к ключевая вода: такой холодной,
будто степной человек лежал мертвым всю ночь.
     Еще  не  осознав  толком,  что  произошло,  Большой  обратил  лицо  к
наполнявшимся утренним соком проемам окон и завыл так,  как  не  могла  бы
завыть ни одна плакальщица.



                                 7. СТЕНЫ

     Они побежали в  земли  бормотал,  живших  на  восход  от  Тигра.  Тех
бормотал, чей язык казался самым бормотальским.  Сплошные  "на-на-на",  да
"ди-лу-лу", а что это  значит,  не  мог  разобраться  ни  один  нормальный
человек. Сами бормоталы были  черными  и  невысокого  роста,  а  их  вечно
короткие волосы казались жесткими, как свиная щетина. Многие из  восточных
племен не знали еще особого рода предметов, называемого  оружием  -  в  их
руках, словно в руках простолюдина, оружием становились обычная  мотыга  и
лук, которым подстреливают болотную птицу, и острога, что  бьет  скользкую
серебристую рыбу. Бормоталы смотрели на оружие, как зверь, впервые видящий
человека: "Что это за глупость? Никогда такого не  видел!  Ни  на  что  не
похоже. А раз не похоже - можно сказать, что и не существует!".
     За незнание оружия им приходилось  платить,  и  не  раз.  Особенно  в
последние  годы,  когда  здесь  свирепствовал  Ага  Кишский.   Но   приход
Гильгамеша не был отмечен  дымом  сигнальных  костров  бормотал  -  жалким
изобретением, призванным упреждать  другие  племена  о  появлении  жителей
низменности. Гильгамеша они не испугались,  так  как  пришел  он  не  ради
грабежа и славы. Да и спутник у  владыки  Урука  был  всего  лишь  один  -
охотник Зумхарар.
     Взять с собой Зумхарара  его  заставили  предсмертные  слова  Энкиду.
Охотник, первым увидевший степного человека, соблазнивший  его  блудницей,
накормивший человеческой едой, показался Гильгамешу единственно  возможной
заменой  брату.  Длинноносый,  пугливый,  как  животные,  за  которыми  он
охотился, Зумхарар походил  на  Энкиду  словно  лисица  на  тура.  Но  для
Большого на нем лежала печать памяти о Мохнатом.
     - Я, Шамхат и ты. Мы втроем знали его лучше кого бы  то  ни  было,  -
говорил охотнику Гильгамеш. - Энкиду -  это  узы,  которые  всегда  станут
держать нас рядом. Вот почему я выбрал тебя.
     - Я увожу  тебя  от  проклятия,  -  продолжал  Большой  на  следующем
привале. - Чем дальше от могилы, тем  проклятие  слабее.  Кто  знает,  что
произошло бы с тобой, останься ты в Уруке?
     Зумхарар с опаской косился на Гильгамеша. Он предпочел бы  никуда  не
уходить из  города.  Проклятье  страшно,  но  его  можно  избежать,  когда
поблизости есть храмы, когда имеешь возможность  заказать  богатую  службу
богам, готовым помочь в любом деле,  если  им  оказать  должное  почтение.
Зумхарар не хотел идти на восход,  его  охватывали  тяжелые  предчувствия,
когда по утрам Гильгамеш показывал на поднимающееся из-за горизонта Солнце
и говорил: "Туда!". Но  Большой  гнал  охотника  перед  собой,  как  гонят
жертвенное животное,  нагруженное  хворостом,  из  которого  будет  сложен
костер. Гильгамеша Зумхарар опасался больше, чем предчувствия,  а  потому,
стараясь не смотреть в сторону начинающего шествие по небосклону  светила,
он торопливо запихивал в походные мешки вещи и не  менее  торопливо  шагал
навстречу Уту.
     Зумхарар знал, для чего правитель Урука переправился  через  Тигр,  и
теперь преодолевал пустынные горные склоны, но это  знание  не  прибавляло
ему радости. Гильгамеш хотел пробраться в страну вечной жизни, в те места,
где правил праведный царь Утнапишти, куда приходили пировать боги,  и  где
распрягали волов возничие солнечной повозки. Семь дней Большой плакал  над
братом, лишь на восьмой разрешил заупокойным жрецам притронуться  к  дурно
пахнущему, вздувшемуся от  жары  телу.  И  когда  измученный  многодневным
плачем Гильгамеш вышел на улицу, жители Урука решили,  что  он  подвинулся
разумом. Исхудавший,  потемневший,  герой  походил  на  загнанного  зверя,
затравленно озирающегося в поисках спасения. Тоска по  брату  вытянула  из
него те  жилы,  на  которых  крепится  жизнелюбие.  Мутными,  воспаленными
глазами он смотрел на свой город, и даже беседы с матушкой Нинсун не  дали
ему сил. Люди видели рубцы, появившиеся на плечах Большого в  ночь  смерти
Энкиду, они понимающе переглядывались, но даже шепотом не пытались назвать
имя  силы,  оставившей  эти  знаки.  Лекарство  от   болезни,   охватившей
Гильгамеша, было одно: закрыть глаза, накинуть  на  голову  подол  одежды,
отвернуться, сделать все, что угодно, лишь бы не  видеть  черного  ущелья,
разорвавшего  землю  у  самых  ног,  не  отвечать  на   злобное   лобзание
поднимающегося из глубин безликого лика. Веселье, женщины, подвиги  -  вот
что могло помочь Большому, однако он не хотел слышать о  развлечениях.  Он
не мог избавиться от ночного наваждения, от ужаса  безысходности,  который
сполна ощутил после разговора со старухой-Куром.
     И, не дождавшись исполнения  всех  погребальных  ритуалов,  Гильгамеш
бросился прочь из города. Ни с кем не посоветовавшись, упредив лишь своего
преданного советника Гиришхуртуру, да силой вытащив из постели Зумхарара.
     - Смертному путь в страну  вечной  жизни  заказан,  -  робко  пытался
возразить в первые дни охотник.
     - Смертному заказано видеть лицо Кура, - отвечал Большой. - Я же  его
видел. Я его победил. Я с ним,  побежденным,  разговаривал,  -  он  тяжело
вздыхал. - Но это не спасло брата. Здесь есть  тайна,  то,  о  чем  молчат
самые древние сказания.
     Они останавливались в деревнях бормотал, общались с  ними,  используя
несколько слов, выученных Зумхараром, и знаки,  общие  для  любых  племен:
пустая ладонь, поднятая кверху - "я иду к вам с миром"; ладонь,  сложенная
лодочкой и поднесенная к губам: "я хочу есть"; пальцы собранные в щепоть -
"у меня найдется, чем вам заплатить".  Бормоталы  пугливо  поглядывали  на
огромного владыку Урука, удивляясь его мрачному виду и  первобытной,  даже
ими забытой, неухоженности тела. Шумеры  наблюдали  за  медлительным,  как
подъем на горные перевалы,  образом  жизни  хозяев,  за  их  обрядами,  за
поклонением  угловатым  деревянным  фетишам.  Судьба  и  здесь   напомнила
Большому о том, кто прогнал его из Урука. Однажды они с  Зумхараром  стали
свидетелями похорон старого вождя  одного  из  племен.  Напялив  маски  из
лоскутков волчьей шкуры, бормоталы толпились вокруг ямы и  каждый  из  них
бросал в нее какую-нибудь безделицу. Завывая,  кружился  в  стороне  новый
предводитель. В руках он сжимал грубые глиняные  изображения  змей.  Когда
умершего опустили в яму - на боку, скрюченного словно от внезапной рези  в
желудке, связанного, чтобы он не смог выбраться на землю, пугая  живых,  -
новый вождь стукнул змейку о змейку, раскрошил  их  и  зарычал,  изображая
далекий гром. Соплеменники закидали покойника землей, а потом устроили над
ним мерную пляску, утрамбовывая босыми пятками почву.
     Из этого селения Большой ушел в еще  более  мрачном  состоянии  духа.
Молча, не глядя по сторонам, не обращая внимания  на  хищников,  ворчавших
вслед людям, он не шел,  а  почти  бежал  к  горам,  прорисованным  диском
восходящего солнца.
     Однажды на одном из горных перевалов, дорогу  им  преградило  львиное
семейство. Зная характер красных охотников, Зумхарар схватил Гильгамеша за
руку и потянул его обратно,  вниз,  где  росло  несколько  высоких  черных
сосен. Но владыка Урука легко оттолкнул спутника. Он вытащил  из-за  пояса
топор и, к великому ужасу охотника, бросился  на  животных.  Не  ожидавшие
этого, львы ощерились, присели на задние лапы, а едва перед их испуганными
кошачьими мордами мелькнула медь, обратились в бегство.
     - Ты везде пройдешь! -  восторженно  воскликнул  Зумхарар,  но  когда
Большой, мрачно оскалившись, повернулся к нему, голос у охотника пресекся.
     Чем дальше путешественники  углублялись  на  восток,  тем  засушливее
становился мир вокруг них. Каждое утро  они  выбирали  горный  отрог,  над
которым поднимался Уту, и весь день шли, стараясь не упускать его из виду.
Когда этот ориентир оставался позади, на его месте оказывался новый.
     В Зумхараре нарастало чувство брошенности,  затерянности  среди  гор,
загромождавших  со  всех  сторон  горизонт.  Он  ощущал   себя   муравьем,
оказавшемся в каменной чаше, стоявшей посреди  других  чаш,  все  большего
диаметра, ибо сколько перевалов  они  не  преодолевали,  всегда  появлялся
новый мучительный излом земли, новый безмолвный  крик  сотрясаемых  вечной
судорогой недр. Подчас ночью наглядевшегося на каменные  громады  охотника
била крупная дрожь, не проходившая даже когда Гильгамеш  разводил  большой
жаркий костер. Зумхарар чувствовал себя больным, убогим без ровной зеленой
глади равнины черноголовых, и не желал  понимать  купцов,  забиравшихся  в
подобные места.
     Хотя никто не мог сказать им, далеко  ли  еще  до  цели  путешествия,
Гильгамеш был упорен. Если все время идти на восход, обязательно  найдется
пещера, ведущая в страну-без-смерти. Зумхарар, с  каждым  днем  все  более
утверждавшийся в мысли, что истории  про  эту  страну  -  обычная  сказка,
молился про себя богам, чтобы они сделали местность вокруг как можно более
пустынной. Быть может, отсутствие пищи и воды заставит Большого  повернуть
обратно?
     Но Гильгамеш гнал и гнал его вперед. Испещренные темными  прожилками,
лиловыми  островками  рощ,  стойко  переносящих  засушливое  лето,   горы,
казалось, сами затягивали их. Туманно-фиолетовые  утром,  гипсово-белые  в
полдень, цвета абрикосовой косточки в час заката, они  раскрывали  объятия
зубчатых  отрогов,  манили  зелеными  долинами  у   подножий   и   дымками
бормотальских деревень.


     В то утро рассвет был похож на жертвоприношение. Прорываясь из земной
тверди, Солнце одолевало неведомого врага, оно  величественно  посылало  в
небеса копья-лучи, прогоняя быстро меркнущие  звездные  стайки,  рассеивая
темно-багровый,   едва   заметно   светящийся   туман,    заполнивший    в
предрассветный час восток. Путешественникам казалось,  что  восход  длится
дольше обычного. Но наконец незримый враг был побежден, и из-за изогнутого
как змеиный зуб утеса,  три  дня  назад  ставшего  целью  урукцев,  выплыл
медово-золотой, сияющий торжественно и молодо лик Уту.
     - Это там, - убежденно сказал Гильгамеш. -  Ты  видишь,  охотник,  мы
пришли!
     Зумхарар пожал плечами.  Он  любовался  на  новорожденное  светило  и
готовился к очередному торопливому, изматывающему переходу.
     Однако на  этот  раз  идти  им  пришлось  недолго.  Как-то  незаметно
перспектива  горных  гряд,  окружавших  путешественников,  изменилась,   и
неожиданно они обнаружили, что змеиный зуб, только  что  притягивавший  их
взоры, исчез, а вместо него дорогу преграждает  невесть  откуда  взявшаяся
медная стена. Она поднималась так высоко, что у  попытавшегося  разглядеть
ее вершину  Зумхарара  свело  болью  затылок.  Прямо  напротив  Гильгамеша
находились широкие двустворчатые  ворота.  Они  были  украшены  узором  из
широких золотых  полос,  прибитых  к  меди  серебряными  гвоздиками.  Узор
складывался в вязь таинственных письмен, прочесть которые  путешественники
не могли, хотя чувствовали, что это не бессмысленный набор знаков.
     Зумхарар  ущипнул  себя.  Происходящее  напоминало   ему   сон,   где
окружающие тебя предметы превращаются в маски, прячущие за  собой  кого-то
совершенно чужого. Маски кривляются, перетекают одна в другую, и нет  сил,
чтобы остановить это течение, вглядеться в отверстия,  сквозь  которые  за
тобой наблюдает чужак.
     - Вот так чудо! - прошептал охотник.
     Словно в ответ на его голос земля у самых ворот  расступилась,  и  из
нее появились два ослепительно блестевших существа. Они имели человеческие
головы, человеческую грудь, но от  пупа  начиналось  скорпионье  туловище,
увенчанное воинственно загнутым  к  небесам  жалом.  Руки  тоже  кончались
клешнями, острыми, словно ножи, коими  врачи  вскрывают  нарывы.  Одно  из
существ заросло  обильной  бородой  охряного  цвета,  другое  походило  на
женщину. Но оба смотрели грозно, словно люди нарушили  какую-то  священную
заповедь.
     - Подойдите  сюда,  -  властно  прозвучал  голос  человека-скорпиона.
Завороженный обликом невиданных существ, Зумхарар послушно двинулся к ним.
     - Назад! - закричал Гильгамеш. Он успел схватить охотника за плечо  и
отбросить в сторону. Но скорпионья клешня все-таки вырвала  клок  волос  с
головы незадачливого Зумхарара. Гильгамеш  знаком  приказал  перепуганному
спутнику спрятаться за его спину.
     - Вот так-то встречают здесь гостей!  -  Большой  взялся  за  рукоять
топора. - Кто вы такие?
     - Мы - хранители Ворот. А ты  кто?  -  вопросом  на  вопрос  ответила
женщина.
     - Я - тот, кто должен пройти через них.
     Мужчина-скорпион взмахнул клешнями:
     - Это дорога Уту, смертный. Только ради  него  мы  открываем  ворота.
Уходите, вы и так приблизились к ним слишком близко.
     - Я так долго шел сюда,  что  уже  не  могу  возвращаться  с  пустыми
руками, - решительно произнес Большой. - Мой путь лежит к Утнапишти,  и  я
знаю, что только эта дорога приведет в страну, где нет смерти.
     - Ты боишься смерти? - спросила женщина.
     - Да, боюсь, - не опуская глаз сказал Гильгамеш. - Я  видел  ее,  она
отняла у меня брата, имя которого вы, привратники  Уту,  должны  знать.  Я
говорю об Энкиду, победившем Хуваву, одолевшем небесного  тура  и  демонов
Инанны...
     - Так ты - Гильгамеш? - удивленно произнес мужчина-скорпион.  -  Всем
известна смелость Построившего Стены, но сейчас я вижу на  твоем  челе  не
ее, а отчаяние.
     - Я боюсь смерти, - повторил Большой. - Только человек может  понять,
что это такое. Я могу сражаться с любым врагом, но не со временем, которое
как червь подтачивает скрижаль моей судьбы. Мой бог, Уту, и тот  не  сумел
спасти Энкиду.  Я  надеюсь  только  на  Благочестивого  Царя.  Кто,  кроме
Утнапишти, избавленного от самой страшной напасти, сможет помочь мне?
     - На две трети он бог, на одну только человек, - сказала своему  мужу
женщина-скорпион. - В нем есть кровь с лазуритовых небес и  дыхание  того,
кто дышал до Энлиля. Но он смертен. Как поступить нам? Смертный  не  может
пройти по дороге Уту!
     - Если я найду Утнапишти, то  вернусь  уже  бессмертным,  -  умоляюще
обратился к ней владыка Урука.  -  Помоги  мне,  добрая  демоница;  горечь
сердец всех людей, живших когда-либо на земле, сейчас перед тобой! Если  я
не спущусь к Утнапишти, то кто же еще сделает это?  Коли  вы  не  откроете
ворота, человек может навсегда забыть  о  том,  что  одному  из  его  рода
даровано  бессмертие.  Пустите  меня,  стражи,  я  вернусь  на   землю   с
лекарством, за которое люди станут благодарить вас. Воздвигнут  святилища,
поклонятся, как богам...
     - Мы же не боги, - сказал мужчина. - Нам не нужно поклонения. Но есть
великое  правило,  установленное  Куром  и  Энлилем:  тот,  кто   пожелает
спуститься под  землю  и  вернуться  наверх  невредимым,  должен  принести
жертву, оставить залог... Пусть твой спутник умрет, это будет  выкупом  за
раскрытые ворота!
     - Отдать моего спутника?
     Ойкнув, охотник попятился. В сердце Зумхарара  мигом  всплыли  темные
предчувствия, мучившие его всю  дорогу.  "Он  притащил  меня  сюда,  чтобы
откупиться, - промелькнуло в  голове  охотника.  Он  -  Большой,  он  знал
заранее..."
     - Нет, я не пойду на это, - помотал головой Гильгамеш.  -  Достаточно
пожираемого  червями  Энкиду,  умершего  вместо  меня.  Сколько  же  можно
требовать выкупа, когда мириады человеческих тел лежат в земле?
     - Но мы не  можем  так  просто  открыть  тебе  дорогу!  -  с  досадой
воскликнул скорпион-мужчина. - Таков порядок...
     - Все -  боги,  демоны,  жрецы  -  только  и  говорят  о  порядке,  -
рассвирепел Гильгамеш. - Я буду драться с тобой, привратник!
     Тяжкий топор, испробовавший вкус крови и людей, и демонов, завертелся
над плечами Большого. Владыка Урука  чуть  отклонился  назад,  готовясь  к
прыжку. Но женщина-скорпион опередила его.
     - Пропусти этого великана, - сказала она привратнику. - Закрой  глаза
на человеческое в нем. От богов в Гильгамеше больше, чем в нас с тобой.
     - Я вижу, - угрожающе подняв клешни и жало, мужчина пятился к  стене.
- Я вижу, что он не отступит. Либо он найдет смерть около ворот, либо мы с
тобой.
     - Что нам делить? - перестал вращать топором  Гильгамеш.  -  Пропусти
меня; если порядок, о котором ты говорил, так суров, я просто  не  вернусь
обратно. Кроме меня разобраться в том, правда ли это, не сможет никто.
     Мужчина опустил клешни.
     - Уту свидетель, твоя сила не  пугает  меня.  Наоборот,  она  внушает
жалость.  Ты  используешь  силу  только  для  того,  чтобы  насытить  свое
отчаяние.
     - Пусти меня, - тихо,  словно  готовясь  пасть  на  колени,  произнес
Гильгамеш.
     - Хорошо. Иди! - повинуясь знаку  человека-скорпиона,  ворота  начали
раскрываться. - Не бойся темноты, не страшись  ничего  -  может  быть,  ты
найдешь, чего так желаешь!
     - А я? - тоскливо прошептал Зумхарар.
     - Возвращайся в Урук, - торопливо прикрепляя оружие к  поясу,  сказал
Гильгамеш. - Передай, пусть ждут меня. Я приказываю: пусть ждут!
     В глаза охотника все двоилось, троилось, умножалось. Он видел уже  не
одни ворота, а  множество  ворот,  окруженных  блистающими  привратниками.
Здесь были скорпионы, львы, просто люди  с  высокими,  острыми  копьями  в
руках. Они медленно, неохотно расступались перед владыкой Урука, а тот, не
глядя по сторонам, спускался в темноту, на многие поприща уходящую куда-то
вниз. Потом высокую фигуру в  грязной  полотняной  юбке  укутал  подземный
сумрак, и ворота начали закрываться. Зумхарар закрыл лицо руками, стремясь
как можно дольше сохранить в глазах образ уходящего Гильгамеша.  Когда  же
он снова захотел взглянуть на стену, та  исчезла.  Вместе  с  ней  пропали
ворота и таинственные привратники. Зумхарар  сидел  на  горном  склоне,  а
далеко наверху высился змеиный клык, до которого они так и не добрались.


     Редкий в землях черноголовых туман укрыл прибрежные  кварталы  Урука.
Он сделал ночь длиннее, медленно и неохотно пропуская свет утренней  зари.
Горожане уже проснулись, но не торопились подниматься  с  постелей.  Туман
сохранял ночную промозглую сырость, и теплолюбивые урукцы предпочитали ему
сонный жар, которым тянуло от жаровен, да уютные, мягкие бока своих жен.
     С тихим журчанием  бежали  мимо  купеческих  причалов  воды  Евфрата.
Подернутая пленкой  тумана,  река  казалась  куда  шире  обычного.  Что-то
невидимое с берега волновало ее поверхность и иногда  вокруг  столбов,  на
которых был укреплен причал, крутились воронки матово-асфальтового  цвета.
По таким водам мог приплыть кто угодно, и нахохлившиеся,  завернувшиеся  в
плащи сторожа, сидевшие у амбаров, поглядывали на Евфрат с  непроизвольной
опаской. То ли река лежала перед ними, то ли расстилалось бескрайнее море.
В море, говорят, водятся рыбы размером с целый храм; там живут  женщины  с
плавниками вместо ног и крученой раковиной, приросшей к спине. А  еще  там
есть змеи, толстые, как  сотни  канатов,  скрученных  вместе.  Иногда  они
выползают на  берег,  разинув  клыкастые  пасти  и  заглатывают  все,  что
попадается им на пути. "Это не море. Это Евфрат", - говорили себе сторожа,
но вздрагивали каждый раз, когда им чудилось  в  глубине  тумана  какое-то
движение.
     Однако, как ни были они насторожены, прибытие  лодки  стало  для  них
неожиданностью. Длинная и странно светлая среди  туманных  сумерек,  лодка
появилась совершенно бесшумно, будто ее  породила  влага,  рассеянная  над
водой. Она казалась сделанной из цельного дерева; шумерам,  пользовавшимся
для выплетения своих судов связками тростника, это  казалось  невероятным.
Все как один стражи амбаров поднялись и смотрели  на  высокий,  укра