Кейджа.
     Впрочем, если отец был изумлен, то его блудный сын был изумлен отнюдь
не меньше:
     - Великий Дионис, отец! - воскликнул Джек, - что с тобой стряслось?!
     - Что? Ах, ну да... Негодяй Ланк!  -  пророкотал  Кейдж-старший,  как
будто это все объясняло, - не обращай внимания... - Уолт указал  на  ношу,
принесенную Джеком и лежавшую на столе. Это была непрерывно  подрагивающая
студенисто-серая масса, величиной с человеческую голову, дрожащая,  словно
от ужаса. - Клеевой жемчуг, верно?
     - Верно, папа. Когда я возвращался домой,  я  услышал,  как  одно  из
рвотных деревьев рыгало в лесу; здесь неподалеку.
     - Рвотные деревья? Неподалеку от дома? Как же это мы не заметили  их?
И как их не заметили гривастые?
     - Мне кажется, пап, они-то  об  этом  все  знали.  Просто  не  хотели
говорить.
     - Не хотели говорить?!. Вийры?  Разве  это  похоже  на  них?  Рвотное
дерево!.. Это же такие деньги! И они хранили это в тайне?..
     - Не совсем так, пап...
     Джеку совсем не хотелось сейчас рассказывать отцу о встрече с Р-ли  и
о том, чем он ей обязан. Лучше, не торопясь, подробно объяснить все позже.
Все равно сирена отказалась от своей доли денег, которые можно выручить за
принесенное драгоценное сырье для  парфюмерии.  По  Соглашению  она  имеет
полное право  на  половину,  но  ведь  сама  Р-ли  настояла,  что  бы  все
принадлежало Джеку... Никаких объяснений. Во всяком случае - сейчас.
     Джеку не очень-то нравился такой оборот.  Как  забыть  об  ее  убитом
кузене? Ведь Джек едва только смыл с себя кровь родича Р-ли, как пошел  за
ней  к  драгоценной  лесной  находке...  Теперь-то   Джек   понимал,   что
происшедшее вовсе не было случайностью:  он  старательно  обдумал  все  на
обратном пути. Просто ему дали взятку, ему, Джеку  Кейджу,  чтобы  он  мог
поехать в Дальний, и учиться, а выучившись - стать  депутатом  парламента.
Депутатом парламента от вийров! Он-то разгадал, что они задумали!.. Поймет
ли отец? Захочет ли? Скорее всего нет!..
     - Видишь ли, пап, - стал объяснять Джек, - на самом деле вийры знают,
что делают. Ведь проходит не менее  трех  десятков  лет,  пока  в  рвотном
дереве созреет клеевой  жемчуг,  верно?  Так  вот,  если  бы  вдруг  стало
известно, что здесь, в окрестностях, есть такое дерево - как  ты  думаешь,
через сколько времени нашелся бы  купец,  или  бродяга,  или  разбойник  с
большой дороги, который свалил бы дерево и разрубил,  чтобы  добраться  до
хотя бы наполовину созревшего клея? И много ли в сваленном дереве  вызрело
бы клеевого жемчуга? Нисколько, верно? Не-е-т! Вийры знают, что делают.
     - Может, и так, сынок, - сказал Уолт,  -  но,  святой  Дионис,  какой
счастливый, сказочный поворот судьбы, что ты проходил мимо  именно  тогда,
когда оно срыгивало клей! Потрясающе!..
     Джек печально кивнул.
     Уолт заметил саблю на боку сына. Его губы  дернулись,  но,  поскольку
взгляд с  трудом  отрывался  от  лежащих  на  столе  сокровищ,  ничего  не
произнесли.
     Джек как будто читал мысли отца: "...если бы сын не взял  клинок  без
разрешения, не погнался бы за драконом - он не нашел бы клеевой  жемчуг...
и сейчас серая масса, никем  не  обнаруженная,  валялась  бы  на  земле  у
основания дерева и, пожалуй, начинала бы гнить... Верных три тысячи фунтов
просто сгнили бы - да и все тут..."
     Вдруг Уолт,  очнувшись,  вспомнил  свою  роль  в  сцене  "Возвращения
блудного сына":
     - Джек, сынок! Да ты же  весь  провонялся!  Да  и  черт  с  ним!  Это
приятная, самая приятная вонь в мире! Ты же  знаешь,  сын,  -  "деньги  не
пахнут!" - Он потер руки. С кончика мясистого носа свалилась густая  капля
пудинга. - Ланк! Ты и Билл  берите  этот  стол  и  тащите  его  в  подвал.
Закройте его на все замки и  засовы  и  принесите  мне  ключи.  Завтра  мы
отвезем это в город и продадим.
     О, Джек, если бы ты так не вонял, я бы обнял и  расцеловал  тебя!  Ты
сделал меня счастливым. Пошевели мозгами, сынок!  У  тебя  теперь  намного
больше денег, чем нужно для того, чтобы купить  ферму  Эла  Чаксвилли.  Ты
теперь можешь просить руки Бесс  Мерримот!  Когда  вы  оба  получите  свое
наследство полностью, у вас будет пять ферм - ведь у ее отца  три!  И  все
они большие, богатые. Плюс кожевенная мастерская Мерримота, да еще магазин
и таверна! Уж не говорю о самой красивой девушке во всем округе.  Какие  у
нее губы, какие глаза! Я бы позавидовал тебе, Джек, но я  женат  на  твоей
матери.
     Он украдкой посмотрел на свою жену и добавил:
     - Я хочу сказать, Кейт, что Бесс - самая красивая из  девушек.  А  из
зрелых женщин, само собой, ты  выглядишь  лучше  всех  по  соседству.  Это
каждому ясно.
     Кейт улыбнулась и сказала:
     - Давно ты не говорил мне ничего подобного, Уолтер Кейдж.
     Он, сделав вид, что не расслышал, запустил  свои  заскорузлые  пальцы
глубоко в бороду и яростно поскреб корни волос.
     - Послушай, мальчик. Может быть, вместо фермы  ты  сумеешь  подкупить
чиновников при дворе и добыть себе рыцарское звание. Тогда ты смог  бы  со
временем даже выбиться в лорды. Ты сам знаешь, чего может  добиться  здесь
честолюбивый человек. Это пограничная  территория,  а  ты  ведь  как-никак
Кейдж. Кто может остановить Кейджа на этой земле?!
     Джек все больше  злился,  хотя  и  сохранял  внешнюю  невозмутимость.
Почему отец не обращается с ним как с мужчиной? Почему он  не  спрашивает,
чего хотел бы сам Джек? Ведь это же его, Джека, деньги!  Или  нужно  ждать
еще два года до совершеннолетия?
     Вернулись Ланк и Билл. Слуга вручил Уолту большой  стекломедный  ключ
от подвала. Уолт передал его своей жене. Затем Уолт неожиданно взревел:
     - Ладно, Кейт! И вы, дочки! Все в дом! И  не  выглядывайте  из  окон.
Джек сейчас станет голым как сатир.
     - Что ты задумал, отец? - спросил Джек с тревогой в голосе.
     Кейт и старшие сестры хихикнули.
     - Они хотят избавиться от этой вони, Джек, - сказала Магдален.
     Из дома вышел Ланк  с  несколькими  огромными  мочалками  и  большими
кусками мыла.
     - Заприте его, ребята, - распорядился Уолт. - И не выпускайте отсюда.
     - Эй! Что вы собираетесь делать?..
     - Срывайте с него одежду! Ее все равно надо закопать... От нее  такой
дух! Хватайте его за руки! Снимайте с него штаны... Джек, ты  как  бешеный
единорог, ты лягнул меня! Принимай лечение как подобает мужчине!
     Смеясь  и  задыхаясь  от  вони,  ругаясь  и  толкаясь,  они  схватили
извивающееся обнаженное тело и понесли его к  наполненному  водой  корыту,
стоящему перед амбаром. Джек вопил и  вырывался.  Затем  его  погрузили  в
воду.
     Три дня спустя утро началось  для  Джека  с  гогота  птичьего  двора,
головной боли и ощущения выжженной  солнцем  пустыни  во  рту.  Предыдущей
ночью было слишком много разнообразных радостей, но, увы, совсем мало сна;
к числу радостей относился героический набег на винный  погреб,  принесший
два бочонка старого вина. Последствия были мучительны.
     Почему-то Уолт Кейдж не торопился отвозить клеевой  жемчуг  в  город;
казалось, он просто не  в  силах  расстаться  с  этой  грудой  трепещущего
студня,  сулившей  богатство  и  процветание  семейству  Кейджей.   Сперва
предполагалось выехать на следующий день, но утром хозяин фермы  провел  в
подвале целых полчаса, после чего заявил, что привалившую удачу  надо  как
следует отпраздновать. Решение Уолта поразило его  домочадцев:  устраивать
попойку в разгар стрижки единорогов!
     Тем не менее, Ланк был снаряжен приглашать  соседей,  а  Билл  Камел,
пожав плечами, стал  прикидывать,  что  можно  успеть  сделать  с  изрядно
поредевшей бригадой стригалей. Женщины пекли пироги  и  наводили  красоту.
Сам Уолт, хоть и пытался работать, но пользы от него было мало:  он  то  и
дело ее бросал, спускался  в  подвал  и  вновь  и  вновь  любовался  своим
сокровищем.
     К вечеру следующего дня стали съезжаться гости.  Вино  и  пиво  текли
рекой, на вертелах жарились целиком  два  единорога,  а  все  приглашенные
считали своим долгом взглянуть на сказочный клей.
     Уолт парил в облаках радости, гордыни и винных паров. Он вопил во всю
глотку, что от частого посещения подвала  ноздри  у  него  ссохлись,  язык
одеревенел, а вони он вобрал в себя столько, что стоит ему, Уолту  Кейджу,
еще разок спуститься в подвал, как он станет таким же драгоценным,  как  и
настоящий продукт рвотного дерева, и его, Уолта Кейджа, все будут искать с
неиссякаемым рвением.
     Он хватал за руку каждого гостя, тащил в подвал и держал там  до  тех
пор, пока несчастный не начинал кричать, что умрет, если его немедленно не
выпустят, что так, пожалуй, можно опоздать к вину и мясу, и что совершенно
незачем добавлять вони за столом.
     Иногда хозяин жалел и отпускал гостя с  миром.  А  иногда  захлопывал
дверь и орал, что тот останется в  подвале  до  утра  стеречь  его,  Уолта
Кейджа, богатство. При этом попавший в западню начинал колотить в дверь  и
кричать, требуя ради всего святого прекратить шутки и выпустить его, иначе
у  него  сгниют  легкие.  Когда  дверь,  наконец   отпиралась,   гость   с
разноцветными пятнами  на  лице,  качаясь,  вываливался  наружу,  хватаясь
руками за горло, остальные хохотали, совали жертве полные до краев  кружки
и убеждали чихать и сморкаться, чтобы поскорее освободить нос  от  аромата
сокровища.
     Мистер   Мерримот   прибыл   на   торжество   с   сестрой-вдовой    и
красавицей-дочерью - черноглазой, с яркими губами и высокой  грудью,  Бесс
было разрешено присутствовать на празднике  несмотря  на  поздний  час:  в
конце концов, она уже совсем взрослая девушка.
     Джек был рад встрече. К этому времени  он  уже  изрядно  отяжелел  от
вина,  обычно  он  не  пил  так  много.  Но  сегодня...  Алкоголь  помогал
преодолеть неловкость, которую он испытывал из-за  вони,  оставшейся  даже
после очень тщательного мытья.
     Вероятно, поэтому он и повел Бесс взглянуть на свою находку: рядом  с
жемчугом его запах будет не ощутим. Они пошли вдвоем  по  тенистой  аллее;
впервые Бесс не сопровождала тетушка.
     Мистер Мерримот слегка приподнял брови, глядя вслед уходящей паре,  и
перевел  взгляд  на  сестру.  Джек  ведь  еще   не   сделал   официального
предложения! Но сестра только покачала головой, давая понять, что настало,
мол, время, когда девушке надо побыть наедине со своим  кавалером.  Мистер
Мерримот решил довериться женской мудрости. Тем не менее, принимая из  рук
слуги очередной стаканчик, мистер  Мерримот  размышлял  о  том,  какой  из
органов чувств подсказал  его  сестре,  что  именно  сегодня  Джек  должен
сделать первый шаг к ярму, то есть, - к священным узам брака...
     Джек и Бесс осмотрели трепещущий  ком.  К  этому  времени  Джека  уже
поташнивало от  этого  зрелища.  Бесс  сделала  подобающий  случаю,  жест,
свидетельствующий об отвращении и протесте, после чего  спросила,  сколько
может стоить этакая штуковина.  Джек  ответил  и  поспешно  вывел  девушку
наверх, в сад.
     В этот момент ветер донес с лугов звуки барабанов и рогов, а горизонт
к северу от фермы озарили отсветы костров. Джек невнятно пробормотал: "Вот
Р-ли и дома".
     - Что ты сказал? - спросила Бесс.
     - Хочешь поглядеть, как гривастые  возвращаются  домой?  Ну,  как  их
встречают, и все такое?
     - Очень хочу, - ответила Бесс, легонько сжав его руку,  -  я  никогда
ничего подобного не видела. А гривастые... Они не будут возражать?
     - Мы незаметно.
     Когда они шли по  залитому  лунным  светом  лугу,  Джек  почувствовал
знакомое уже волнение. Из-за вина? Бесс? Того и другого вместе?
     Между тем барабаны умолкли, зазвенели  струны  лир,  наполнив  чистый
воздух полнолуния ласковой музыкой. Трепетно запела  свирель.  И  на  этом
фоне возник кристально чистый голос. Голос Р-ли. Он звучал все выше, менял
оттенки каждое мгновение, был разным на каждом вздохе и все-таки оставался
одним и тем же - голосом Р-ли. Голосом сирены, таким же манящим, как и она
сама. И таким же опасным. Джек опять слушал песню сирены.
     В удивительный оркестр мягко и властно влился рокот струн  какого-то,
видимо, очень крупного струнного инструмента. Влился - и подчинил себе все
остальные, и повел  их  за  собой.  Когда  в  лунном  свете  уже  затихали
последние высокие аккорды, он звучал мощнее  и  увереннее  всех  остальных
звуков, воспевая величие духа и красоту природы. У  слушавших  волновались
сердца, а на глаза навертывались слезы.
     Потом и он замолк.
     Потрясенная Бесс сильно сжала ладонь Джека и прошептала:
     - Боже, как прекрасно!.. Нет, что бы ни говорили о  вийрах,  но  петь
они умеют...
     Джек взял девушку за руку и молча повел дальше. Слов у него не  было.
Да они были бы лишними сейчас.
     Потом он мог очень смутно вспомнить,  как  глядел  сквозь  просвет  в
густом кустарнике на праздник  у  костров.  Они  видели  ритуальные  танцы
вийров и танцы-импровизации. Джек  не  сводил  глаз  с  Р-ли.  Когда  она,
танцуя, на несколько мгновений исчезла в кадмусе, а затем опять  появилась
в проеме входа, Джек успел заметить еще кое-что.
     Из сумерек в глубине кадмуса выглядывало  чье-то  лицо.  И  хотя  дым
костров и расстояние мешали хорошенько разглядеть его,  Джек  был  уверен,
что видел лицо Полли О'Брайен.
     Как только Джек окончательно уверился, что не ошибается, что  там,  в
кадмусе, действительно Полли, он повел Бесс обратно. Ее  родня,  наверное,
уже вовсю беспокоится, почему их нет так долго. Бесс  совсем  не  хотелось
уходить. Возбужденная музыкой и непривычными  танцами  обнаженных  вийров,
она с неохотой медленно пошла прочь от костров, опираясь на руку  Джека  и
болтая  без  умолку.  Джек  почти  не  слушал  девушку;  впечатлений  было
многовато для одного вечера: песня сирены, танцующая Р-ли, Полли  О'Брайен
в кадмусе гривастых... Голова Джека кружилась, он  почти  совсем  забыл  о
своей спутнице и даже не сразу понял, что Бесс остановилась  и  глядит  на
него из-под опущенных ресниц, приоткрыв губы для поцелуя.
     Джек попытался забыть  о  приключениях  последних  суток,  азартно  и
радостно целуя послушную и неумелую Бесс; в конце концов,  хватит  с  него
раздумий и забот о каких-то чужих женщинах! Какое они  имеют  отношение  к
нему и его жизни? Он живет здесь и сейчас. И  здесь  и  сейчас  ему  нужна
женщина его мира, мира, в котором он живет и который знает.  Нужна  семья,
дом, дети и  все  такое  прочее.  Кстати,  это  наилучший  выход  из  всех
затруднений и сомнений последних дней.
     Когда они вернулись к гостям, Бесс уже успела пообещать Джеку сменить
свою фамилию на его. Правда, было решено пока никому ничего  не  говорить:
вот кончится весенний сев, все станут посвободнее,  тогда  и  можно  будет
объявлять о помолвке и устраивать праздник по  этому  случаю.  Разумеется,
хотя все будет держаться в секрете, Джеку следует побеседовать с  мистером
Мерримотом хотя бы о том, чтобы им разрешили  видеться  это  время.  Такие
"прелюдии"  к  помолвке  являются  обычным  делом.  Редкие  пары   рискуют
игнорировать общественное мнение и  прервать  отношения  после  официально
разрешенных  родителями  "встречаний".  Парню  еще  куда  ни  шло,  а  вот
девушке... В таком случае она считается как бы "не совсем" целомудренной и
вряд ли сможет найти другого жениха в этой округе. А уезжать куда-нибудь -
страшно непрактично...
     Словом, тайна Джека и Бесс, собственно, таковой не являлась.  И  хотя
Джек считал всю эту возню глупой и ненужной, но, как и большинство мужчин,
предпочитал в подобных вопросах не перечить женщине.
     Сразу по возвращении, Бесс украдкой от Джека стала шептать что-то  на
ухо своей тетушке. Джек заметил устремленные на него заговорщицкие взгляды
обеих и покраснел.
     Праздник продолжался почти до рассвета. Джеку удалось проспать меньше
двух  часов  и  проснулся  он  с  головной  болью,  сухостью  во   рту   и
отвратительным настроением. С трудом поднявшись,  Джек  кое-как  оделся  и
побрел на кухню.
     Ланк спал на груде шкур оборотней за печью и даже не заворчал,  когда
Джек легонько пнул  его  ногой  под  ребра.  Поэтому  Кейдж  сам  принялся
разводить огонь, рассудив, что легче приготовить что-либо бодрящее самому,
нежели пытаться разбудить пьяного слугу. Он залил крутым кипятком  сушеные
листья тотума и поставил настаиваться. А до тех пор надо покормить собак.
     Вернувшись с псарни, Джек  обнаружил  пропажу  бодрящего  напитка,  в
результате чего Ланк еще раз получил ногой по ребрам, на этот раз  гораздо
ощутимее. Впрочем, он только крякнул и повернулся  на  бок.  Рожа  спящего
раскраснелась и лоснилась от жара печи.
     Джек снова лягнул слугу, Ланк сел.
     - Ты выпил мой отвар?
     - Ну... мне снилось, что я вроде что-то пил...
     - Ах, тебе снилось?.. Так пусть  тебе  приснится,  что  ты,  наконец,
поднялся и сделал мне новый! А я-то еще пытался тебе помочь...
     Поскольку отец  велел  разбудить  его  пораньше,  Джек  постучался  в
спальню родителей. Первой, как всегда, проснулась миссис Кейдж и принялась
энергично трясти главу семьи до тех пор, пока тот не поднялся с постели.
     После легкого завтрака,  состоявшего  из  бифштексов,  печенки,  яиц,
хлеба с маслом и медом, пива и бодрящего отвара, Ланк отправился запрягать
единорогов в повозку, а оба Кейджа начали обход фермы.
     - Терпеть не могу брать что-нибудь у гривастых, - начал Уолт,  -  мне
это поперек гордости. Но не думаю, чтобы тебе удалось отговорить эту  Р-ли
от принятого раз решения... Упрямство вийров вошло в пословицу,  верно?  -
он  стал  насвистывать  что-то,  потирая  переносицу,  потом  вдруг  резко
остановился и ухватил сына за плечо. - Скажи мне, Джек, почему эта  сирена
отказалась от своей доли?
     - Не знаю, отец.
     Пальцы Уолта еще крепче сжали плечо Джека:
     - Ты в этом уверен? Здесь нет ничего... личного?
     - О чем это ты?
     - Ты не... -  Уолт  долго  подыскивал  подходящее  слово.  -  Я  хочу
сказать, ты не... ну, не сожительствовал с ней?..
     - Па, что ты говоришь? Я? С сиреной? Да я не видел  ее  три  года!  И
один на один с ней был совсем недолго...
     Уолт убрал руку с плеча сына:
     - Я верю тебе. Я верю тебе, Джек. -  Он  поднес  руку  к  воспаленным
глазам. - Мне не следовало даже задавать этот вопрос.  Я  понял  бы  даже,
если б ты сейчас... ударил меня. Но ты должен меня понять, сынок.  Поверь,
такие дела случаются гораздо чаще, чем ты думаешь. Да, гораздо  чаще...  К
тому же я знаю, какими они могут быть, сирены. Лет двадцать тому  назад...
Еще до женитьбы... Сынок... У меня было искушение!..
     Джек не осмелился спросить отца, поддался ли он ему.
     Немного погодя  они  остановились  поглядеть  на  нескольких  молодых
сатиров, только-только начавших обрастать жестким взрослым волосом. Сатиры
стояли на четвереньках и крошили почву между пальцами,  время  от  времени
прикладывая ухо к  земле,  как  бы  прислушиваясь.  Пальцы  их  поочередно
барабанили по верхней корке грунта.
     С ними был старший - рослый сатир с длинным  хвостом,  тяжело  бившим
его по лодыжкам при ходьбе.
     - С  добрым  утром,  -  дружелюбно  приветствовал  он  хозяина  фермы
по-английски.
     Ни в желтых глазах, ни в открытом лице  вийра  не  было  ни  малейших
признаков сегодняшнего ночного пиршества. "Редкий,  как  головная  боль  у
гривастого", - говорила одна из пословиц.
     -  Как  дела,  Слушатель  Почвы?  -  спросил  Уолт.  Беседа  их  была
уважительной и  степенной,  как  будто  разговаривают  два  старых  добрых
соседа-фермера. Они обсудили состояние  почвы,  количество  влаги  в  ней,
наметили день начала пахоты;  затем  перешли  к  удобрениям,  севообороту,
хищным животным, приметам сухих и дождливых периодов... Вийр сообщил,  что
под верхним слоем "слышно" много дождевых червей, рассказал  об  их  новой
породе,  выведенной  в  одном  из  отдаленных  кадмусов  Кроатании.   Уолт
высказался о видах на