бужденно пересмеивались,  и  лишь  возглавлявший  их  Энкиду
казался добродушно-спокойным. Плащу-доспеху он  предпочел  доставшуюся  от
Шамхат юбку и свою палицу. Он даже не поднялся на стену, чтобы  посмотреть
на неприятеля. Ни одному зверю не  довелось  еще  своими  клыками,  рогами
оставить на его косматом теле хотя бы шрам - смогут ли это сделать  слабые
людские руки?
     А Гильгамеш был возбужден как перед схваткой  с  быком  у  купеческих
амбаров. Слава Аги Кишского беспокоила его не больше, чем ширина бычачьего
лба. Найдя про себя это сравнение, он рассмеялся: чем шире лоб, тем  легче
попасть в него молотом. То, что должно было произойти,  казалось  Большому
необычайной, увлекательной игрой, в которой требовалось  только  следовать
примеру его отца и деда: не  тратить  время  на  излишние  раздумья  и  не
останавливаться.
     В отличие от Энкиду,  Гильгамеш  поднялся  на  стену.  Стремительный,
мощный, он раздвинул толпившихся там горожан, и, чувствуя,  как  распирает
его грудь восторг, взглянул на  раскрывшийся  перед  ним  простор.  Черная
земля,  покрытая  ржаво-голубыми,  отражающими  безмятежное  чистое   небо
озерцами полей простиралась до горизонта. На север уходила ровная  широкая
линия Евфрата. Легкий ветер заставлял иногда шевелиться прибрежные кусты и
морщил рябью поверхность воды. На расстоянии поприща отсюда в западную  от
реки сторону отходил крупный канал. Там оставил  ряды  своих  тростниковых
лодок Ага Кишский. Его дружина приближалась к городу и была уже почти  под
самыми стенами. На  некоторое  время  Гильгамеш  отвлекся  от  неприятеля,
глядя, как из города вышли послы Киша, сопровождаемые Гиришхуртурой. Когда
он снова перевел взгляд на дружину  соперника,  та  уже  остановилась,  не
доходя одного полета стрелы до города.
     Прежде всего в глаза Большому бросились запряженные четверками  ослов
повозки, на которых полусидели, полустояли военачальники и  вожди  кишской
дружины. Завернутые от пояса и до колен в плотные  клетчатые  юбки,  одной
рукой они держали поводья, а в другой сжимали пучки дротиков.  Их  высокие
лбы перетягивали красные повязки, на шее висели тяжелые лазуритовые  бусы,
а за пояс были засунуты каменные булавы. Они  выпячивали  губы,  напрягали
мышцы, испещренные жилами и шрамами,  покрикивали  на  суетившихся  вокруг
служек. Те были в легких набедренных  повязках  в  отличие  от  нестройной
воинской толпы, скинувшей перед  боем  всяческую  одежду.  Медные  топоры,
дротики,   метательные   палицы,   слабосильные   против   урукских   стен
тростниковые луки были беспорядочно перемешаны в этой толпе. Каждый считал
себя умельцем в каком-то одном, особом роде оружия и  сражался  по-своему,
следя только, чтобы не отстать от "колесницы"  предводителя.  Нагота  лишь
возбуждала их, раны приводили в  безумное  веселье,  они  дразнили  своими
срамными частями неприятеля, убежденные, что сноровка выручит их  в  любом
случае. Наготу эти безумцы считали жертвой, а бой -  обручением  кровью  с
богами. Перед хорошей кровью дыхание их перехватывало, как перед свиданием
с юной блудницей.
     Нагие воины возбужденно  подпрыгивали  на  месте,  мазали  свои  лица
грязью, чтобы выглядеть еще страшнее. Они чувствовали себя львами, змеями,
рысями, вышедшими на охоту. Ага Кишский  знал  их  безрассудство,  поэтому
особо  отобранные  им  люди,  пусть  не  слишком  изощренные  в   воинском
искусстве, зато спокойные, уравновешенные стояли полукругом  в  один  ряд,
словно отделяя нагих безумцев  от  урукских  стен.  В  руках  они  держали
большие тростниковые щиты и длинные палки с обожженными на огне остриями.
     Гильгамеш почувствовал, что, несмотря на немногочисленность,  кишская
дружина нагоняет робость на окружавших его горожан.
     - Что  они  могут  сделать  против  наших  стен?  -  нарочито  громко
засмеялся он. - Кишцы станут ломать их  мотыгами?  Долго  же  им  придется
заниматься этим! Мы обварим их кипятком,  мы  засыплем  врагов  камнями  и
стрелами! Фу! Ага Кишский в бессилии станет  лизать  изножие  наших  стен,
если раньше ему не придется лизать мои ноги!
     Люди  встрепенулись.  Они  взирали  на  своего  юного  повелителя   с
доверием, они давно уже забыли видеть в его облике юность. Для них он  был
Большой, такой Большой, что рядом с ним  легко  забывалось  об  опасности,
вопящей и размахивающей внизу оружием.
     Между тем Гильгамеш смотрел на желтовато-серую линию щитов. Иногда он
поднимал глаза к небесам: хотя было еще утро, солнце жарило так же, как  и
в последние несколько дней. "Как хорошо они будут  гореть!"  -  возликовал
внутренне Большой и приказал обматывать стрелы яростно пылающей паклей.
     Убедившись, что его приказ выполняется,  он  продолжал  рассматривать
кишскую дружину. "Где Ага? - беспокоился Большой. -  Кто  из  этих  вождей
Ага? Как я узнаю его, если он откажется от поединка?"
     Через  несколько  мгновений  его  вопросы  разрешились  сами   собой.
Гильгамеш увидел в толпе неприятеля Гиришхуртуру. Двое кишских дружинников
заломили ему руки за спину и подвели  к  стоявшему  в  одной  из  колесниц
воину. Воин был одет  в  клетчатую  бело-зеленую  юбку;  судя  по  заметно
расплывшейся фигуре, он давно уже перевалил  за  порог  зрелости.  Вначале
держал речь Гиришхуртура, потом воин что-то сказал ему.  Урукец  посмотрел
на стену и, дерзко расправив  плечи,  ответил  кишскому  герою.  А  дальше
произошло то, чего черноголовые никогда  не  позволяли  себе  в  отношении
послов, - колесничий ударил Гиришхуртуру. Ударил жестоко, сильно, даже  со
стены  Гильгамеш  видел,  что  голова  его  советника  в   крови.   Словно
насытившись, кишец отвернулся,  а  поверженного  наземь  посла  продолжали
избивать нагие воины.
     Большой уже не помнил себя. Он зарычал и повелел открывать ворота.


     Сказать, что Ага был поражен, мало. Подавленность  -  вот  состояние,
которое навалилось на него, едва первые лучи солнца упали на стены.  Стены
росли прямо из земли - монолитные,  как  скала,  тяжелые,  словно  вершины
Загроса. Свет превратил их из темных сгустков массы в отливающую  голубым,
красным, а чаще - зеленым, оттенками  серого  силу.  Самый  верх  стены  и
гигантские, в человеческий рост величиной зубцы  были  побелены  известью,
отчего поразившее Агу сооружение  напоминало  еще  челюсть  невообразимого
великана.
     Стена закрывала большую часть южного горизонта, даже  с  того  места,
где кишская дружина оставила свои лодки, она впечатляла размерами.  Теперь
же, оказавшись  почти  у  ее  подножия,  Ага  почувствовал  себя  и  своих
богатырей стайкой муравьев, собирающихся одолеть огромный валун.
     На своем веку кишский владыка повидал многое. Не раз ему  приходилось
останавливаться  в  удивлении  и  сомнении  перед  неожиданным   поворотом
событий. Но каждый раз гордость заставляла сделать  еще  один  шаг.  Он  с
жестокой радостью сминал в себе робость, а потом с  такой  же  жестокостью
проламывался сквозь любые обстоятельства. Но на этот раз величие  того,  с
чем  ему  хотелось  сравнить  себя,  настолько   отличалось   от   прошлых
препятствий, что Ага почувствовал себя обманутым  небесами  и  той  тайной
стрункой удачи, которую он до сих  пор  постоянно  ощущал  в  сердце.  Его
завели в почти безвыходную  ситуацию  и  бросили  здесь  -  кишский  герой
никогда не сомневался, что его ведет воля богов; их  провидение  сохраняло
Агу живым и на каменных тропах  Загроса,  и  в  заросших  буйными  травами
степях между Тигром и Хабуром. Здесь же, среди,  казалось  бы,  известных,
понятных земель черноголовых, оно бросило Киш.
     Подавленность в Аге сменилась обидой на бессовестный обман  небес,  а
потом ревностью, теперь уже чистой, без всякой  примеси  любопытства.  Чем
прельстил Энлиля и Ану этот похотливый юнец? Какими заслугами  он  получил
их благословение? Почему Гильгамеш, не сделавший ничего для Шумера,  лучше
Аги, разнесшего славу шумерских богов за пределы известных земель?  Киш  -
город богобоязненный, был ли хоть один случай, чтобы его жители не почтили
Небеса? А Урук? Урук всегда был известен небрежением к  богам,  да  и  сам
Гильгамеш, говорят, отличается аккуратным посещением  только  тех  храмов,
где есть блудницы!
     Ревность разбередила самолюбие. Оно полыхнуло раздражением, злобой на
весь  мир,  и  Ага  почувствовал,  как  проясняется,  становится   яростно
отчетливым его взгляд. Лодки,  оставленные  у  бокового  канала,  охраняло
десятка два человек, но, даже  если  вызвать  их,  кишская  дружина  будет
бессильна против стен. Здесь нужны лестницы, очень длинные лестницы, а еще
длинные, крепкие веревки с петлями, которые  можно  было  бы  накинуть  на
зубцы. Или нужен богатырь с силой нескольких буйволов, богатырь, способный
топором разнести ворота. Ага испытывал странное  удовлетворение,  что  его
злость не затмевает рассудок, а делает мысль еще более четкой. Но  никакое
удовлетворение не могло победить горькое предчувствие поражения.
     "Что делать? - спрашивал себя господин  Киша.  -  Если  Гильгамеш  не
выйдет сразиться, то нам останется только махать кулаками  перед  стенами,
да ругаться в полном бессилии. Два-три дня - на большее пищи в  лодках  не
хватит, да и в воинах терпения тоже.  Если  же  хозяин  этих  стен  выйдет
сражаться..." - холодок пробегал по спине  Аги.  Тот,  кто  воздвиг  такие
стены - и сам великий человек, рука его сильна, сильнее самых сильных  рук
прошлых  соперников  Аги.  Владыка  Киша  оглянулся  на  веселящихся,   не
понимающих, с каким величием  им  придется  сразиться,  воинов  и  немного
успокоился. "Однако, лучше, чтобы он вышел. Все вместе мы  справимся,  как
нибудь справимся!"
     Когда ворота отворились, чтобы выпустить послов,  Аге  опять  удалось
разжечь  самолюбие.  Заметив  среди  обескураженных   физиономий   кишских
глашатаев незнакомое лицо, Ага подбоченился и надменно выпятил губы.
     Глядя,  как  Гиришхуртуре  заломили  руки  и  каждый  его  шаг  стали
сопровождать  пинками,  кишский  властелин  только   поощрительно   кивал:
"Правильно! Пусть знает, что он идет не как сосед к соседу, но как  раб  к
хозяину!". Гиришхуртура, человек уже пожилой, поначалу растерялся.  Он  не
ожидал подобной  непочтительности  к  своей  бритой  голове  и  жреческому
одеянию. Однако перед колесницей Аги он нашел в себе силы не волочиться за
мучителями, а ступать твердо, и исподлобья, багровыми от  прилившей  крови
глазами, смотрел на вождя неприятелей. "Да разве же это Большой! -  сердце
его омыло облегчение. - Когда-то он, наверное, был  сильным,  а  теперь  -
грузный, пустой, как глиняная бочка..."
     Ага почувствовал усмешку в направленных на него снизу глазах  и  едва
не хватанул своей мотыгой по темени посла.
     - Кто ты такой? - срывающимся, высоким голосом крикнул он.
     - Гиришхуртура, - прохрипел тот. - Прикажи отпустить меня.  Я  послан
Гильгамешем.
     - "Гиришхуртура, Гильгамеш..." - передразнил Ага.  -  Ну  и  имена  у
южан! Что те же бормоталы!
     Кругом нестройно захохотали воины.
     - Гильгамеш спрашивает, зачем ты пришел сюда? - словно не слыша смеха
говорил урукец, и голос  его  постепенно  крепчал.  -  Почему  твои  послы
говорили глупые речи о земле,  воде,  бирюзе,  и  почему  ты  приплыл,  не
дожидаясь ответа? Я не говорю уже об обычаях, но такой поступок  недостоин
героя - если ты герой...
     Ага поморщился.
     - Все это пустые слова... Покажи-ка лучше мне своего господина!
     Воины ослабили захват, и Гиришхуртура смог обернуться.
     - Неужели ты не видишь его? Где твои глаза!  Посмотри  на  стену  над
воротами. Вот он, наш Большой. Вот он, кто одной рукой  может  смести  все
ваше воинство. Видишь, как  велики  его  плечи,  как  он  высок  и  могуч!
Берегись, Ага, страшись, несчастный, он сожмет тебя в  ладони  как  горсть
праха!..
     Ревность  и  гнев  заставили  кулак  владыки   Киша   обрушиться   на
Гиришхуртуру. Завопив от радости, дружинники принялись избивать  урукского
посланника. Ага же больше уже не смотрел на него.  Внимание  владыки  Киша
привлекал  высокий,  неправдоподобно  крупный  воин,  свесивший  голову  с
крепостной стены. "Неужели меня обманывают глаза? Разве бывают люди такого
роста?" - недоумевал он. Воин  начал  жестикулировать,  люди  вокруг  него
засуетились. "Вот бы сейчас достать его стрелой!" - Ага уже  начал  искать
глазами своих лучников, когда раздался свист и со стены полетело множество
огней, бледных в ярких утренних лучах солнца.
     Ни Ага, ни его воины  не  успели  опомниться,  а  щиты  первого  ряда
дружинников уже горели. Раздались крики боли, воины бросали щиты и  копья,
никто не пытался сбить пламя - да и слишком много огней  летело  со  стен,
чтобы это было возможно.
     Только когда одна  из  пылающих  стрел  вонзилась  в  плечо  кишского
дружинника, Ага сообразил, что это не огненный дождь.
     - Назад! Отходите назад! - закричал он. Если немного  отступить,  они
будут в безопасности; уже около его повозки горящие стрелы  падали  слабо,
на излете.
     Однако в этот момент заскрипели,  разъехались  в  стороны  ворота  и,
увидев в пределах досягаемости врагов,  его  дружинники  стали  совершенно
неуправляемы. Ага сам забыл  о  всякой  осторожности  -  он  погнал  ослов
навстречу урукцам, обрадованный возможностью разом расправиться  со  своей
слабостью.
     Служители Кулаба выбегали за ворота и вытягивались в линию,  стараясь
держаться плечом к плечу. Кишские богатыри со всего хода напоролись на  их
неровный ряд копий. Одетые в неуклюжие, мешающие движениям плащи,  урукцы,
тем не менее, оказались труднодоступны даже для самых искусных бойцов Аги.
Пока те размахивали топорами, метали булавы и  дротики,  служители  Кулаба
частыми ударами копий наносили нагому  неприятелю  множество  ран.  Урукцы
старательно выполняли выученный урок, ни на полшага не удаляясь от соседа.
Кишские герои  привыкли  сражаться  в  одиночку;  впервые  столкнувшись  с
порядком и строем, они растерялись.  Самые  отчаянные,  обливаясь  кровью,
падали под ноги служителей Кулаба, остальным же было  холодно  и  страшно,
как на вершинах восточных гор.
     - Копья! - закричал Ага. - Подбирайте копья щитоносцев!
     Некоторые услышали его приказ, стали разыскивать копья. Поначалу  это
только  усилило  сумятицу  в  толпе  кишцев,  и  тонкая  линия  одетых   в
плащи-доспехи урукцев начала теснить их. Однако все эти движения позволили
наконец добраться до  неприятеля  сидевшим  в  повозках-колесницах  вождям
кишцев. Беспрерывно метая дротики, они врезались в строй копейщиков.
     - Ого-го! - заорал Ага. - Вперед, вперед!  -  Он  принялся  охаживать
ослов хлыстом, им же разгоняя загораживающих дорогу  дружинников.  Ему  не
терпелось оказаться там, где шел бой,  где  колесницы  его  военачальников
сминали ненавистные плащи.
     На помощь служителям Кулаба из ворот бежали вооруженные горожане.  Но
эти-то кишцам не были страшны. Бой неумолимо разваливался на беспорядочный
хаос  поединков.  Размахивая  хлыстом,  сжимая  в  левой  руке  поводья  и
священную мотыгу, Ага уже примеривался,  как  разнести  голову  ближайшему
одетому в плащ врагу.
     Именно тогда он  и  увидел  Энкиду.  Степной  человек  в  начале  боя
держался за спинами служителей Кулаба - не из страха, а потому,  что  ждал
настоящего соперника. Сражаться с голыми безумными  дружинниками  казалось
ему ребячьим занятием. Но когда повозки кишцев  стали  продавливать  строй
копьеносцев, сердце взыграло в нем.
     Ага увидел заросшего буйным волосом богатыря. Одетый в странную юбку,
он сжимал в руках огромную палицу. Одно  его  появление  перед  четверками
ослов заставляло животных, дико всхрапывая, подниматься на дыбы.  Богатырь
хватал их под уздцы,  резко  заворачивал  в  сторону.  Колесничий  пытался
ударить неприятеля топором, но вместо  этого  ему  приходилось  удерживать
равновесие, ибо повозка кренилась  на  бок.  А  звероподобный  воин  одним
движением  могучей  длани  выбрасывал  его  из  повозки,  либо  же  просто
переворачивал ее.
     На Энкиду бросались дружинники, но тот расшвыривал  их  безо  всякого
усилия. С хрустом палица крошила  ребра,  руки,  черепа.  От  стрел  же  и
метательных дубинок богатырь отмахивался как от мошкары.
     Тогда Ага вдохнул поглубже воздух и выпустил в крике весь  гнев,  все
раздражение, все отчаяние, которое накопилось в это утро у него на сердце.
     - Ага! Ага! - завопили его дружинники, расступаясь перед мчащейся  на
Энкиду колесницей.  Повелитель  Киша  со  свистом  раскручивал  над  собой
длинный бич из вгрызающейся в плоть сыромятной  кожи.  Крики  предупредили
волосатого богатыря. Он резво повернулся к налетающему Аге.  Тот,  однако,
сумел направить ослов чуть в сторону, и Энкиду не успел  схватить  их  под
уздцы. Тут же бич с воем оплел плечи и руки  степного  воителя.  От  таких
ударов люди теряли  рассудок,  падали  наземь,  кричали,  словно  рожающая
женщина. Но толстокожий Энкиду только зашипел. Ага пронесся мимо мохнатого
и вдруг почувствовал, как неудержимая сила бросает его на передок повозки.
Он ударился нижними ребрами, животом, на  мгновение  в  глазах  почернело,
однако владыка Киша нашел в себе силы обернуться. Энкиду,  шкуру  которого
на  плечах  пересекал  наливающийся  алым  рубец,  держал   колесницу   за
изгибающиеся сзади книзу поручни. Ага поразился тому, как мощь движения не
вырвала у мохнатого руки из суставов. Энкиду не дал  ему  времени  на  то,
чтобы прийти в себя. Кишский властелин увидел, как  взбугрились  мышцы  на
плечах урукского воина, затем мир перевернулся и, вместе с  повозкой,  Ага
оказался на земле.
     Расправляясь с колесницей вождя неприятеля,  Энкиду  потерял  палицу.
Кишские дружинники, заметив это, опять сунулись к нему. Замелькали  кулаки
степного демона. Оружие кишцев оставляло на его теле царапины - не  более.
Добившись  того,  чтобы  нападавшие  отхлынули  назад,   он   подбежал   к
перевернутой колеснице и выломал ось, на которой крепились колеса.
     Ага поднялся на четвереньки, потом, мотая  головой,  сел  на  колени.
Дружинники пытались прорваться к нему, но Энкиду, вращая тяжеленной  осью,
не подпускал их. "Зачем он это делает?" - удивился Ага. Он обнаружил рядом
с собой символ величия Киша - священную мотыгу. Ладная, остро  отточенная,
в умелых руках она была отличным оружием. Ага подобрал ее и сжал  рукоять,
чувствуя, что вместе о оружием к нему постепенно возвращается сила.
     Широченная  мохнатая  спина  Энкиду  металась  перед   его   глазами.
Скрючившись от желания не шуметь, Ага стал подбираться к богатырю.  Улучив
момент, он хотел подрубить икры бросившего его на землю врага.
     Однако шум битвы перекрыл ясный громоподобный голос:
     - Будь осторожен!
     Энкиду вовремя обернулся и успел ногой отпихнуть кишского владыку.
     Дважды поверженный, Ага, тем не менее, нашел в  себе  силы  подняться
еще раз. Он сразу же увидел обладателя громоподобного голоса и понял,  для
кого его берег мохнатый.
     - Я - Гильгамеш! - кричал молодой великан,  пробираясь  сквозь  толпу
своих и чужих воинов. Широкоплечий, красивый, как пастух  Думмузи,  больше
всего он поражал завораживающе огромными глазами. - Подожди меня,  Ага!  -
продолжал кричать Гильгамеш. - Ты еще успеешь умереть!
     Кишские дружинники  как  псы  бросались  наперерез  ему,  но  падали,
сраженные большим плоским топором. Ага понял, что от этой встречи  ему  не
уйти. Он судорожно сжал мотыгу и выставил ее перед собой.
     - Тебе бы радоваться на детишек, а не мотаться  по  свету!  -  заявил
Гильгамеш, расправившись с  последними  дружинниками,  преграждавшими  ему
путь. - Да ты старый и жирный, как евнух, которого кормят при храме уже не
за голос, а только из милости!
     - Щенок! - прекрасно сознавая, что сейчас с ним будет, Ага кинулся на
Большого.
     - Ха! Вы сражаетесь, как бормоталы! -  отбив  его  выпад,  воскликнул
Гильгам