себя труд разьяснить ему, что ни один из способов излечить его  невозможо,
и что он был бессовестно обманут, и что мы хотим, чтобы он вновь был нашим
послом среди чужих существ, в двадцать раз болеее странных и  в  пятьдесят
раз более опасных чем те, которые разбили ему жизнь? Я  ему  это  говорить
отказываюсь.
     - Тебе и не придется, Нед. Я сам это сделаю!
     - Но как он прореагирует? Ты надеешься, что он улыбнется,  поклонится
и еще похвалит: "Ах, какой  ты  дьявольски  пронырлив,  Чарльз,  опять  ты
своего добился! "И отправится и будет во  всем  послушен?  Нет!  Наверняка
нет. Может быть, тебе и удастся выманить его из лабиринта,  но  именно  те
методы, к которым ты прибегаешь, сделают так, что все это  окажется  ни  к
чему.
     - Не исключено, что так и будет, - спокойно согласился Бордман.
     - Так может ты посвятишь меня в свою тактику с того момента, когда ты
сообщишь ему, что излечение - это ложь, а ты  подготовил  ему  рискованное
задание?
     - Пока бы я предпочел об этом не говорить.
     - Тогда я складываю свои полномочия, - заявил Ралинс.



                                    4.

     Бордман ожидал  чего-то  в  таком  духе.  Какого-нибудь  благородного
жеста: внезапного раскаяния, ударившей в голову  порядочности.  Отбрасывая
свое деланное равнодушие он внимательно поглядел на Раулинса. Да,  в  этом
парнишке есть сила. Решительность. А вот ловкости нет. Пока еще нет.
     Он негромко произнес:
     - Ты хочешь сложить полномочия? Это после стольких уверений в  заботе
о благе человечества? Ты нам нужен, Нед. Необходим. Ты являешь собой нить.
Ты являешь собой нить связывающую нас с Мюллером.
     - В мои заявления входит также и Дик  Мюллер,  -  строптиво  возразил
Раулинс. - Дик Мюллер также является частью человечества  вне  зависимости
от того, так ли он считает сам или нет. Я уже достаточно провинился  перед
ним. Если ты не скажешь мне, как ты намерен довести эту интригу до  конца,
пусть меня черти утащат, если я приму в этом хоть какое-то участие.
     - Меня удивляет твое повидение.
     - Я повторяю свой отказ.
     - Я могу даже согласится с твоей точкой зрения, - сказал Бордман. - Я
нисколько не  горжусь  тем,  что  мы  вынуждены  здесь  делать.  Однако  я
воспринимаю  это  как  историческую  необходимость.   Время   от   времени
приходится опускаться до обмана,  если  это  приходиться  для  значительно
более важной пользы для всех. Пойми, Нед, у меня тоже  есть  совесть.  Ей,
этой совести,  уже  пятьдесят  лет,  и  она  очень  чуткая.  Ведь  совесть
человеческая не подвержена атрофии  с  ходом  времени.  Мы  просто  учимся
справляться с укорами совести, и ничего больше.
     - И каким способом ты намерен принудить Мюллера к сотрудничеству? При
помощи наркотиков? Пыток? Или же промыванием мозга?
     - Ни один из этих способов.
     - Тогда каким же? Я серьезно спрашиваю, Чарльз. Моя роль во всей этой
истории сейчас подойдет к концу, если я не буду знать, что  мы  собираемся
делать дальше.
     Бордман закашлялся, допил вино до конца, сьел персик и  быстро,  одну
за другой, проглотил таблетки. Он знал, что бунта Раулинса не избежать,  и
приготовился к нему. И все же ему было  неприятно.  Пришла  пора  идти  на
намеренный риск. Он сказал:
     - Я вижу, что пришла пора покончить со  всеми  недомолвками,  Нед,  и
потому скажу тебе,  что  ждет  Дика  Мюллера.  Однако  я  хочу,  чтобы  ты
посмотрел на это с более широкой точки зрения. Не  забывая,  что  маленькя
игра, которую мы затеяли на этой планете, это не вопрос чьих-то  моральных
принципов. Хоть мы и стараемся избегать  громких  слов,  я  вынужден  тебе
напомнить, что ставка в ней - судьба всего человечества.
     - Я слушаю, Чарльз.
     - Вот хорошо. Дик Мюллер должен отправиться к нашим  внегалактическим
знакомым и убедить их, что  мы,  люди,  представляем  собой  вид  разумных
существ. Согласен? Он один сможет справиться с  этим  заданием,  поскольку
лишь он один проявляет уникальную в своем  роде  способность  экранировать
свои мысли.
     - Верно.
     -  Нам  нет  нужды  доказывать  тем   существам,   что   мы   добрые,
добропорядочные, или по-просту милые. Достаточно, чтобы они поняли, что мы
наделены сознанием и  обладаем  способностью  думать.  Что  мы  чувствуем,
переживаем, что мы не бездушные,  мудро  сконструированные  машины.  Таким
образом, неважно, что излучает что-то.
     - Я начинаю понимать.
     - Когда он выйдет из лабиринта,  я  сообщу  ему,  какое  задание  его
ожидает. Вне сомнения, он будет в ярости, что его обманули. Но, може быть,
в нем превесит чувство долга. Я надеюсь на это. Ты вот думаешь,  что  нет.
Но это ни в коем случае не изменит ситуацию. Я  не  дам  Мюллеру  никакого
выбора, пусть только он выберется из этой пещеры. Он будет доставлен  куда
следует и отправлен к тем чужим существам, чтобы наладить с ними  контакт.
Отправлен силой, как я знаю. Но иного решения тут нет.
     - Значит, все дело не в его желании помочь нам, - отметил Раулинс.  -
Его попросту отправят туда. Как мешок.
     - Как мыслящий мешок. В чем наши знакомые могут убедиться.
     - Я ...
     - Нет, Нед. Сейчас мне ничего не говори. Я вижу все твои мысли.  Тебе
ненавистен весь этот заговор? Разумеется. Мне тоже все это омерзительно. А
теперь иди и подумай над сказанным. Разбери ситуацию со всех точек зрения,
а потом принимай решение. Если утром ты решишь покинуть нас,  то  дай  мне
знать, я уж как-нибудь попытаюсь обойтись без тебя... Но поклянись, что ты
не станеш принимать поспешных решений. Это дело слишком большой ценности.
     Какое-то время  Раулинс  был  бледен  как  полотно.  Потом  щеки  его
заполыхали. Он прикусил губу. Бордман добродушно улыбнулся. Сжав кулаки  и
прищурив глаза Раулинс отвернулся и поспешно вышел.
     Намеренный риск.
     Бордман принял еще одну таблетку. Потом потянулся за коньяком Мюллера
и нацедил себе немножко  в  бокал.  Сладкий  крепкий  напиток  с  имбирным
привкусом. Выдержаный. Он старался как можно дольше сохранить этот вкус на
языке.



                          Глава одиннадцатая.

                                    1.

     Мюллер почти полюбил гидрян. Живее всего и с наибольшим  удвольствием
он вспоминал грациозность их движений. В самом  деле,  казалось,  что  они
парят в воздухе. Причудливость их облика никогда особенно его не поражала.
Он частенько повторял себе: если ты хочешь гротеска, то нет  нужды  искать
его за пределами Земли.  Жирафы,  омары,  актинии,  каракатицы,  верблюды.
Поглядим обьективно - вот верблюд. Разве он выглядит менее причудливо, чем
гидрянин?
     Он опустился на влажной унылой части Беты Гидры 4, несколько к северу
от экватора,  где  на  амебообразной  континенте  расположились  несколько
крупных квази-городов, занимающих  площадь  в  несколько  тысяч  квдратных
километров.  Он  был  снабжен  особой   жизнеобоспечивающей   аппаратурой,
сконструированной специально для его миси, и  прослойка  фильтра  облегала
его тело как вторая кожа. Она поставляла ему свежий  чистый  воздух  через
тысячи диализовых чешуек. Двигаться в ней было легко, даже свободно.
     Прежде чем он наткнулся на обитателей планеты, примерно с час длились
его скитания  по  джунглям  огромных,  напоминающих  грибы  деревьев.  Они
достигали высоты в несколько  сотен  метров.  Может  быть  невысокая  сила
притяжения, пять восьмых земной нормы, имела в этом какое-нибудь значение,
но в любом  случае  их  изгибающиеся  стволы  не  производили  впечатление
крепких. Он подозревал, что под корой,  толщиной  не  больше,  чем  палец,
кроется какая-то влажная и клейстероподобная масса. Короны этих  деревьев,
а скорее - шляпки, соединялись, образуя наверху почти монолитный балдахин,
так что свет лишь кое-где проникал  до  почвы.  Потому  что  слой  облаков
вокруг планеты пропускал только слабый перламутровый свет,  а  здесь  даже
его глушили деревья, так что в глубине леса царил каштановый полумрак.
     Встретившись с первыми гидрянами, Мюлллер был поражен тем,  что  рост
их равнялся примерно трем метрам. С детских пор он не  ощущал  себя  таким
маленьким - он стоял среди этих чужих существ  и  вытягивался  как  только
мог, стараясь заглянуть им в глаза.
     Пришла  пора,  чтобы  применить   знания,   полученнные   в   области
практической герменетики. он спокойно произнес:
     - Меня зовут Ричард Мюллер. Я прибыл с добрыми намерениями  от  людей
земной зоны культуры.
     Разумется,  гидряне  не  могли  понять  этого.  Однако   они   стояли
неподвижно, и выражения их лиц не свидетельствовали об иронии. Он присел и
на  влажной  мягкой  глине  начертил  теорему  Пифагора.   Поднял   глаза.
Улыбнулся.
     Основная концепция геометрии. Универсальная система мышления.
     Гидряне слегка наклонили головы.  Ноздри,  напоминающие  вертикальные
прорези, слегка задрожали. Он предположил, что они обмениваются  какими-то
соображениями. Располагая таким  количеством  глаз,  размещенных  со  всех
сторон, им даже не было необходимости оборачиваться друг к другу.
     -  А  теперь,  -  продолжал  Мюллер,  -  я  покажу   вам   еще   одно
доказательство нашей близости.
     Он начертил палочку. Чуть подальше нарисовал две палочки. Еще  дальше
три. Соединил их значками.
     I+II=III
     - Верно? - спросил он.  -  Мы  это  называем  сложением.  Соединенные
суставами руки заколыхлись. Двое гидрян столкнулись. Мюллер вспомнил,  как
гидряне едва только обнаружили  исследовательский  зонл,  уничтожили  его,
даже не пытаясь разобраться в нем. Сейчас он был готов к такой же реакции.
Но они только слушали. Великолепно. Он встал с колен и указал на  то,  что
нарисовал.
     - Ваша очередь, - сказал он.  Он  говорил  намеренно  громко.  Широко
улыбался...
     - Обратитесь ко мне на универсальном языке математике. Покажите  мне,
что вы поняли.
     Ничего.
     Он вновь указал на  символы,  а  потом  протянул  открытую  ладонь  к
ближайшему гидрянину.
     Через какое-то время другой гидрянин,  плавно  передвигаясь  выступил
вперед, поднял ногу и несколько раз качнул шарообразной  ступней.  Чертежи
исчезли. Он разравнял почву.
     - Хорошо, - сказал Мюллер. - А теперь ты что-нибудь  нарисуй.  Однако
гидрянин вернулся на свое место в окружившей Мюллера толпе.
     - Превосходно. Существует еще один универсальный язык. Надеюсь, он не
осквернит ваших ушей.
     Мюллер извлек из кармана флейту и приложил к губам.
     Играть через фильтрованную оболчку оказалось нелегко. Но он  задержал
дыхание и исполнил диатоническую грам-гамму.  Он  во  второй  раз  заиграл
диатоническую гамму, но теперь в минорном  ключе.  Потом  принялся  играть
гамму хроматическую. Они производили впечатление чуть более взволнованных.
Это неплохо свидетельствует о вас, подумал он. В этом вы  разбираетесь.  И
ему пришло в голову, что  может  быть  полная  гамма  скажется  более  под
настроение этого облачного мира. Он заиграл ее и еще что-то из Дебюсси  на
закуску.
     - Доходит это до вас? - спросил он.  Вроде  бы  они  стали  о  чем-то
совещаться. Отошли от него. Он двинулся за ними. Но не мог догнать, и  они
вскоре исчезли с его глаз в сумерках влажной чащи. Но он не расстроился  и
вскоре оказался там, где они собрались все вместе, словно ожидая его. И  с
такими перерывами они довели его до своего города.
     Питался он искуственно. Химический анализ показал,  что  было  бы  по
меньшей мере безрассудно даже пробовать то, что ели гидряне.
     Он множество раз чертил "пифагоровы штаны". Выписывал  арифметические
действия. Играл Шенберга  и  Баха.  Рисовал  равносторонние  треугольники.
Погружался в стереометрию. Пел. Говорил гидрянам не только по аглийски, но
и по-французки, по-китайски, чтобы продемонстрировать им, сколь разнородны
языки людей. Предлагал схематические изображения атома.  И  все  же  после
шести месяцев пребывания среди них он знал о работе их сознания не больше,
чем через час после посадки.
     Они молча терпели его присутствие. Между собой они переговаривались в
основном быстрыми  жестами,  прикосновением  рук,  подрагиванием  ноздрей.
Какой-то свой язык  у  них  явно  был,  но  это  был  причудливый,  полный
посапывания шум, в котором он не сумел различить не только слов, но и хотя
бы слабых. Разумеется, все, что он слышал, он записывал.
     Пока в конце концов, наверное, утомленные этим визитом из иного мира,
они не взялись за него.
     Он спал.
     Только после определенного времени он понял, что они сделали  с  ним,
пока он был погружен в себя.



                                    2.

     Ему было восемнадцать лет и он, обнаженный, лежал под яркими звездами
на небе Калифорнии. Ему казалось, что он может дотянуться до звезд,  может
сорвать их с неба.
     Быть богом! Овладеть Вселенной!
     Он повернулся к ней, смуглый и прохладный, слегка напряженный, накрыл
ладонями ее груди, потом провел  рукой  по  гладкому  животу.  Она  слегка
задрожала.
     - Дик, - сказала она.  -  Ох...  Быть  богом,  думал  он.  Он  быстро
поцеловал ее, а потом небыстро.
     - Подожди, - попросила она.  -  Я  еще  не  готова.  Он  ждал.  Помог
подготовиться ей или же это показалось ему, что помог, но скоро ее дыхание
сделалось прерывистым. Она снова пробормотала его  имя.  Сколько  звездных
ситем способен посетить человек за свою  не  слишком  долгую  жизнь?  Если
вокруг каждой звезды вращается в среднем двенадцать планет, и если во всей
галактике с диаметром в "Х" световых лет сто миллионов звезд...  Бедра  ее
разошлись. Он закрыл глаза. Под коленями и локтями он  ощутил  бархатистые
иголки старых сосен.
     Он опустился рядом с ней навзничь. Показывал на звезды и говорил, как
они называются, причем перепутал по-крайней  мере  половину  их  названий.
Она, однако, этого не знала. Он доверил ей свои мечты. А потом  они  снова
любили друг друга и было еще лучше.
     Он надеялся, что к полуночи пойдет дождь, и  они  смогут  потанцевать
под его струями, но небо осталось безоблачным. И  потому  они  всего  лишь
сходили поплавать. Они выскочили из воды, дрожа от холода и хохоча.  Когда
он отвозил ее домой, она  запила  свою  противозачаточную  пилюлю  ликером
шартрез. Он сказал ей, что любит ее.
     Они обменивались поздравительными открытками  на  Рождество  Христово
еще много лет.



                                    3.

     Восьмая  планета  Альфы  Центавра-3  была  огромным   газовым   шаром
невысокой плотности и с силой притяжения, примерно равной силе  притяжения
Земли, Мюллер провел там медовый месяц, когда женился во второй  раз.  При
этом он проворачивал свои служебные дела,  так  как  колонисты  на  шестой
планете этой систмы стали слишком уж самостоятельными. Они хотели  создать
вихревой  еффект,  который  высосал  бы  большую  часть  крайне   полезной
атмосферы восьмой планеты для нужд их промышленности.
     Конферецию он провел достаточно  успешно.  Убедил  местные  власти  в
необходимости установления квоты на разработку атмосферы и  даже  выслушал
похвалу за свой небольшой вклад в вопросы межпланетной морали.  Позже  все
свое время пребывания на восьмой планете Альфы Центавры-3 он и  Мола  были
гостями правительства. Мола, в отличие от первой его жены Лорейн,  страшно
любила путешествовать. И ее ожидало множество космических перелетов вместе
с ним.
     В изоляционных  костюмах  они  плавали  в  ледяном  метановом  озере.
Смеясь, носились по аммичным берегам этого озера. У Молы,  высокой  как  и
он, были сильные ноги, темнорыжие волосы, зеленые глаза. Он заключал ее  в
обьятия   в   теплом   помещении,   все   окна   которого   выходили    на
безнадежно-унылое море, сотни тысяч километров неспокойной жидкости.
     - Мы всегда будем любить друг друга, - говорила она.
     -  Да,  всегда...  Однако  уже  к  концу  первой  недели  они   адски
разлаялись. Но это была лишь  игра,  так  как  чем  отчаянее  ругань,  тем
трогательнее было примерение. На какое-то время. Потом же им  не  хотелось
даже ругаться. Когда подошел срок очередного брачного контракта,  они  оба
отказались. По мере того, как с течением времени  слава  его  росла,  Мола
слала ему дружеские письма.
     После возвращения с Беты Гидры 4 он хотел с нею увидеться. Кто-кто, а
уж она бы от него не отвернулась. Слишком многое соединяло их когда-то.
     Однако Мола тогда проводила отпуск на планете Веста со своим  седьмым
мужем. Сам он был у нее третим. Он не стал вызывать ее. Он  понял,  что  в
этом нет смысла.
     Хирург сказал:
     - Мне очнь жаль, мистер Мюллер, но мы ничего  не  можем  сделать  для
вас. Я не  хотел  бы  пробуждать  в  вас  напрасных  надежд.  Мы  летально
обследовали вашу нервную систему. Мы неможем локализовать  изменения.  Мне
очень жаль.



                                    4.

     У него было девять лет времени, чтобы оживить свои  воспоминания.  Он
заполнил ими несколько кубиков, в основном в первые свои  годы  пребывания
на Лемносе, когда он еще думал,  что  иначе  не  сможет  помнить  прошлое.
Однако он обнаружил, что с годами воспоминания делаются  все  ярче.  Может
быть в том ему помогло переобучение. Он  мог  воскрешать  пейзажи,  звуки,
вкус, запах,  восстанавливать  целиком  разговоры.  Цитировать  по  памяти
полный текст нескольких трактатов, над содержанием которых он  корпел.  Он
был способен перечислить всех королей Англии в хронологическом порядке  от
Вильгельма1 и до Вильгельма4. Он помнил имя каждой их своих девушек.
     В глубине души он признавал, что если бы была такая  возможность,  он
бы вернулся на Землю. Остальное было лишь позой. Это стало ясно  для  него
самого, так же как и для Неда Раулинса. Его  презрение  к  человечесвту  -
искренне, но  это  вовсе  не  значит,  что  он  жаждет  остаться  здесь  в
одиночестве. Он с нетерпением поджидал нового посещения юноши. В  ожидании
он выпил несколько капель жидкости, которую поставлял ему город. Охотился,
ни о чем не думая, и настрелял зверей столько, что не смог бы сьесть  даже
за год, вел длительные диалоги с самим собой, мечтал о Земле.



                                    5.

     Раулинс спешил. Задыхающийся, раскрасневший, он влетел в зону  "Ц"  и
увидел Мюллера, который как раз вошел сюда и стоял не расстоянии  каких-то
сто метров от ворот.
        -  Тебе следовало бы идти спокойнее,  -  напомнил Мюллер,  -  даже по этим
безопасным зонам. Никогда не изввестно, что...
     Раулинс задержался у ванны с песком  стиснув  руки  на  ее  изогнутой
повехности, переводя дыхание.
        -  Дай мне выпить,  -  выдавил он,  -  этого твоего особого...
        -  Тебе плохо?
        -  Нет.
     Мюллер направился к ближайшему фонтану  и  наполнил  удобную  плоскую
бутылку ароматным напитком. Потом с бутылкой подошел к Раулинсу.  Парнишка
даже не вздрогнул. Казалось, он  совсем  не  ощущает  эманации.  Он  выпил
жадно,  быстро  капли  поблескивающей  жидкости,  которые  потекли  с  его
подбородка на комбинезон. Он прикрыл глаза.
     - Ты кошмарно выглядишь, - заметил Мюллер. - Словно тебя минуту назад
обесчестили.
     - Меня обесчестили.
     - Не понимаю.
     - Подожди, дай передохнуть. Я бежал сюда всю дорогу от зоны "Ф".
     - Тебе повезло, что ты еще жив.
     - Наверно.
     - Еще выпьешь?
     - Нет, - Раулинс покачал головой. - Пока нет. Мюллер  присмотрелся  к
парнишке. Перемена была разительной и непонятной - одна лишь  усталось  не
могла быть тому поводом. Лицо  раскраснелось  о  словно  опухло,  застыло,
глаза тревожые. Перепил? Болен? Перербал какого-нибудь наркотика?
     Раулинс молчал.
     Через какое-то время, чтобы заполнить  пустоту  этой  тишины,  Мюллер
сказал:
     - Я много думал о нашем последнем разговоре. И пришел к  выводу,  что
вел себя как чертов глупец. Это  нарочитый  негативизм,  -  выдавил  он  и
попытался заглянуть в бегающие глаза Раулинса. - Послушай, Нед, откинь все
это. Я охотно вернусь н