инок мой! И песню, о радость,
   Пропой мне! О тайна лесная,
   Уста мне целуй, завораживай взор!

   Вешние ветры, осени листья,
   Версты и годы, рыцаря рок!
   Глянь - в отдаленье замки, селенья
   Спят в стороне от дорог.

   Сраженья, скитанья
   И утренней ранью призывные звуки
   Звонкого рога.
   Как дышится в мире легко и широко!
   И вновь в отдаленье рощи, селенья
   Спят в стороне от дорог.

   Последнюю строфу подхватил и сеньор Руй.
   Не успела смолкнуть песня, как в ответ ей  откуда-то  из  лесных  далей
отозвался странный звук. То был глухой и  низкий  гул,  будто  дрогнула  и
заходила земля.
   Говен вскочил.
   Оба стремянных застыли в оцепенении. На их побледневших  лицах  плясали
блики костра.
   Наконец один собрался с духом и сказал:
   - Это было почти как рог сеньора Роланда в Ронсевале!
   Все промолчали.
   - О шпильман! - в волнении прошептал сеньор Руй.
   В эту ночь никто спокойно не спал, а тот, кто сидел на страже, в  любой
момент мог рассчитывать на короткую беседу шепотом.
   Встали и отправились в путь рано. Дорога, становившаяся все  податливей
из-за покрывавшей ее  бурой  хвои,  вела  по  склонам  холмов  и  медленно
поднималась  вверх.  Сеньор  и  паж,  в  нетерпеливом   желании   поскорее
осмотреться  окрест  обогнали  стремянных  и,   убедившись,   что   дорога
по-прежнему никуда не сворачивает, забрали влево, в  пока  еще  равномерно
поднимавшийся вдоль склона лес. Тут лес  снова  шел  смешанный,  и  потому
дорога была более плотной и удобной, но частые  заросли  затрудняли  езду.
Destrier сеньора Родриго - а теперь он ехал на нем, и в полном снаряжении,
- выступал ровно и споро, даже когда подъем стал круче; и так же  уверенно
держался Божо. Однако через некоторое время оба  всадника  вынуждены  были
спешиться и повести лошадей  в  поводу:  склон  стал  совсем  крутым.  Меж
деревьями начали попадаться поросшие мхом скалы, груды щебня  и  одиночные
валуны.
   Тут перед ними возникла плоская расщелина, поднимавшаяся вдоль нависшей
извилистой гряды невысоких скал, по краю  которой  корни  растущих  на  ее
гребне деревьев местами повисали в пустоте, искривленные, будто сползающие
змеи. Травы и лишайники, цветы и папоротники  росли  повсюду  на  уступах,
пробивались из трещин в скалах. Сеньор Руй и Говен  медленно  продвигались
вперед по этой вымытой горными потоками расщелине между  скалами  по  одну
сторону и отвесной стеной черной земли - по другую. Каждый вел свою лошадь
за уздечку. Настой духоты и зноя заполнял этот узкий ров, при каждом  шаге
облако пыли отделялось от осыпей известняка у подножия скалы,  и  шарканье
ноги или копыта звучало странно глухо в плотной  и  густой  тишине.  Вдруг
расщелина кончилась. Впереди показалась плоская  вершина,  на  которой  не
росло никаких деревьев, только альпийские травы. Сеньор Руй и Говен  снова
сели в седло и быстро проехали по последнему, отлого поднимающемуся  скату
до почти ровного плато.
   Вид отсюда открывался поистине  великолепный.  Насколько  хватал  глаз,
вокруг под темными волнами  хвойного  леса,  мшистой  пеленой  затянувшего
дальние вершины, или под более светлым  серо-зеленым  покровом  лиственных
пород перекатывались холмы. А в той стороне, откуда они ехали и  где  море
древесных крон ровным потоком сбегало к самому небосклону, все  как  будто
покоилось в сиянии  нежных,  высветленных  тонов.  На  противоположном  же
конце, у начала горной гряды, там и сям поднимался над деревьями  одинокий
конус нагой скалы, торчал, будто зуб, утес, а по следующему холму  тянулся
длинный зубчатый гребень. Ели карабкались  по  лесистым  хребтам,  забегая
одна перед другой, а над теменью  их  ветвей  наслаивалась  даль  бледного
неба, принадлежавшего уже самым дальним горам.
   Оба всадника пребывали на вершине в полном безмолвии.
   Справа внизу они могли различить сквозь стволы взбегающую вверх полоску
дороги - много ближе к ним, чем они предполагали; и  теперь  они  увидели,
что вершины, на которой они находились, можно было достичь  гораздо  более
удобным путем: чтобы отсюда снова попасть на дорогу,  за  это  время  тоже
успевавшую набрать высоту, нужно было лишь  пересечь  неглубокую  ложбину,
где деревья стояли уже реже, и снова подняться вверх.
   Только начали они обмениваться этими наблюдениями, переводя взор  то  в
одну, то в другую сторону, как сеньор  Руй,  издав  короткое  восклицание,
поднял  руку,  указывая  на  скалистый  гребень,  тянувшийся   по   хребту
ближайшего холма. Стоило вглядеться попристальней, и  можно  было  видеть,
что зубцы кое-где шевелятся.
   И тут, под бездонной синевой неба, в этой прозрачной и плотной  тишине,
на мгновение у них остановилось и сердце, и дыхание.
   Меж тем часть  хребта,  на  который  они  смотрели,  переместилась  еще
заметней, и теперь уже ясно можно было отличить, что там  было  скалой,  а
что - живым существом.
   И еще отчетливей стало видно вот что: некая  округлость  поднялась  над
камнем, чуждая его угловатым формам, и сразу же превратилась в  дугу,  под
которой просматривалась даль, а потом над горой поднялась,  длиной  добрых
футов в пятьдесят, змеиная шея зверя, медленно покачалась на фоне голубого
неба, будто ощупывая небосвод, а потом вдруг снова втянулась назад.  Затем
там, на гребне скалы или  прямо  за  ним,  зашевелилось  что-то  вытянутое
продолговатое, лавиной покатились в лес камни, с гулким грохотом ударяя  о
нагроможденный внизу щебень и время от времени глухо  стукаясь  о  стволы;
легко можно было различить звуки от этих ударов. Между тем -  как  бывает,
когда ползет  змея  в  траве,  -  справа  от  горного  гребня  вздрогнули,
шевельнулись и потом резко закачались верхушки  деревьев,  и  в  тот  миг,
когда уже явственно послышался треск ломаемых стволов, сеньор Руй и  Говен
впервые увидели длинную спину змея,  с  ее  гигантским  зубчатым  гребнем,
который, подобно высокой церковной кровле, плыл меж древесных крон. Лошади
давно уже выражали крайнее смятение.
   - На дорогу! - крикнул сеньор Руй и дал шпоры коню.
   Они поскакали галопом по травяному ковру и потом вниз через лес.  Когда
храпящие и взбрыкивающие кони вынесли их на  дорогу,  они  увидели  далеко
внизу приближающихся слуг с вьючными лошадьми. Но уже не было  времени  их
дожидаться. Слева, с вершины горы, стремительно нарастал шум  леса,  будто
его хлестала буря, и уже то отчетливо, то глухо слышно было,  как  трещат,
ломаются и падают деревья.
   Божо и destrier чуть ли не вставали на дыбы.
   Сеньор Руй быстро соскочил с седла.
   - Оставайся здесь и держи лошадей! - прикрикнул он на Говена, когда тот
сделал движение, будто собираясь последовать за господином.
   Шум приближался. Родриго вонзил копье в землю.
   Еще раз  оглянувшись  на  пажа,  с  трудом  удерживавшего  лошадей,  он
выхватил из ножен меч и ринулся вперед.
   Он  мчался  очертя  голову,  ибо  только  так  можно  было  добровольно
двигаться навстречу тому, что с треском и  грохотом  спускалось  слева  по
склону на эту дорогу. Он мчался по гладкой бурой земле и при этом различал
на ней каждую еловую иголку. На дороге, скрывавшейся в лесу, еще ничего не
было видно.
   Но уже упали поперек нее, шагах в ста перед  рыцарем,  сначала  две,  а
потом несколько елей сразу. Они падали медленно и, глухо ударяясь о  землю
потрясенной верхушкой, замирали.
   Пока Родриго мчался по дороге, в нем, к его собственному удивлению, как
острые,  колючие  кристаллы,  поднялись  насмешка,   пренебрежение,   даже
презрение к той незнакомой женщине, которая  в  глупом  тщеславии  считала
себя достойной таких  жертв.  Ибо  оттуда,  слева,  казалось,  надвигалась
огромная гора!
   Много раньше и много ближе к нему, чем он примерно мог рассчитать, гора
надвинулась на дорогу и перегородила ее.
   Бурая складчатая громада нависла над ним, увенчанная  фиолетовым  рогом
высотой, пожалуй, в человеческий рост.
   И Родриго  остановился.  Он  стоял  не  дальше  чем  в  трех  шагах  от
гигантской  головы  змея,  которая  лежала  на  дороге,  в  то  время  как
бесконечно длинная шея исчезала в лесной чаще. Глаза зверя  были  закрыты,
над ними нависали роговые веки, и все в нем было  тяжелым,  броненосным  и
лежало на дороге в изобилии гребней, чешуи и таких огромных складок, что в
каждой из них уместилась бы человеческая рука.
   И перед лицом всего этого длинный меч  превратился  в  крохотное  шило,
годное разве лишь на то, чтобы судорожно стиснуть его в кулаке.
   Осознав это, Родриго одновременно ощутил в себе  необъятную  и  светлую
пустоту, подобно человеку, лишь недавно поселившемуся в  доме  и  вдруг  в
один прекрасный день обнаружившему в нем новые, до сих пор не замечавшиеся
комнаты, порога которых дотоле не переступала его нога.
   Он с огромной скоростью летел, падал  камнем  сквозь  эти  неведомые  и
необжитые пространства своей души, падал так быстро и ощутимо,  что  почти
опасался удара, и за время этого все ускоряющегося, свистящего падения  он
осознал, что там, где теперь была пустота, должен был бы гнездиться  страх
смерти. Но он в совершенном спокойствии стоял здесь, перед бурой  громадой
с гигантским фиолетовым рогом, и ждал, когда у  него  за  плечами,  где-то
примерно между лопаток, соберется  вся  его  жизнь,  прожитая  где  и  как
попало, - соберется, как скудный багаж, который он вскоре сможет стряхнуть
со спины. Он ждал этого мига.
   А опасность грянуться и разбиться миновала еще и  благодаря  тому,  что
перед ним, в этом его стремительном  движении,  обозначилась  в  бездонной
шири новая орбита.
   То были глаза змея. Они внезапно широко раскрылись.
   Как два маленьких лесных озерка, лежали они перед ним, как два болотца,
коричневое  илистое  дно  которых,   высвеченное   солнцем,   являет   всю
головокружительную глубину неба, глядящегося в них... Так глубоко  уводили
эти глаза - и вели будто сквозь леса, одолеть которые возможно не за  дни,
недели и месяцы, а лишь за тысячелетия. И тем самым они заключали в себе -
как лес Монтефаля вот это одно приключение - все мыслимые  приключения  на
земле, вообще всю жизнь, которая  навек  пребывала  плененной  в  подобных
лесах и покоилась в них, как сон в дремлющем теле: тяжелый и сладкий сон о
замках и селениях, битвах и  странствиях,  о  пыльных  лентах  бесконечных
дорог, о пряди волос на виске под кружевным или  раззолоченным  чепцом,  о
щемяще-зеленом блеске залитых солнцем лесных полян - и, конечно,  о  синих
просторах   морей.   Но   сеньор   Руй   продолжал   углубляться   в   эту
золотисто-коричневую даль, все шире распахивавшуюся, вспыхивавшую зелеными
искрами,  открывавшую  все  новые  подробности:   вон   в   том   пятнышке
обнаруживался целый пейзаж, высокая заброшенная гулкая мельница  стояла  в
устье тихой долины, где густые сочные травы гляделись в скользящее зеркало
медленного  ручья,  коричневое  дно   которого   высвечивалось   заходящим
солнцем... Все дальше проникал сеньор Руй, и на короткий миг -  не  дольше
одного вздоха - он вырвался из этого необъятного леса наружу, и обернулся,
и увидел, как вольный рыцарь Родриго де Фаньес  едет  по  лесу  верхом  на
коне, останавливается со  своим  пажом  на  поросшей  тонкими  альпийскими
травами плоской вершине или стоит вот тут, лицом к лицу со змеем; и теперь
сеньору де Фаньесу не стоило никакого  труда  охватить  твердым,  властным
взглядом все, что когда-либо довелось пережить этому  покрытому  мерцающей
серебряной  и  стальной  броней  человеку,  замечтавшемуся   здесь   перед
драконом, - собрать все это в скудную котомку за его плечами, и  гляди-ка:
ноша оказалась легка.
   Что же касается  дракона,  то  он,  судя  по  всему,  не  испытывал  ни
малейшего желания сожрать закованного в металл человека,  пахнувшего  лишь
сталью, серебром и кожей. А может, он просто был сыт.  Однако  от  взгляда
этого крохотного существа,  бесстрашно  впивавшегося  в  его  глаза,  ему,
похоже, стало не по себе.
   И он оттянул голову шага на два, на три назад.
   А сеньор Руй, решивший, что  чудовище,  как  это  обычно  делают  змеи,
приготовилось выбросить голову для нападения, низвергся  с  облаков  своих
грез в собственный стиснутый правый кулак, меч сверкнул, взлетел вверх,  и
сеньор Руй сделал выпад, причем лезвие меча при ударе  издало  дребезжащий
звук, будто им вслепую рубили наотмашь  в  мастерской  жестянщика  или  на
свалке щебня; и этот лязг яснее всяких слов сказал о никчемности меча и  о
его бессилии. Однако что-то промелькнуло в воздухе, отлетев в  сторону,  в
придорожные кусты: то была верхушка фиолетового  рога,  красовавшегося  на
лбу дракона.
   Но сам дракон, похоже, не был расположен к игре - или просто  оторопел.
Ибо он повернул могучую голову направо, убрав ее с дороги, и  сразу  вслед
за тем весь гигантский кряж его туловища, нараставший от  длинной  шеи  до
зубчатого наспинного хребта высотой с дом и сбегавший далее  к  бесконечно
длинному хвосту, проволокся мимо рыцаря, отскочившего в  сторону,  и  этот
плавный разворот, если принять во внимание  массу  и  размеры  зверя,  был
исполнен поистине совершенной грации. А чудовище уже  с  шумом  и  треском
уползало лесом вправо, вниз по  склону,  оставляя  за  собой  опустошенную
просеку, и уползало с такой скоростью, что за ним не угнаться было даже на
коне.
   Сеньор Руй стоял как вкопанный  и  смотрел  на  свой  меч,  на  котором
появились две зазубрины. Правая рука еще ныла от сильного  удара.  Так  он
стоял долго. Что-то звякнуло сзади. Он обернулся, увидел Говена, чье белое
как  полотно  лицо  выделялось  на  буро-коричневом  фоне   леса,   увидел
стремянных, робко жавшихся поодаль и во  все  глаза  глядевших  на  своего
хозяина как на  сказочного  богатыря,  увидел  лошадей  -  и  верховых,  и
вьючных. Говен опустился перед  ним  на  одно  колено  и  поцеловал  руку,
сжимавшую меч. Сеньор  Руй  провел  левой  рукой  по  его  волосам,  потом
неловким движением засунул меч в ножны.
   - Вы величайший герой всех времен! - воскликнул Говен, не  подымаясь  с
колен. - Вы на наших глазах обратили дракона в бегство...
   Сеньор Руй подошел к своему коню и похлопал его по шее.
   - Поехали... Скоро устроим привал, - сказал он наконец.  -  Туда!  -  И
махнул рукой в сторону, откуда они приехали.
   Говен ошеломление уставился на него.
   - А Монтефаль?.. А герцогиня?.. И потом, в той стороне лес, может быть,
кончится быстрее! Иначе нам опять  придется  ехать  недели  три,  -  робко
выговорил он.
   - Ну, раз так... - ответил сеньор. - Тогда - по коням, и в Монтефаль! -
И они поскакали рысью, несмотря на то что дорога еще некоторое время шла в
гору.



2

   Спустя дней восемь после встречи с господином и повелителем  лесов  они
устроили очередной привал на отлогом, лишь кое-где  поросшем  кустарниками
холме. А на другое утро, не успели они проехать  и  получаса,  стволы  все
заметнее  стали  расступаться,  будто  подаваясь  под   напором   открытых
просторов: лес, вне всякого сомнения, кончался. Сеньор Рун  выслал  вперед
пешего дозорного, и вскоре тот, запыхавшись, прибежал обратно и  рассказал
о необозримом крае, далеко  раскинувшемся  во  все  стороны,  о  селениях,
дорогах и церквах, а особенно о крепости  со  множеством  башен  и  ворот,
видневшейся в глубине долины.
   - Это Монтефаль, - сказал Родриго.
   И он велел прицепить к древку копья  треугольный  флажок  -  свой  знак
вольного рыцаря, - надел на голову шлем, а на левую руку щит с  зеленой  и
золотой поперечными полосами, до  сих  пор  лежавший  внутренней  стороной
кверху на одном из вьючных седел, и  натянул  на  руки  тяжелые  перчатки.
Destrier тем временем был снаряжен как для турнира, и Родриго  взмахнул  в
седло. Каждый из стремянных достал из  вьюка  по  серебряному  охотничьему
рогу и, держа его у бедра, подбоченился на коне; так радостно  и  уверенно
они давно себя не чувствовали.
   А Говен надел свой  лучший,  плотно  облегающий  кожаный  камзольчик  и
панталоны - цветов своего сеньора.  И  они  припустили  сначала  рысью,  а
потом, когда лес поредел, и галопом.
   Когда они, прискакав на опушку, осадили копей на мягком лугу, когда  их
взорам, как необъятный сине-зеленый вал, открылся новый простор, в котором
перемешалось четкое и размытое, явственно различимое и подернутое  дымкой,
- тогда у них за спиной, троекратно сыгранная стремянными, победно грянула
фанфара вольных рыцарей де Фаньесов, не раз скликавшая более ражих предков
Родриго на веселую охоту.
   А издалека -  казалось  даже,  что  прямо  с  летнего  неба,  привольно
раскинувшегося над ними, - через несколько мгновений  донеслись  с  зубцов
крепостных стен, из глубины долины,  щедрые  и  все  нараставшие  ответные
призывные звуки; то были трубы Монтефаля.


   Как  один  день  пролетели  последующие  недели.  Лишь   на   мгновение
задерживались они на подернутом дымкой небосклоне -  там,  где  проступали
контуры далекого и, похоже, довольно большого  города,  а  дальше  контуры
селений и одинокие силуэты крепостей, - и вот уж еще одна из  этих  недель
завершилась воскресной службой в замковой  часовне  Монтефаля,  часовне  с
темными стенами, которая скорее заслуживала названия храма или даже собора
и которая, однако, терялась в обширных герцогских владениях, как случайный
мрачный  тон  в  этом  изобилии  золотых  крыш  и  башен   из   белого   и
светло-желтого камня. Кое-где сверкали и  синие,  как  молния,  купола.  И
повсюду на этом широко раскинувшемся холме были  сады  -  сады  простые  и
висячие, узкие и маленькие садики, взбегавшие вверх и сбегавшие вниз вдоль
высоких  наружных  стен;   они   соединялись   лестницами   и   лесенками,
приводившими на уютные балкончики или  заключенными  в  крытых  переходах,
выложенных изнутри голубым лазуритом;  и  вдруг,  на  очередном  повороте,
сквозь проем мавританской арки взгляд срывался и падал вниз,  ошеломленный
разверзшейся перед ним бездной, в которой улица, вал и ров  казались  там,
внизу, совсем крохотными. Совершенно незаметно по этим извилистым дорожкам
в тени садов и аркад можно было подняться куда  угодно,  вплоть  до  самой
верхней башни замка, причем у вас даже не возникало ощущения подъема.
   Словно пленной была жизнь в этом лабиринте, то и дело открывавшем взору
новые, еще неведомые кущи в садах и погруженные в  полумрак  или  прошитые
солнечными нитями огромные комнаты, порога которых дотоле  не  переступала
нога человека.


   Как один день пролетели эти недели, но при всем том время  будто  и  не
текло, и все,  что  происходило,  оставалось  в  настоящем  и  повисало  в
замершем времени, как дым в неподвижном вечернем воздухе или как облака на
безветренном летнем небе; еще слышал сеньор Руй цокот копыт под  собой  на
подъемном мосту при въезде в замок,  гром  труб  над  собой  в  надвратной
башне, еще видел вдали дворцовую лестницу, сбегающую от парадного входа на
просторный двор, видел на ней шумящие волны застывшей  в  ожидании  свиты,
мягкие маслянистые переливы парчи, серебряное свечение доспехов и  посреди
всего этого  маленькую,  хрупкую  темноволосую  женщину,  от  которой  все
держались на отдалении, будто ее окружала угроза; лишь он один соскочил  с
коня и зашагал прямо к ней вверх по лестнице, все выше и выше, и навстречу
стальному звону его доспехов она благосклонно спустилась на две ступеньки.
Слышал он и то, как он по ее настоянию все рассказывает ей, сидя подле нее
в холодноватой пустынной зале белых и  серебристых  тонов;  и  собственный
голос звучал для него очень трезво, что, впрочем,  вполне  соответствовало
манере рассказа.
   - Стало быть, вы обратили в бегство дракона, -  молвила  она,  и  потом
вдруг: - А где тот обломок фиолетового рога?
   Когда он ответил, что обломок, верно, так и валяется в  кустах,  справа
от дороги, он ощутил на себе ее быстрый взгляд как вызов.
   И все это равно могло происходить и нынче, и вчера, и месяц назад...
   Сеньор