаньеса, то есть, к примеру, будь
нам твердо известно, что с его стороны уже не следует ожидать предложения,
тогда появилась бы  иная  возможность,  которую  я  вместе  с  подавляющим
большинством  членов  государственного  совета  склонен  расценивать   как
наилучшую. Поэтому, сеньор Говен, постарайтесь выяснить, что  намеревается
или чего не намеревается делать ваш бывший господин. Вам это наверняка  не
составит труда.
   - О да, конечно, - сказали уста Говена, сказали, будто  отделившись  от
него, и ему даже показалось, что он видит, как шевелятся его губы.
   - Вот и прекрасно! И еще... это касается сеньора Гамурета. Ему  следует
по-дружески намекнуть, что его предложение имело бы мало шансов на успех и
потому лучше от  такового  воздержаться.  Для  подобной  миссии  никто  не
подходит более, чем  сеньор  Руй  де  Фаньес.  Но  если  он  сам  все  еще
продолжает оставаться заинтересованным лицом, то  тогда  ему,  разумеется,
неудобно обращаться к Фронауэру с таким советом.
   -  И  если,  достопочтенный  сеньор,  -  выговорил  Говен,   вдруг,   к
собственному ужасу, осознав, что он тем самым  как  бы  отважился  сделать
рывок вперед, - если мой бывший господин  это  сделает  -  и  будет  иметь
успех?..
   - Тогда  вы  попросите  руки  герцогини  -  и  будете  иметь  успех,  -
невозмутимо ответил марешаль.
   Так вот Говену, дерзнувшему  совершить  рывок,  ударила  в  лицо  струя
животворной воды из ключа, который он, подобно  рудокопу,  пробил  сам  во
внезапном приливе отваги; и сразу же неудержимый поток хлынул во все  ходы
и закоулки его души, а в голове эхом раскатывались простые слова марешаля,
подобно тому как полнится гулом колоколов звонница башни. Однажды придя  в
движение, стряхнув ту оцепенелость, с какой он до сих пор претерпевал свою
боль, он ощутил, как неимоверно трудно  ему  сейчас  сохранять  над  собой
власть. Кровь ударила в голову, сердце шумно колотилось  в  груди,  каждая
солнечная стрела, пробивавшаяся сквозь листву, неслась прямо на  него,  он
замер в ожидании удара, а галька под ногами  разрасталась  вровень  с  ним
самим, будто шел он по ней, мал и расплющен, едва  ли  вершка  на  два  от
земли, к тому же покрытой бегущей водой. Никогда  еще  не  доводилось  ему
испытывать что-либо подобное. Те разорванные бешеным боем сердца мгновения
тогда в лесу, когда  он  сдерживал  обезумевших  коней,  а  его  сеньор  с
обнаженным мечом  в  руке  штурмовал  бурую  гору,  будто  из  иного  мира
надвинувшуюся на гладкую, усыпанную хвоей дорогу, по сравнению вот с этими
минутами, с  этой  внешне  спокойной  прогулкой  под  сводами  лип,  -  те
мгновения теперь следовало бы почесть скорее безмятежными, нежели бурными.
   - Ваш незнатный род, - продолжал седовласый  муж  таким  тоном,  словно
держал речь в совете, - отнюдь не помеха браку. Ведь и в случае с любым из
обоих вольных рыцарей государственному совету  пришлось  бы  принимать  во
внимание сравнительно низкий сословный ранг избираемого супруга - его ведь
надо было бы возводить в герцогское звание.  Да  и  сама  наша  милостивая
госпожа, когда она, овдовев во  второй  раз,  объявила  о  своем  странном
решении, едва ли могла рассчитывать на то, что ради чести добиться ее руки
испытанию в  Монтефальском  лесу  захотят  себя  подвергнуть  высокородные
князья. У  особ  княжеского  достоинства  обычно  много  хлопот  и  помимо
драконов. Так что вполне достаточно того, что вы рыцарь по рождению  и  по
званию. Теперь, задним числом, я могу вам сказать,  что  я  постарался  по
возможности ускорить ваше  посвящение,  ибо  давно  уже,  мой  юный  друг,
присматриваюсь к вам. В самом деле - вы проехали сквозь  этот  лес  и  тем
самым выполнили условие нашей госпожи. Да  и  вообще,  я  считаю,  что  со
свадьбами нечего тянуть. Конечно, по странной своей прихоти  случай  после
долгих лет ожидания привел к нам из лесу трех женихов сразу,  но  из  этих
троих один свататься не хочет, а другой не должен; зато третий - и это вы!
- похоже, герцогине весьма приглянулся. Чего же нам затягивать ожидание до
бесконечности? Ее милость  мечтает  о  юном  супруге,  но  сама-то,  прошу
прощения, с годами тоже не молодеет. Вы юноша  благонравный,  достойный  и
разумный, сеньор Говен. Вы не станете заносчиво полагать, что разбираетесь
в государственных делах лучше, нежели почтенные и  опытные  мужи,  которые
уже многие десятки лет только этим и занимаются. Вы будете  прислушиваться
к советам и наставлениям  -  полагаю,  я  вправе  от  вас  этого  ожидать.
Действуйте же! На этих условиях я  всецело  буду  ваш,  дела  ваши  устрою
наилучшим образом и, если уж  говорить  совсем  доверительно,  без  особых
хлопот. Вам же надлежит немедля, нынче же пойти к вашему бывшему сеньору и
побеседовать с ним. От этого все зависит. В беседе не забудьте также  и  о
Фронауэре. После дадите мне знать.
   И взору Говена явилась в слабых отсветах солнечных бликов сама судьба в
виде белой холеной руки, выскользнувшей из меховой опушки парчового рукава
и простершей к нему открытую ладонь; и это  явление  тоже  показалось  ему
гораздо более огромным  и  страшным,  нежели  голова  змея,  надвинувшаяся
однажды из лесной глубины на усыпанную бурой хвоей дорогу.
   - Я все, все обещаю вам, милостивый сеньор, - собрав последние  остатки
голоса, произнес Говен, схватил руку марешаля и,  наклонившись,  поцеловал
ее.


   Как Говен, отпущенный марешалем, выбрался из липовой аллеи, он и сам не
знал, ибо  ему  стоило  немалых  усилий  сохранять  равновесие,  чтобы  не
шататься. Но прийти наконец в себя, остановиться или присесть - к  чему  в
этих садах располагали многочисленные мраморные ротонды и  беседки  -  ему
так и не удалось. Он шагал все дальше  и  дальше,  ощущая  свое  тело  как
снятую с петель дверь, лишь небрежно прислоненную к косяку. Он не  шел,  а
будто падал, невесомый, в бездну солнечного света, синевы, буйного  пожара
цветочных гирлянд, стекающих вниз по белым стенам, он блуждал взглядом  по
искристому зеркалу прудов,  внезапно  открывавшихся  перед  ним,  и  видел
вдали, поверх моря цветов,  синие  тени  замкового  собора.  Мимоходом  он
поклонился  группе  придворных  дам,  игравших  в  мяч,  но  поклонился  с
отсутствующим взглядом, ощущая все свои члены словно  одеревенелыми,  лишь
самой поверхностной оболочкой своей ему принадлежащими.  Высокая  дама  со
светло-каштановыми  локонами   удивленно   посмотрела   на   него,   потом
отвернулась и с силой бросила мяч.
   Как камень, давило на сердце Говену поручение марешаля; к  чему  угодно
был он сейчас готов, только не к тому, чтобы преследовать какую-либо цель;
но именно это и должно было направить его к сеньору де Фаньесу.
   Когда он снова представил себе, как и о чем он спросит своего  прежнего
сеньора, он внезапно и резко прервал  быстрый  свой  шаг,  и  тут  наконец
подвернувшаяся ему скамья оказалась как нельзя более  кстати.  Опустившись
на нее и окинув взглядом далекий подернутый дымкой небосклон над террасами
и садами, он впервые  за  все  это  время  перевел  дух,  и  сразу,  будто
принесенная легким летним  ветром,  его  осенила  мысль:  просто  остаться
здесь, посидеть, отдохнуть, и пусть поручение марешаля, пусть  все  вообще
идет своим чередом и проходит мимо,  как  те  одинокие  облака,  что  лишь
изредка появлялись тут на горизонте, медлили несколько мгновений  и  снова
таяли, канув в  небытие,  как  и  дни,  и  недели  в  Монтефале.  И  Говен
успокоился.
   Вдруг кто-то спрыгнул с высокой мраморной ступени на дорожку,  подбежал
и отвесил изящный поклон.
   То был его паж, о котором он совсем забыл; несколько часов назад, желая
немного побыть в одиночестве, он велел ему остаться здесь и поджидать его.
   - Пойди к сеньору де Фаньесу и извести его, что я сейчас к нему  приду,
- сказал он пажу.


   В тот момент, когда под сводами липовых крон Говену  нежданно-негаданно
предстал марешаль, сеньор Руй еще наслаждался сном; и  если  не  в  полном
смысле слова сном заядлого праведника (едва ли таковой может получиться из
"блудного рыцаря"), то все-таки сном человека, который в достаточной  мере
отдалился от обступивших его со всех сторон мирских дел, чтобы  безмятежно
почить в самой их гуще.
   На небе мало что изменилось, солнце еще стояло  в  зените.  Зеленоватая
тень от листвы падала на ложе и тяжелое кресло, в котором, положив  голову
на  подлокотник,  спал  Патрик,  юный  отпрыск  английских  графов,   сама
свежесть, розовость и чистота -  будто  кто-то  бросил  на  сиденье  пучок
колосьев вперемешку с полевыми цветами.
   В эту обитель тишины вдруг скользнул, вынырнув из-под арки,  белобрысый
малец в двухцветной ливрее, зыркнул искоса на спящего сеньора де Фаньеса и
потом с размаху врезал Патрику под  ребро,  на  что  юный  англичанин,  не
открывая глаз, молниеносным движением худенькой  ноги  весьма  ловко  пнул
незваного пришельца в живот.
   - Просыпайся, Патрик, - свистящим шепотом  проговорил  тот  (как  будто
такой пинок не был достаточным свидетельством  пробуждения),  -  к  твоему
господину идут!
   - Кто там? - отозвался теперь и сеньор Руй, с  интересом  следивший  со
своего ложа за этой маленькой интермедией.
   Белоголовый задира тотчас отскочил от Патрика,  поспешил  к  оттоманке,
изобразил такой поклон  с  разворотом,  который  сделал  бы  честь  любому
церемониймейстеру, отступил на шаг и высоким,  звучным  голосом  возвестил
следующее:
   - Милостивый сеньор! Гамурет, вольный рыцарь из Фронау, куратор Орта  и
правитель Вайтенека, посылает меня к вам, дабы  узнать,  не  соизволит  ли
ваша милость принять его.
   - Мчись назад, - ответствовал сеньор Руй, -  передай  своему  любезному
благородному сеньору мой сердечный привет и скажи, что я  буду  очень  рад
видеть его у себя.
   Вскоре  появился  Фронауэр;  он  шел  под   аркадами   висячих   садов,
предшествуемый  пажом,  и  остановился  наверху,  на  последней  ступеньке
маленькой лестницы, спускавшейся к площадке, которую избрал местом  отдыха
сеньор Руй. Там он стоял, возвышаясь  на  фоне  голубого  неба,  и  солнце
просвечивало сквозь его  льняные  волосы,  казавшиеся  совсем  светлыми  и
легкими, как само золото солнечных  лучей.  Сеньор  Руй  с  распростертыми
объятиями поспешил навстречу гостю.
   - Я пришел к вам для чистосердечной и доверительной беседы, сеньор Руй,
- сказал Фронауэр и начал спускаться по ступенькам. На нем был  просторный
шелковый камзол голубого цвета с поясом из оленьей кожи. Вокруг шеи  и  на
плечах лежал белый мех.
   Пажи во мгновение ока принесли молодое вино, плоды и печенье.
   - Говорите же, - произнес де Фаньес, - и  будьте  уверены,  что  сердце
брата открыто для вас.
   - Я хотел бы узнать, -  без  обиняков  начал  Фронауэр  и  опустился  в
тяжелое кресло, в котором только что  дремал  Патрик,  -  намерены  ли  вы
просить руки герцогини.
   - Нет, сеньор Гамурет, - с такой же прямотой ответил  де  Фаньес,  -  я
этого делать не намерен.
   - Выходит, это придется делать мне?
   - А разве не к тому направлены все ваши помыслы?
   - Нет. Не буду кривить душой.
   - Но к сватовству вас никто и не принуждает, сеньор Гамурет.
   - Не принуждает. Однако неужто зазря  был  проделан  весь  этот  тяжкий
поход, зазря пережит этот ужас, ни за что, ни про  что  этот  многодневный
путь по лесу и снова по лесу, будто по дну морскому? Да что там говорить -
вы сами все это пережили. У меня  не  укладывается  в  голове,  как  можно
отправиться восвояси, не взяв награды.
   - Но для вас  это,  похоже,  невелика  награда,  -  с  улыбкой  заметил
испанец.
   - Да как вам сказать. Дела в этом герцогстве, пожалуй,  можно  было  бы
наладить, если взяться за них с умом. Но...  чужое  мне  все  тут!  Как  у
турок! А вы, сеньор Руй,  так  вот  и  готовы  все  это  оставить?  Как-то
странно...
   - На то я и странствующий, или блудный, рыцарь, - засмеявшись,  ответил
сеньор Руй. - Нет, не по нраву она мне, эта достойная дама, вот и  все.  С
какой стати мне вгрызаться в яблоко из-за того только, что оно яблоко? Нет
уж, моя свобода мне дороже. Но поймите меня правильно: будь яблоко мне  по
вкусу, я давно бы уже вгрызся. Возможностей было хоть отбавляй.
   Фронауэр поднял голову и долго смотрел на него своими светлыми глазами.
   - Пожалуй, вы правы, -  сказал  он  наконец.  Но  ясное  понимание,  на
короткое время  выразившееся  в  его  чертах,  в  следующее  же  мгновение
улетучилось, и на лицо его снова набежали тени  сомнений.  Видно  было  по
этому лицу, что  такая  перемена  освещения  стала  обычной  для  него  за
последние дни  -  обычной  и  даже  тягостной.  Фронауэр  выглядел  слегка
осунувшимся и переутомленным. Он подался вперед, положил широкую ладонь на
край столика, разделявшего его и де Фаньеса, и, глядя своему собеседнику в
глаза, спросил уже с откровенной, почти наивной растерянностью:
   - Что же вы мне посоветуете?
   - Вы и вправду ждете от меня совета?  -  ответил  сеньор  Руй  с  более
серьезным выражением лица, чем, пожалуй, ему самому хотелось бы.
   - Ну конечно же! Я прошу вас об этом.
   Порывистым и  грациозным  движением  испанец  поднялся  с  оттоманки  и
прошелся под сенью древесных крон, туда, где солнечные лучи уже  легли  на
гальку и на каменные плиты и где сады сбегали и поднимались  по  ступеням;
здесь, стоя под куполом листвы и глядя прямо в бездонное голубое небо, Руй
заговорил:
   -  Не  привязывайтесь  сердцем  к  тому,  к  чему  оно  не   испытывает
привязанности, сеньор Гамурет. Требует этого от нас лишь скудный остаток в
нашей крови - слабеющий зов  бесчисленных  старцев,  наших  предков.  Они,
конечно, были молоды, когда зачинали потомство, но старились они вместе  с
ним, так что в каждом отпрыске говорит целый хор старцев, и все они жаждут
одного - похитить его цветущую юность  и  еще  при  жизни  уложить  его  в
могилу. Этот остаток и склоняет нас к тому, чтобы мы постоянно  утверждали
некую цель вашего бытия, доказывали наличие  ее  всеми  своими  делами,  -
иначе он поднимется, как осадок со дна кубка, и замутнит нам доброе  вино.
Надо выплеснуть его и наполнить кубок снова. Там,  в  этом  широком  мире,
залог вашего рыцарского достоинства, сеньор Гамурет. Достоинству  этому  и
пойдет на благо проделанный вами тягостный путь.  А  нелюбимая  женщина  -
слишком  ничтожная  за  все  это  награда.  И  потому   мой   вам   совет:
прохлаждайтесь, нежьтесь здесь, сколько  душе  угодно,  а  потом  натяните
старцам нос и садитесь в седло!
   - Да, вот именно! - воскликнул у него за спиной Фронауэр. - Сеньор Руй,
вы разрешили сомнения, которыми я все это  время  мучился.  -  И  он  тоже
вскочил с кресла, прошел вперед под арку из листьев и свисающих  цветов  и
встал рядом с де Фаньесом.
   - Вы взгляните только, какая там красота! - улыбнувшись, сказал  тот  и
обвел рукой горизонт. - Крепости, селения и пыльные ленты  дорог...  -  Он
осекся, и лицо его на какой-то миг - не дольше одной промелькнувшей  мысли
- вдруг омрачилось.
   - Да, красота... - медленно повторил сеньор Гамурет. Он поднял  голову,
устремил взор вдаль, постукивая пальцами левой руки по  рукоятке  меча.  И
хоть он стоял такой большой, широкий в плечах  -  что  еще  подчеркивалось
покроем одеяния, - лицо у него было как у ребенка, облегченно  переведшего
дух. Сеньор Руй все это подметил.
   - Знаете, - сказал он, когда они снова уселись за вином, - еще в  самый
первый день, когда вы в той зале серебристых и  белых  тонов  рассказывали
герцогине о своих странствиях,  мне  сразу  подумалось,  что  женщина  эта
совершенно чужда вам по натуре и потому  вас  не  стоит.  Она  ведь  тогда
устроила вам испытание. Вы его  выдержали,  но  меня  оно  огорчило.  И  я
полагаю, тут мы тоже вправе поставить вопрос грубо и напрямик: а стоит  ли
она сама того, чтобы ради нее  подвергаться  тем  ужасным  испытаниям,  на
которые она нас обрекла, да еще потом позволила себе шутки, уместные разве
что с придворными шаркунами, но не с вольными рыцарями.
   - Какие шутки? - удивился Фронауэр.
   - Вы, вероятно, помните, - продолжал сеньор Руй, -  что  герцогиня  как
будто  бы  с  совершенным  простодушием   высказала   пр