де Фаньес видел герцогиню ежедневно, а дважды или  трижды  чести
быть принятым ею удостоился Говен.  У  пажа,  которому  вскоре  предстояло
посвящение в рыцари, она брала уроки игры на лютне.
   - Ваш паж, - сказала она однажды сеньору де Фаньесу, -  рассказывает  о
приключении с драконом так живо, что, когда я слушаю его, мне  кажется,  я
сама была при этом. Он любит вас безмерно и почитает как героя.
   В соборе, где Говей в рыцарских доспехах  нес  почетную  вахту  в  ночь
перед своим посвящением, гудел орган во время торжественной мессы  и  свет
падал сверху и с боков отвесными стрелами  и  пучками,  пробиваясь  сквозь
курившийся голубоватым дымом фимиам. Свершал церемонию марешаль Лидуаны, и
свершал ее мечом сеньора де Фаньеса: о том попросил Говен.  А  после  юный
рыцарь получил в дар от своего бывшего господина меч, на котором  остались
две зазубрины - след удара о голову дракона.
   И теперь у сеньора де Фаньеса был другой  оруженосец,  сын  английского
графа, очень смышленый мальчик, с прозрачно-белой кожей и рыжими волосами.
С ним он играл в шахматы, полулежа на оттоманке, в  одном  из  ступенчатых
садов перед отведенными  ему  покоями,  высоко  над  высокими  крепостными
стенами и над всей долиной. Время от  времени  сеньор  надолго  задерживал
пешку или ладью в руке, но смотрел он не на  доску,  а  вдаль,  в  сторону
горизонта, на котором вырисовывались очертания другого,  похоже,  довольно
большого, города, а дальше контуры селений и одинокие силуэты крепостей.
   А маленький граф делал вид,  что  ничего  не  замечает,  и  никогда  не
выказывал удивления, будто всецело занятый игрой.
   Однажды сеньор послал пажа за вином. Когда" кувшин  появился  на  столе
рядом с шахматной доской, он поднял глаза и увидел перед  собой  Говена  -
тот встретил маленького англичанина и взял у него кувшин,  чтобы  еще  раз
услужить своему бывшему господину. Теперь перед сеньором де Фаньесом стоял
молодой рыцарь, одетый уже в цвета собственного  дома,  в  длинном  плаще,
ниспадавшем с плеч; а знак его достоинства, широкий белый пояс из  оленьей
кожи поверх камзола, украшен был мечом сеньора де Фаньеса.
   - Вот нежданная радость, мой друг. Садись, - сказал Родриго,  встав  со
своего стула.
   Паж тихо подошел сзади и налил сеньорам полные кубки.
   Окрестностей почти не было видно: все тонуло в золоте  падавших  искоса
лучей солнца, которое уже запылало багрянцем  и  зажгло  буйным  свечением
зелень листьев и краски цветов, густыми гирляндами  обвивавших  крепостные
стены.
   - Тут живешь, как в зачарованном царстве, - сказал Говен, устремив взор
вдаль, в золотую паутину солнечного света.
   - Да, я могу себе представить  твои  чувства,  -  ответил  Родриго,  не
поднимая взгляда.
   - А вы? - спросил юноша, явно озадаченный таким ответом.
   - Я не зачарован и, как видно,  едва  ли  уже  смогу  когда-либо  стать
зачарованным.
   - Здесь, при дворе, - после некоторого молчания сказал  Говен,  -  есть
немало рыцарей, что почли бы за великую честь  быть  вашими  посланцами  у
герцогини и просить для вас ее руки.
   - Этого, похоже, ждут с нетерпением?
   - Похоже, что так.
   - И удивляются, что я медлю?
   - По-моему, да.
   - Я видел ее в глазах дракона, - вдруг сказал  Родриго  и  в  ответ  на
растерянный, изумленный взгляд Говена  заговорил  взволнованно  и  быстро;
опустившись на оттоманку, он тут же снова встал и говорил  уже  как  бы  в
пространство, вперив взор в вечерние дали: - Я видел ее  там,  Лидуану,  -
как и все, что было и есть в моей жизни, все сразу, не только прошлое, но,
по-моему, и будущее. И для меня, когда мы въезжали  в  замок,  ее  фигурка
там, на лестнице, была как бы совершенно сама по себе, маленькая, хрупкая,
темная, без всякого ореола новизны -  или  будто  явившаяся  из  какого-то
иного мира. Монтефаль не станет моим приключением, и целью моей он не был,
я это понял сразу, еще не успев вынуть ногу из стремени. Здесь все  залито
светом, таким легким и ясным. А там вон, кстати, вдали, в лучах заката,  -
контуры другого, похоже,  довольно  большого,  города...  Не  удивляйтесь,
сеньор Говен, но я вижу все ясно и четко, и немножко дальше этой крепости,
и мне интересно, что за силуэты проступают там, на горизонте. Но  они  уже
не манят меня. Вот это и отличает мою сегодняшнюю жизнь от моей прежней  и
вашей теперешней. Вы можете испытывать тоску по женщине,  или  по  дальним
краям, или по тому и другому одновременно, ибо  тот  ореол,  о  котором  я
говорил, может окружать не только страны,  но  и  отдельного  человека,  а
бывает,  что  он  окружает  и  ту  или  иную  вещь  или  давно   позабытую
местность...
   Глаза Говена зажглись темным блеском;  и  напряженный  интерес  в  них,
похоже, вызван был не одним лишь дружеским участием.
   - Мы слишком поздно, -  продолжал  Родриго,  -  приходим  к  тому,  что
составляло и составляет суть нашей жизни,  -  к  средоточию,  стало  быть.
После встречи с  драконом  я  отчетливей  вижу  заросшую  сочными  травами
зеленую долину, прорезанную ручьями, в зеркале которых темнеет  прибрежная
зелень и  становится  глубже,  на  оттенок  ближе  к  бурой  черноте  дна,
высвечиваемого солнцем. Какая высокая трава! И виднеются мельницы. Одна из
них... сожжена и заброшена.
   Оба помолчали. Солнце уже скрылось за зубцами стен и  иглами  церковных
колоколен города на горизонте.
   Родриго быстро подошел к Говену и обнял его за плечи.
   - Ты уже носишь белый пояс, - сказал он с улыбкой, - но любишь ты,  как
паж. Что же до меня - я отправлюсь дальше в путь.
   Они еще стояли так вот рядом, и Говен  положил  руку  на  плечо  своего
прежнего сеньора, как вдруг на них с вершин  крепостных  башен  обрушилась
истинная гроза - то запели трубы, и все  время,  пока  крепость,  куда  ни
глянь, полнилась непривычным оживлением,  этот  беспрестанный  немолкнущий
гром низвергался на них, как водопад, заглушая все и вся.



3

   На том же месте, где много недель назад лес отпустил  из  своего  плена
сеньора де Фаньеса и его свиту, вдруг объявились новые всадники.
   Похоже, приключение, целью которого был Монтефаль, входило у рыцарей  в
обычай.
   На сей раз это был немец, сеньор Гамурет Фронауэр.
   Ему тоже пришлось повествовать и о своем  странствии,  и  о  встрече  с
драконом, сидя подле герцогини  в  холодноватой  пустынной  зале  белых  и
серебристых  тонов.  Призваны  были  и  Родриго   с   Говеном.   Фронауэр,
добродушный великан ростом с лесную ель, со взъерошенной белокурой гривой,
рассказывал о своих похождениях на латыни, которой всяк  тогда  владел,  -
рассказывал не торопясь, со вкусом, примешивая к своей речи немецкие слова
и целые предложения и то и дело с видимым  удовольствием  прикладываясь  к
кубку.
   - Двадцать томительных дней тряслись мы по этому лесу - в нем  ведь,  с
позволения сказать, не погарцуешь, так и едешь сонным цугом,  -  и  я  уже
совсем было верить перестал в  эту  тварь  и  всякие  там  басни.  Но  вот
сорванцу моему, - он тряхнул белокурой гривой в сторону своего оруженосца,
стоявшего у него за  спиной  и  следившего  за  всем  смешливыми  шустрыми
глазами, - сорванцу моему вынь да положь дракона, пристал и все тут; так и
пришлось напролом сквозь колючий кустарник  ломиться.  А  кругом  тишь  да
гладь. Позже, однако же, нам довелось наскочить...
   Так он рассказывал  -  обстоятельно,  неспешно,  а  расторопный  верный
"сорванец" то и дело подскакивал к столику с кувшином и кубками, стоявшему
справа от его господина, и наливал снова.
   Бравому Фронауэру в этом приключении едва не пришлось туго. Примерно на
том же месте, что и сеньора де Фаньеса, его перехватил змей, только на сей
раз чудовище, видать, лучше выспалось, держалось  весьма  бодро  и  вполне
расположено было к жуткой игре; к счастью, аппетит в нем и на этот раз  не
разыгрался при виде людей, затянутых в  кожу  и  железо.  Сеньор  Гамурет,
оставивший, подобно де Фаньесу, пажа и стремянных при обезумевших и, стало
быть, совершенно не годившихся в дело лошадях, бодро ринулся в  атаку,  но
вдруг обнаружил,  что  со  всех  сторон  окружен  змеем,  свернувшим  свое
гигантское тело в кольцо, - окружен  будто  валом,  но  валом  движущимся,
потому что расходившийся змей с  неуклюжей  прытью  завертелся  по  кругу,
точно его вдруг обуяло желание укусить себя за  хвост,  и  не  обращал  ни
малейшего внимания на человечка в серебре и железе, который стоял в центре
этого исполинского круга и перед глазами которого,  подобно  бегущей  цепи
холмов, мелькал  то  высоко  вздымавшийся,  то  снова  опадавший  огромный
драконий хребет. Рослые охотничьи псы Фронауэра -  он  прихватил  с  собой
четверых - бесновались с обеих сторон кольца, норовя  вцепиться  зубами  в
змея; против роговой брони и наростов то были, конечно, бессильные потуги,
но псы с их остервенелым  лаем  и  прыжками,  казалось,  лишь  увеличивали
удовольствие, получаемое чудовищем от  этого  хоровода,  и  заставили  его
совершенно забыть о заключенном в кольцо рыцаре;  слева  же  и  справа  от
дороги лес валился, как подкошенный, так что летели и щепки, и стволы.  Но
странный этот плен сеньора Гамурета длился не долго, и времени на раздумье
у него тоже было немного, ибо в тот самый момент,  когда  он  вознамерился
обрушиться на змея с мечом, по растревоженному лесу неожиданно - к счастью
для Фронауэра, надо сказать!  -  пронеслось  огромное  стадо  оленей.  Это
стадо, видимо, заинтересовало дракона гораздо больше всяких  там  шавок  и
серебряных человечков, потому что он разомкнул кольцо, ринулся, круша  лес
еще беспощадней, вдогонку за спугнутой поживой и был таков.
   А Фронауэру стоило немалых трудов отозвать назад обезумевших собак.
   Одну из них он велел слугам привести в залу; не долго думая, раскрыл ей
пасть и, раздвинув клыки, показал герцогине два зуба,  сломанных  о  чешую
дракона.
   - Стою я в этом сатанинском котле и думаю: ну, дело  мое  швах,  -  так
описал сеньор Гамурет свое состояние в центре ужасного круга. -  А  паж  и
мои кнехты с лошадьми, те тоже не меньше меня струхнули, аж пот прошиб.
   - Однако же вы  успели  сбить  у  чудовища,  прежде  чем  оно  спаслось
бегством, вот это украшение с головы! -  заметила  Лидуана  и  указала  на
фиолетовый рог, который еще  прежде  был  внесен  на  шелковой  подушке  и
положен у подножия герцогского трона. -  Ваша  храбрость  достойна  всяких
похвал.
   Она перевела взгляд с Фронауэра на сеньора де Фаньеса.
   - С позволения сказать, - несколько оторопело ответил сеньор Гамурет, -
какая уж тут храбрость. Не очень-то расхрабришься, когда на  тебя  несется
целая гора. А что до этого рога, то я его не сбил,  а  нашел  позже,  чуть
подальше от того места, где мне повстречался дракон.
   - А где этот рог лежал? - спросила герцогиня, слегка подавшись  вперед.
- В лесу или прямо на дороге?
   - Мы нашли его справа от дороги, в кустах. По правде говоря, не  мы,  а
собаки. Вдруг они все сбежались туда, сбились в кучу, подняли  лай,  визг.
Мы, понятное дело, решили поглядеть. И не удивительно, что они его  нашли:
у штуковины у этой  такой  сильный  запах!  Я  бы  сказал,  сладковатый  и
довольно тонкий.
   - Ах, вот оно что! - воскликнула Лидуана. -  Все  время,  пока  вы  тут
сидели и рассказывали, сеньор Гамурет,  я  думала,  откуда  этот  странный
аромат, и решила потом, что вы употребляете очень редкостные и  изысканные
благовония.
   - Вот уж чего  никогда  в  жизни  не  употреблял!  -  сказал  Фронауэр,
несколько  озадаченный,  и,  возможно,  заподозрил  даже,  что   над   ним
собираются поиздеваться. Легкая морщинка прорезала его  лоб  над  коротким
прямым носом.
   - Сеньор Родриго, скажите, чем  это  пахнет?  -  улыбнувшись,  спросила
Лидуана и знаком велела пажу поднести рог испанцу.
   Руй де Фаньес наклонился над  странным  трофеем,  который  он  недавно,
обливаясь смертным потом, добыл у дракона. Полузакрыв  глаза,  он  вдохнул
этот запах. Лицо  его  хранило  совершенную  серьезность.  Лишь  несколько
мгновений спустя он поднял взгляд, но, когда медленно  заговорил,  смотрел
не на Лидуану.
   - Наверное, так пахнет в  заросших  сочными  травами  зеленых  долинах,
прорезанных  тихими  ручьями,  в  зеркале  которых   темнеет,   отражаясь,
прибрежная зелень. Вполне возможно, что там и растут  цветы  с  таким  вот
терпким и тонким ароматом, как у этого змеиного украшения.
   - Это вы хорошо сказали, - промолвила Лидуана, и наступило молчание.


   Сеньор Говен, настроение которого заметно омрачилось в первый момент по
прибытии Фронауэра, потом  несколько  ожил.  Но  все-таки  юношей  владело
немалое беспокойство, и оно-то однажды привело его в ступенчатые сады  под
аркадами, расположенные перед покоями его бывшего господина.
   Он нашел сеньора де Фаньеса лежащим на оттоманке с закрытыми глазами. А
позади прикорнул его паж, склонив головку на подлокотник тяжелого  кресла.
На маленьком столике рядом с оттоманкой стоял  кувшин  с  вином  и  лежала
шахматная доска, но фигуры  на  ней  либо  валялись  на  боку,  либо  были
небрежно сдвинуты.
   Говен остановился в углу маленькой галереи и прислонился  к  стене,  на
которой в лучах  солнца  сверкали  разноцветные  черепицы.  С  миниатюрных
колонн  свисали  пышные  зонтики  соцветий.  Теплое  летнее  небо  кое-где
прорывалось  сюда,  нависая  большими  синими  лоскутьями,  а  вдали,  над
горизонтом, раздвигалось вольно и широко.
   Здесь был  покой.  Здесь  мир,  который  мы  то  и  дело  из  страха  и
загнанности сердца оставляем без внимания,  мир,  мимо  которого  он  сам,
Говен, проходил полный тревоги, -  здесь  этот  мир  вступал  в  их  жизнь
отовсюду, как в дом с множеством ворот. Здесь резвился мотылек, и он тоже,
с его легкими и случайными порывами, был заключен для стороннего  взора  в
эту оболочку умиротворенности и покоя.
   По видимости, оба дремали - и сеньор, и паж.
   Говен следил за мотыльком. Тот был фиолетовый - примерно тех же  тонов,
что и осколок драконьего рога, - а цветы, которые он облетал, были сочного
желто-коричневого цвета.
   Постояв минуту, Говен тихо удалился.


   В одном из внутренних садов он повстречал марешаля  герцогини,  который
совсем недавно, с мечом  Родриго  в  руке,  посвящал  его  в  рыцари.  Сей
седовласый муж шел в своей отороченной мехом шелковой  мантии  по  длинной
аллее, усаженной невысокими липами, чьи кроны густо сплелись над  головой,
образуя свод; в конце аллеи видна была маленькая, увитая плющом дверь,  из
которой и вышел старый воин и придворный, пожелавший прогуляться в саду.
   На какое-то мгновение ноги Говена  сами  замедлили  шаг,  но  галантная
выучка одержала верх, и юный рыцарь  смело  пошел  навстречу  старцу;  тот
шествовал медленно, и юношу охватило странное смятение, ему даже  пришлось
усилием воли взять себя в  руки,  как  будто  его  ожидало  впереди  некое
решение - его, брошенного в пустоту между пропастью отчаяния и синим небом
надежды.
   Настал момент почтительного поклона. И встречен  был  этот  поклон  так
приветливо, что почти все опасения улетучились.
   - Смотрите-ка - мой крестник!  -  сказал  престарелый  марешаль.  -  Не
хотите ли ненадолго составить компанию старику, сын мой?
   Говен еще раз поклонился - по обычаям того времени, не  низко,  а  лишь
слегка, и чуть заметно развернувшись в поясе.
   Солнце пронизывало листву белым дождем светящихся стрел.
   Они пошли рядом; сеньор Говен придерживал шаг - дань уважения  юноши  к
медлительности старца.
   Но подобно тому, как всякий юноша, если только он благороден и чист, не
ощущает под  старческим  взглядом  той  ершистости,  той  настороженности,
которые  обычно  давящим  обручем  стискивают  его  сердце,  так  и  Говен
почувствовал благотворное облегчение  -  будто  после  долгой  скачки  ему
расстегнули панцирь, - когда марешаль,  не  обинуясь,  сразу  приступил  к
делу, столь глубоко и столь болезненно задевавшему юного рыцаря с тех пор,
как он прибыл сюда.
   - Я вижу, вы все печалитесь в последние дни, сеньор Говен.  Точнее,  со
дня прибытия этого рыцаря из Фронау. Но оно вовсе не такие чувства  должно
в вас вызывать.
   - А какие же? - спросил Говен простодушно, тихим голосом.
   - Поверьте мне, юноша, часто человек в сердечной тоске своей  намеренно
не желает выглянуть в  широкий  мир,  хотя  именно  там  один-единственный
взгляд мог бы обнаружить выход.  Но  тоска  эта  слишком  любит  и  лелеет
собственную слепоту.
   - Но я-то свое несчастье ясно вижу!
   - Да вот только его и видите. И заплутались в нем, как в дремучем лесу.
Не страшитесь топора, именуемого рассудком, - он  способен  прорубить  вам
путь. И тогда, может  быть,  вы  увидите  перед  собой  просторы,  увидите
солнце, о котором не отваживались мечтать.
   - Я не отваживался питать надежду, а если и отваживался, то сразу же ее
подавлял.
   - Не о надежде или страхе я веду речь, мой друг. Стать выше  и  того  и
другого я вам, конечно, настоятельно советую. Но в какое бы  положение  ни
поставила нас судьба, надо  уметь  обращать  его  себе  на  пользу.  Уметь
видеть, что в этом положении можно сделать. Вот и выходит, что лишь от нас
самих получает свое острие стрела,  даже  когда  она  уже  летит  по  воле
господа, и в этом-то непостижимом чуде, думается мне, проявляются истинное
достоинство и ценность человека. Тут немногое нужно - только ясный  взгляд
и послушная, твердая рука. Если на эти добродетели уповают государственный
муж, полководец, художник, которым их великие дела, однажды провиденные  и
осознанные, придают силу и смирение также и для свершения всех малых  дел,
постоянно  сопутствующих  великим,  то  я  не  вижу  причин,   почему   бы
влюбленному юноше не руководствоваться тем же правилом в его деле - отнюдь
не малом, это я прекрасно понимаю еще и сейчас, хотя уже стар.
   Он  смолк,  остановился  на  дорожке,  вглядываясь  в  мерцающую  сетку
солнечных бликов  на  древесных  листах,  и  лицо  его  время  от  времени
вспыхивало, будто на короткий миг в  этой  груди  снова  поднимались  бури
давно прошедших лет.
   При слове "влюбленный" Говен уставился неподвижным взглядом на дорожку,
усыпанную галькой, и галька эта вдруг разрослась в его глазах до  огромных
размеров, а шею  залила  горячая  багровая  волна,  так  что  шелк  колета
показался ему прохладным.
   - И все-таки я не знаю, что тут можно сделать, - сказал он наконец,  не
поднимая глаз от земли.
   - Внимательно слушать, мой юный сеньор,  и  трезво  смотреть  на  вещи.
Остальное приложится.
   Последние фразы марешаль произнес особенно четко  и  даже  с  некоторой
резкостью. Он, похоже было, лишь сейчас подошел к тому,  к  чему,  видимо,
стремился  с  самого   начала   беседы;   и   из   поднесенной   со   всей
благожелательностью чаши чисто  сострадательного  участия  вдруг  сверкнул
ясный луч твердо преследуемой цели.
   Говен это почувствовал. Он почувствовал также, что сейчас  нечто  новое
вступило в игру, что-то чуждое коснулось его, и уже  готов  был  отпрянуть
назад, в глухую, непроходимую чащу своей тоски, муки, надежды и  отчаяния,
ибо плутать в ней, подумалось ему, все-таки лучше, чем  трезво  и  холодно
глядеть на нее со стороны; но теперь уже внезапно вспыхнувшая  надежда  не
позволяла ему замкнуть слух.
   - Я с радостью готов слушать вас, достопочтенный сеньор!  Я  постараюсь
запомнить каждое ваше слово и последую вашему совету, если только смогу! -
с горячностью воскликнул он.
   - Вот и хорошо, - сказал марешаль, и по его тонкому  лицу  промелькнуло
подобие улыбки. - Прежде всего: полагаете ли вы,  что  ваш  бывший  сеньор
по-прежнему намерен жениться на герцогине? Ведь, строго говоря, время  для
этого еще не истекло. Может быть, кое-кто при  дворе  -  я  бы  сказал,  в
противоположность мнению большинства, - склонен видеть в этом  промедлении
даже некоторую подчеркнутую дань приличиям. Не заговаривал ли  с  вами  об
этом вольный рыца