а,  когда решение  принято  и  остается  лишь
выполнить его, немузыкально что-то напевал вполголоса. Изредка отвлекаясь от
работы, он заглядывал в окуляры. С гор  спустился туман, и Город  словно был
накрыт тусклым, с блекло-розовыми сполохами куполом.
     Лейтенант знал толк в пожарах. Этот был даже красив.

     На заставу  он вернулся утром и сразу  же принялся  за  работу.  Стену,
запирающую вход  в ущелье, он  видел тысячи и тысячи  раз, но только  теперь
взглянул  на нее  глазами  профессионала.  Крепкое  сооружение.  Не  на годы
строили -- навсегда. Но со Стеной он разберется потом. Сначала -- доты.
     Не  выпуская из рук  прихваченной наверху  бутылки,  лейтенант один  за
другим обошел все двенадцать дотов, прикрывающих подступы к Стене, проверил,
заряжены  ли  огнеметы. Огнеметы,  как  всегда,  были  заряжены,  автоматика
работала,  и,  не  отключи  он  предварительно  все  на  центральном  пульте
управления...
     Однажды  ему  довелось   увидеть,   как   обалдевшая   после  посещения
перископной компания  высоких гостей с девочками из хореографического, среди
которых была и она...
     ...Он мог их  тогда остановить, мог крикнуть, даже мог  успеть добежать
до  заставы и щелкнуть парой тумблеров. Но ничего  не сделал. Просто стоял и
смотрел,  как  она  позволяет толстобрюхому  адепту-хранителю тискать  себя,
стоял и слышал ее  смех, а потом услышал  ровное  гудение  сервомоторов, и в
следующий миг там, на бетонной площадке, где только что были люди, корчились
с воплями пылающие марионетки. Она не успела даже крикнуть.
     Так ему хотелось думать: не успела крикнуть,  не  успела  почувствовать
прикосновение волны огня.
     И еще он думал: знала ли она, что он служит именно на этой заставе?

     Горючую смесь  из  баков  лейтенант  сливал  прямо на  бетонный пол,  а
локальные  пульты  управления крушил подвернувшимся под  руку  металлическим
прутом.
     Он сам себе удивлялся: не было ни усталости, ни удовлетворения  от вида
учиненного им разгрома, ничего не было. Он действовал как автомат. И когда с
последним  дотом  было  покончено,  он  отправился  в  офицерскую  столовую,
переправил  в себя две  банки  консервов, не ощущая вкуса,  а потом пошел  к
складу, разыскал  тележку  и  принялся  перевозить ящики  со  взрывчаткой  и
детонаторами к Стене,  старательно обходя каждый раз едва заметное на бетоне
темное пятно.
     Он возил ящики, пока не стемнело,  а потом, прихватив с собой  бутылку,
на  дне  которой  еще что-то плескалось,  устроился во  дворе заставы  перед
бочкой с водой и стал ждать рассвета, чтобы продолжить работу.
     Так он  и  сидел на жесткой скамейке перед бочкой с водой час за часом,
курил и  изредка  прихлебывал из бутылки.  Мыслей  не  было, он просто ждал,
когда ночь, досадная помеха, пройдет, и он сделает то, что задумал.
     Время от  времени на склонах гор,  оттуда, где проходила заградительная
полоса,  раздавались  сухие  очереди и  хлопки  взрывов,  и тогда  лейтенант
досадливо морщился и бормотал вполголоса:
     -- Идиоты... Святой Данда, какие же идиоты! Ну куда, куда они прутся?!
     Чем темнее  становилось вокруг,  тем  чаще  раздавались на  склонах гор
очереди и разрывы, кратко полыхали над деревьями зарницы.
     -- Вот только пожара мне здесь не хватало, -- бормотал лейтенант.
     Под  утро  он все-таки  не выдержал. Едва  рассвело, запасся  на складе
мотком веревки и ножницами для  колючей проволоки, пересек непривычно  пусты
иную  и тихую территорию заставы и  по едва заметной узенькой тропинке пошел
вдоль заградительной полосы.
     Он шел  и думал, что с тех пор, как голод заставил его взломать решетку
и выбраться  с гауптвахты (ему почему-то перестали приносить пищу, и на стук
в дверь никто не отзывался), он только и делает  то, что  нормальный человек
делать  не должен.  Это же  просто безумие  --  после второй бессонной  ночи
тащиться на заградительную полосу!
     Собственно,  никакой полосы и не было. Были замаскированные на  скалах,
деревьях и кустах датчики, и были пулеметы на поворачивающихся сервомоторами
станинах, а в особо опасных  местах были огнеметы. И  еще были веерные мины,
штука паршивая, потому что насмерть не убьет, но кровью истечешь, и просто с
незапамятных времен оставшиеся ямы с  шатким настилом и  острыми кольями  на
дне.
     С ямами и минами лейтенант  ничего поделать не мог, а вот с автоматикой
мог. Этим он и собирался заняться.
     Он не  раз бывал с обходами  на этом участке полосы и знал его как свои
пять пальцев. Главное -- ничего не упустить, не прозевать и не забыть ни про
один датчик, и если не обезвредить весь участок, что  невозможно, то хотя бы
проредить  его. Ну это  уж как  повезет. Хорошо  еще,  что  на  этом участке
полосы,  вблизи  заставы,  не  было  веерных  мин,  и  огневые  точки   были
расположены с малым перекрытием зон обстрела.
     Ага! Вот оно.
     Раздался щелчок,  и  вслед  за  ним  --  тихое,  едва  слышное  гудение
сервомотора. Лейтенант сделал шаг влево, и гудение прекратилось.
     Чуть не прозевал, растяпа!
     Еще шаг влево. Для надежности. Молчишь? Это хорошо, что молчишь. Век бы
тебе молчать. А теперь вперед, немного, всего пару шажков. И снова тишина.
     Умные ребята эту полосу придумали, да сквалыги монтировали,  прости их,
Даида. Не жадничай они, поставь второй ряд огневых точек, здесь не прокрался
бы и святой.
     А еще шаг? Назад! Влево, балда, влево! Вот так, шаг влево и два вперед,
шаг  влево  и  два  вперед.  И что  получается? А получается, что топать мне
прямехонько вон на ту кривую сосенку.
     И он потопал, напряженно пытаясь за гомоном так не вовремя разоравшихся
птиц  расслышать гудение  сервомотора, и  скоро увидел  замаскированный  под
валун бетонный капонир, и овальный  зев  амбразуры, и дуло пулемета, которое
целилось ему  прямехонько  промеж  глаз.  И  теперь уж  совсем  нельзя  было
ошибиться, потому что слишком  близко  он подошел  и на слишком  малый  угол
нужно повернуться пулемету.
     Лейтенант лег на  землю  там,  где, по его расчетам, должна  была  быть
мертвая зона, и дальше продвигался ползком. Наконец он добрался до капонира,
прислонился спиной  к его еще  не нагретому солнцем покатому боку и закурил.
Теперь можно покурить, можно  отдохнуть. Осталось совсем немного: перерезать
идущий от капонира к датчикам кабель. И в обратный путь, к границе полосы, к
следующей точке, пропади она пропадом.
     Только  руки с каждым  разом  все больше  и больше  дрожат,  и отдыхать
приходится дольше. Но пока везет. Пока.
     Часов через шесть, мокрый до нитки, исцарапанный, уставший, он добрался
до поросшей густым кудрявым кустарником лощинки.  Дальше соваться не стоило,
тут знакомый участок кончался. Что там напридумывали соседи, только им одним
известно. Хватит испытывать судьбу, пора возвращаться.
     Он ничуть  не  удивился, увидев на  дне  лощинки  две свежие  выжженные
полосы,  и  там,  где  полосы  пересекались,  еще  слабо  дымились  какие-то
лохмотья.
     -- Идиоты. Какие же идиоты, -- без  сожаления, просто констатируя факт,
пробормотал он и потянулся за сигаретами.
     И услышал из кустов  на противоположной сторона лощинки не то  писк, не
то плач. Он  застыл  на  месте,  так  и  не  донеся  сигарету  до рта.  Писк
повторился  и  на  склоне зашевелились кусты,  будто там  кто-то  пробирался
ползком  или на четвереньках. Кто-то,  вероятнее всего раненый, спускался на
дно лощинки  странными  зигзагами, то  приближаясь --  и  тогда у лейтенанта
перехватывало дыхание, -- то удаляясь от зоны действия огнеметов.
     --  Правее! По самой  кромке!  -- не  выдержав, закричал лейтенант.  --
Идиот! Какой идиот, там же наверняка есть пулеметы.
     Тот,  внизу,  на советы  лейтенанта  реагировал очень  странно,  словно
задавшись  целью  делать  все наоборот,  и  поперся  прямиком  к  обугленным
лохмотьям.
     Лейтенант громко выругался и отвернулся. Хочешь подыхать  -- подыхай, я
в этом не участвую. Какое мне до всего этого дело?!
     Огнеметы молчали, этому типу страшно везло. Может  быть, не такой уж он
идиот.  Лейтенант не выдержал и обернулся. На дне лощинки все еще шевелились
кусты, и там, где они были  гуще,  движение замедлилось. А потом тот, внизу,
все  еще невидимый, заметался  вдруг  из  стороны  в  сторону,  окончательно
потеряв ориентацию  или  способность соображать. Наверняка  какой-нибудь  из
датчиков уже засек его и вел, и стоило ему появиться в зоне действия другого
датчика, как ударят пулеметы или огнеметы. И ничего нельзя было сделать.
     Наконец  этот  тип,  внизу,  принял  решение, самое  дурацкое  из  всех
возможных -- пополз по склону вверх, прямо к тому месту, где, спрятавшись за
деревом, стоял лейтенант.
     Звуки,  издаваемые  им,  стали  слышнее,  теперь  было  ясно,  что  это
сдавленные всхлипывания.
     Лейтенант  стиснул зубы и ждал. Отвернуться у него уже не  было сил. Но
вот кусты метрах в пяти от него  раздвинулись, и из  них  показался ребенок,
мальчуган лет пяти-шести, одетый в  грязный  синий  комбинезон  и  такого же
цвета каскетку. Обеими руками он тер себе глаза, размазывая по щекам грязь и
слезы.
     Лейтенант опомнился,  только  услышав слабый характерный щелчок и тихое
гудение сервомоторов.
     -- Стой!  -- заорал  он и  прыгнул,  на  мгновение опережая  пулеметную
очередь.

     -- А зачем  я, собственно, все это делаю?  -- выбравшись из  последнего
шурфа, спросил лейтенант у мальчика. -- Я не знаю. Может быть, ты знаешь?
     Мальчик  ничего  не  ответил,  он  вообще  ничего  не  говорил  и,  как
подозревал  лейтенант, не  слышал.  Устроившись на  ящике со взрывчаткой, он
деловито и сосредоточенно одну за  другой опорожнял расставленные перед  ним
банки консервов. Покончив с очередной банкой, он с сожалением отставлял ее в
сторону и принимался за следующую.
     --  Я  думаю,  дети в  твоем  возрасте  не  должны столько  есть,  -- с
сомнением  проговорил  лейтенант.  --  С  ними  от  этого  что-нибудь  может
случиться. Хотя откуда мне знать, сколько должны есть дети в твоем  возрасте
и что с ними может случиться? Ты нигде не видел пассатижи?
     Мальчик  оторвался  от  банки  и  поднял  на  лейтенанта  огромные,  не
по-детски  серьезные  глаза.   От  взгляда  ребенка,  ждущего,  испытующего,
непонятного, взрослому вдруг стало не по себе.
     -- Ты чего? -- пробормотал он. -- Наелся? Ну  что ты  на меня смотришь,
будто ждешь чего-то, а? Ты пассатижи не видел? Да вот же они!
     Лейтенант взял  лежавшие на виду  пассатижи, моток  провода, коробку  с
детонаторами  и пошел  к Стене. Спиной он чувствовал взгляд мальчика,  и это
его беспокоило. Странный ребенок. Чей он, откуда? Как оказался на полосе?
     Лейтенант принялся  устанавливать  детонаторы,  и  мальчик  внимательно
следил за каждым его движением, будто контролируя.
     -- Ну вот, осталась сущая ерунда, -- сказал  лейтенант, один  за другим
ловко вставляя детонаторы. -- Это уже и не  работа вовсе --  развлечение. Ты
знаешь, малыш, я ведь всю жизнь был подрывником. Это у меня в крови, честное
слово. Расчеты и  формулы  я никогда не уважал, хотя  без  этого  нам  никак
нельзя. Просто смотрю на здание, гору или вот эту стену, и она уже не стена,
не гора и не здание, а просто объект.  Я  смотрю и  вижу, где нужно заложить
заряд и  сколько взять  взрывчатки,  чтобы все  было так, как я хочу.  Такие
дела... Тут, малыш, нужно чувствовать, никакие формулы не помогут, формулами
потом все можно  проверить. Чувствовать, в этом  все дело. Понимаешь, малыш,
нам как-то  рассказывали в лицее,  забыл, как  называется...  в  общем,  все
всегда хочет  рассыпаться. Что бы  ты ни строил, как бы ни сцеплял  гвоздями
или цементом или еще как-нибудь,  все хочет рассыпаться. А я только помогаю,
Вот смотри -- Стена. Хорошо  ее строили, крепко, навсегда. А знаешь, чего ей
больше  всего  хочется,  а?  Рассыпаться!  Тут  только  подтолкнуть,  помочь
немного, выкопать шурфы, заложить взрывчатку, вставить детонаторы, протянуть
провода, подсоединить к динамо, повернуть  ручку... А знаешь, малыш, если ты
согласен,  я  берусь  сделать  из  тебя  отличного   подрывника.  Ты  хорошо
начинаешь.  А знаешь, что я взорвал  впервые? Собачью конуру! А ты  -- сразу
Стену.  У  тебя большое будущее, малыш,  да еще с  таким  взглядом...  И  ты
молчаливый, это тоже хорошо.  Болтливость -- последнее для подрывника  дело.
Это я из-за тебя  сегодня разговорился, вообще-то из меня слова не вытянешь,
потому  она и  ушла  от меня... И почему людям нужно все объяснять, зачем? И
так понимать должна, что я сам себя ради  нее  взорвать готов!  Должна  была
понимать...  Не  поняла...  Наверное,  тот,  толстобрюхий,  ей  больше сумел
объяснить. Э-э-э, да ты уже спишь, приятель!
     Лейтенант  закончил  возиться с  детонаторами,  подсоединил провода  и,
подняв ребенка  на руки, пошел к заставе. Мальчик тихонько сопел,  доверчиво
прижавшись  к лейтенанту, в грязной ручонке  была зажата большая  солдатская
ложка.
     -- Лихо ты с двухдневным пайком расправился,  малыш. Еще бы после этого
не уснуть, я бы тоже уснул... И откуда же ты взялся?
     Время от времени  лейтенант оборачивался и смотрел на тянущуюся  за ним
черную нитку провода.
     -- Только бы не обрезал кто-нибудь. С них, идиотов, станется...
     Он уложил  мальчика на  свою  кровать,  и  тот, свернувшись  калачиком,
задышал ровно и глубоко. Сам лейтенант сел к столу и принялся зачищать концы
проводов.
     --  Сейчас  вставим  их  в  клеммы  таймера,  --  негромко говорил  он,
комментируя свои  действия. -- Затянем... вот так. И готово, малыш... Теперь
только время установить и рычажок повернуть.
     Он закончил свою работу, откинулся на спинку и закурил.
     -- А  это даже хорошо,  что ты  ничего  не слышишь, --  сказал  он.  --
Отличным будешь подрывником. И  уши зажимать не надо. Вот не говоришь ничего
-- это плохо. Объяснил бы мне, чего им всем надо. Чего они там не видели, за
горами. Пустыни?  Видел я  эту  пустыню, песок  и песок,  ничего особенного,
такой же, как у моря. Вниз я, правда, не спускался, но на  той стороне бывал
не раз. Фазаны  там, не  поверишь,  побольше  тебя будут,  и людей совсем не
боятся... Из-за  них я  на гауптвахту  и угодил. А  в Городе за это меня  бы
просто повесили... смешно. Посмотрел бы ты на  физиономии адептов, когда они
приезжали к нам и поднимались в перископную! Смех, да и только. Ведь сказано
же -- нельзя! А знаешь, я ведь тоже чуть было в послушники не подался, очень
уж  она  мне советовала... Малыш, я  ведь  ее с  детства  знал, мы вместе  в
"дандаисты и кормчие" играли. Голенастая такая, чумазая, глазищи сверкают...
А потом представил, что на  Посвящении  придется  ногу себе  ломать, а потом
хромать  всю жизнь... Нет, приятель, это не по  мне. Насмотрелся  я  на  них
досыта.  Ручонками за окуляры  уцепятся и аж дрожат и слюнку пускают, так им
на  Пустыню посмотреть охота. Да ведь нет там  ничего интересного.  Вот если
перейти через нее... Да разве перейдешь?.. Знаешь, малыш, а  ведь я успел бы
тогда  добежать до  заставы и щелкнуть тумблером. Выходит,  я убил  ее?  Или
тогда  еще  убил,  когда  не  пошел  в  послушники?  Она  ведь знала, малыш,
наверняка знала, что  я на этой заставе,  не могла не знать.  Так зачем  же,
малыш?.. Мне теперь все равно,  малыш, честное  слово. Вот только посмотреть
бы,  как  эта  штуковина бабахнет, а  потом... Слушай, а  мне все равно, что
будет потом. Заслышав далекие выстрелы, лейтенант поморщился и. пробормотал:
     --  Идиоты... Святой  Данда, какие идиоты!  Малыш, ну неужто там нет ни
одного умного человека? Разве трудно сообразить, куда нужно идти?..
     Грязные, в копоти, голодные и  до смерти усталые ремесленники,  рыбаки,
профессора,   художники,    проститутки,   лавочники,    картежные   шулера,
преподаватели  лицея,  послушники,  врачи,  домохозяйки,  сутенеры, солдаты,
наркоманы, ученые, ювелиры,  воры,  люди, отбросившие веру  или жаждущие  ее
обрести, убившие ее в себе или пытающиеся сохранить  последние крупицы,  они
шли всю ночь, освещая путь фонарями и самодельными факелами.
     Они не знали, куда придут, они не могли больше  оставаться  там, откуда
пришли.
     Утром они добрались до заставы.

     -- Ну вот, малыш, они пришли.
     Мальчик еще спал.  Лейтенант поправил сбившееся одеяло, установил время
на таймере  и повернул рычажок. На секунду задумавшись, он снял  портупею  с
кобурой  и повесил на спинку  стула.  Оружие ему больше  не понадобится,  он
хотел в это верить.
     Он вышел из  комнаты,  миновал  коридор  и  неторопливым  мерным  шагом
сделавшего свое дело человека  направился вниз по дороге,  туда,  где  перед
тростинкой полосатого шлагбаума застыло в ожидании людское море.
     До людей оставалось совсем немного. Он  уже мог различать выражение  их
лиц, злых, отчаявшихся,  ждущих  и  покорных. Он  подумал,  что  никогда  не
понимал  и не сможет понять  их: ведь это же  совсем просто  -- поднять  или
сломать шлагбаум, в конце концов, пролезть под ним!
     Он мельком глянул на часы. Секундная стрелки завершала последний круг.
     Он успел подумать,  что когда  мальчик проснется, он  проснется в мире,
где  нет Стены.  И  еще лейтенант  подумал, что неплохо было бы быть рядом с
мальчиком, когда  он проснется. А Пустыня, что  Пустыня,  не такая  уж она и
большая, вдвоем ее можно будет перейти и посмотреть, что там, дальше...
     Выстрела   он   не   услышал.  Что-то  сильно  толкнуло  в   грудь,   и
перевернувшаяся вдруг земля сзади обрушилась на него.
     А  в  следующее  мгновение,   но   этого  он  уже  не   видел,  вспухла
перекрывающая ущелье Стена, плавно подалась вверх и вширь, окуталась облаком
пыл", рассыпалась гулом и дрожью  земли. Порыв ветра с гор подхватил пыль  и
разметал ее по склонам.

     Сильный  толчок едва не  сбросил  мальчика с  постели. Он  проснулся  и
открыл  глаза.  Комната  была  незнакомой. Картина  на стене  перед кроватью
раскачивалась из стороны в сторону  и вдруг, сорвавшись  с гвоздя, беззвучно
упала на пол. Брызнули осколки стекла. Мальчик рассмеялся. Он никогда еще не
видел, чтобы картины сами прыгали со стены. Он слез с кровати и на цыпочках,
чтобы не поранить босые ноги стеклом, выбрался в коридор. И коридор тоже был
незнакомый. В доме, где он жил,  не  было таких коридоров.  Мальчик принялся
его обследовать, но  скоро ему это наскучило. Все двери были  заперты, а это
совсем неинтересно.  Наконец  одна дверь,  в самом конце коридора, подалась,
мальчик распахнул ее и оказался на улице. Повсюду стояли люди, много  людей,
столько  он никогда не  видел. Они смешно разевали рты, размахивали  руками,
топтались на одном месте и все  смотрели в одну  сторону, вытягивая шеи. Это
было похоже на какую-то забавную игру.
     На  мальчика  никто не обратил  внимания.  Он  спустился  по ступеням и
отправился в ту сторону, куда смотрели все эти странные люди.
     Путешествие было долгим, мальчика  никто не  останавливал, люди все так
же стояли  и  смотрели  в  одну сторону. Чем дальше  мальчик пробирался, тем
плотнее  стояли люди друг к другу. Руками  они уже  не  размахивали и рты не
разевали, просто стояли  и смотрели. Скоро мальчику, чтобы  пробраться между
ними, пришлось опуститься на четвереньки. Наконец впереди за частоколом  ног
показался просвет.
     Мальчик выбрался из  толпы и увидел,  куда  были направлены взгляды  не
разевающих рты и не размахивающих руками людей.

     Испуганные, притихшие, ждущие люди стояли там,  где совсем недавно была
перекрывавшая вход в  ущелье Стена, а теперь не было ничего, только покрытые
толстым  слоем пыли  обломки, а  там,  куда вело  ущелье,  по другую сторону
Запретных  гор, была  Пустыня. Все знали  это, но ни один  не находил в себе
силы сделать шаг вперед.

     Пыль была мягкая и теплая. Мальчик шагнул раз,  другой, третий.  Мелкие
камушки щекотали босые ноги,  и мальчик расс