дший (возможно, отпрыск того теоретика-картежника). И на
каждом был полный аншлаг.

Сначала я полагал, что все тикитаки - завзятые театралы. В этом их
можно понять: если игра наших актеров, состоящая только из речи, мимики
и телодвижений, доставляет немалое наслаждение, то впечатление от игры
всем "инто" должно быть вообще потрясающим. Но затем я узнал о том, что
многих горожан влекут на спектакли с участием Швайбеля-младшего
побуждения, увы, сортом пониже - вроде тех, что увлекали римлян в
Колизей, на бои гладиаторов. Поскольку вживаться в роль актеру
приходится, без преувеличения, всеми потрохами, всем существом, то
артистическое

искусство оказывается - особенно в трагических амплуа - опасным делом.
Бывает, что в финалах пьес от реплик типа "Умри, несчастная!" хорошо
вошедшая в роль "несчастная" действительно умирает.

Здесь многое зависит от игры партнера, и зловещая слава С. С. Швайбеля
как раз в том и состояла, что у него имелось уже целое "персональное
кладбище" партнерш по трагическим ролям. С ним теперь соглашались
играть только начинающие актрисы, которые, как известно, готовы на все,
лишь бы получить первую роль. Зрители перед последним актом нередко
заключали пари: умрет или не умрет?- и действовал даже подпольный
тотализатор. Думаю, что и в Лондоне зритель вел бы себя так же.

Меня же занимало другое, и более всего: здешняя интерпретация "Ромео и
Джульетты". Да, эта пьеса стояла в репертуаре. Лично меня это не
удивило: люди могут ходить голыми и прозрачными, обходиться без огня и
не быть дикарями; но не знать Шекспира - это, безусловно, дикарство.

Однажды я все-таки пробрался на репетицию. В темном зале было пусто,
только впереди долговязый скелет, откинувшись в кресле и положив ноги
на спинку кресла, сварливо кричал в рупор:

- Надпочечниками фибриллируй, Юлия, надпочечниками! Не верю!

На сцене тоже был полумрак, только в середине луч дамы-линзы выделял
два "инто"- мужское и женское. Насколько я понял, отрабатывали
знаменитую сцену первого поцелуя. Она вся шла на внутреннем тикитанто,
так что я слышал лишь реплики режиссера.

- Ромео, Соломончик, не сияй желудком, у тебя же весь монолог идет на
одной диафрагме, подтяни ее... еще. Полнеешь, братец, а?

- Юлия, деточка, ты своим ливером сейчас выражаешь воспоминания о
позавчерашнем обеде, а не первую любовь. Строже надо, строже! Давайте
сначала.

Когда же я увидел, как выглядит на внутреннем тикитанто фраза: "Верните
мне мой поцелуй!"- мне стало грустно, я неслышно ушел. Может, и вправду
я ничего не потерял, не посетив эти спектакли?..

- Но ведь,- напомнит читатель,- можно было по ЗД-видению? Выставил две
кисти против глаза в направлении ближайшей вышки с зеркалами - и гляди
даром.

В том-то и дело, уважаемый читатель, что все пьесы в этот сезон шли без
права показа по ЗД. Как горделиво говорили приезжие эдесситы: "Наш
Соломончик своего не упустит!"



Да и что мне был тот театр, если вокруг блистал, переливался и шумел
вечный спекталь Жизнь с вечными актерами-людьми, играющими каждый свою
пьесу, в коей он - главный положительный герой, премьер-любовник,
рассчитывающий на аплодисменты и венки! Только и того, что на сей раз
спектакль разыгрывался при новых декорациях и в иных костюмах -
костюмах, украшаемых изнутри.

И я участвовал в игре. Подобно тому, как на улице обычного города
прохожий сравнивает себя со встречными: лучше или хуже он выглядит,
нарядней ли, рослее и т. п.- так и я, отправляясь с поручениями тещи
или сопровождая Агату, сравнивал себя со встречными тикитаками. Это
было тем легче, что вокруг полно зеркал - на фасадах зданий и уличных
тумбах. Скелетик, правда, у меня малость подкачал, темноват, но что до
остального, то я выглядел, что называется, вполне. Ни четкими линиями
главных сосудов, ни благородством очертаний печени и желудка, ни
выразительной подтянутостью кишечника, ни видом черепа и легких - ничем
решительно я не уступал по "инто" тикитакским мужчинам. К тому же я был
выше ростом и мощнее сложением большинства их. И, кстати, женщины
чувствовали, что я вовсе не дед: при встречах некоторые даже
соответственно обрисовывались приливом крови к нужным местам - выражали
симпатию и интерес. Агата в таких случаях ревниво фыркала.

Но в чем мне было далеко до туземцев, так это в умении со вкусом
показать себя изнутри.

Еще в первый день я заметил в животах некоторых тикитаков в амфитеатре
белые, голубые и зеленые блестки. Теперь мне доводилось видеть такое и
вблизи: проглоченные за несколько часов до прогулки драгоценные камни
(обычно круглой огранки), которые, перемещаясь от сокращения кишок,
совершают свой неспешный путь в "инто"- эффектно отблескивая и
переливаясь в прямых и отраженных многими зеркалами солнечных лучах,
вызывая у всех встречных восхищение, зависть и уважение. Носители
драгоценностей внутри относят эти чувства к своей особе точно так же,
как и носящие их снаружи. Некоторые камни оправлены в золото или
платину. Красиво выглядят также нити крупного жемчуга, повторяющие
извивы; чем длиннее нить, тем эффектнее показан кишечник. Разумеется,
для безукоризненного вида там не должно быть и следов пищи, то есть
ношению драгоценностей предшествует по крайней мере суточный пост; но
на что не пойдешь ради красоты!

Тикитакам и тикитакитянкам с драгоценностями свойственна и особая
походка с покачиванием тела не только от бедра к бедру, но и
взад-вперед. Словом, умеют подать себя.

Впрочем, такие украшения являются здесь, как и всюду, уделом немногих.
Для остальных же, для тикитакского плебса, в лавках около рынка всегда
имелся неплохой выбор внутренней бижутерии по доступным ценам. Это и
была та самая ПМУ, Пища Многократного Употребления, единственная
"пища", которую позволительно заглатывать на виду у всех. На пакетах ее
рядом с ценой указаны числа "х 8", "х 15", "х 20"...- означающие,
сколько раз ПМУ может быть употреблена без утраты вида от действия
желудочных кислот.

Особенно падка на ПМУ молодежь, что можно понять: тикитакские юноши и
девушки, а тем более подростки, настолько - до бесцветности и
незаметности - прозрачны, что это создает у них неуверенность в себе,
комплекс неполноценности. А с ПМУ - совсем другой вид!

Продавая на рынке овощи с Барбаритиного огорода, я с завистью смотрел
на то, как бойко торгует апельсинами, сплошь усеянными черными
ромбиками с надписью "Maroc", мой сосед. Но еще интереснее было
наблюдать за тем, как, очистив купленный апельсин, молодой тикитак
выбрасывает в урну медовую сочную мякоть, разламывает кожуру на дольки
так, чтобы на каждой осталась одна наклейка, и перед рыночным зеркалом
вдумчиво заглатывает одну дольку за другой. При этом он старается,
чтобы уже в пищеводе они расположились найлейками вперед и буква "М" у
каждой была вверху. Трех-четырех плодов хватает для того, чтобы
приобрести вполне достойный вид для прогулки с девушкой.

Популярны также неперевариваемые сливы "Pannonia" (золотом на лиловом
фоне), виноградины "Texas х 20", соединенные в цепочки, абрикосы
"Adidas х 18" и иные искусственные фрукты. Но пределом мечтаний каждого
юного тикитака является ПМУ "Змейка", которую можно добыть только по
знакомству и с тройной переплатой; мозаичные тетраэдры, которые, будучи
заглотаны в определенной последовательности согласно инструкци, создают
в кишечнике вид медленно шевелящегося, продвигающегося все дальше удава
средних размеров. Счастливчика с такой ПМУ всегда сопровождает на
прогулках компания почтительно завидующих приятелей. Когда же "удав",
совершив круг по толстым кишкам, добирается до прямой, они начинают
канючить:

- Дай поносить, а? Помнишь, я тебе давал!.. Нет, мне!..

Другой способ украсить себя - цветное курение. На острове выращивают
табачные травы, которые дают дымы любых оттенков. Курильщик-европеец не
нашел бы их ни крепкими, ни ароматными, но для тикитака важнее всего
цвет, с ним связан престиж курящего. Самый дорогой табак
"императорский" дает пурпурный дым, близкий к цвету крови в легочных
сосудах; а чем ближе к фиолетовому краю спектра, тем табак дешевле.

Да что табак - форма легких тоже может быть престижной и непрестижной.
Самыми красивыми считаются легкие, похожие - при наполнении их дымом -
на слоновьи уши.

Не раз мне приходилось видеть, как молодые тикитаки - настолько
невидимые, что наиболее заметны их радужные ореольчики-"тени" да
наминаемые табаком трубки, наводят "линзой" правой кисти на. табак
сконцентрированный солнечный луч, разжигают, раскуривают, дружно
затягиваются. И сразу их носоглотки, гортани, горла, а затем бронхи и
полости легких будто проявляются, наполнившись колдовски колышущимся и
струящимся зеленым (или синим, желтым, алым, фиолетовым - в каждой
компании курят один табак) дымом; лучи света из межреберных щелей
разлиновывают легкие на полосы. Совсем другая картина.

И, кстати, сразу заметно, что - мужчины. Девушки не курят: их грудные
"линзы" делают картину легких с дымом весьма непривлекательной. Да и
женским легким обычно далеко по форме до слоновьих ушей.

Взрослые тикитаки относятся к этому увлечению без одобрения, но
снисходительно: сами баловались в юности. Некоторые, впрочем, не в
силах одолеть привычку и-дымят всю жизнь.

Таких можно узнать, даже когда они не курят, по серо-зеленому налету на
легких.

Понаблюдав за курящими тикитаками, я как-то лучше понял недоумение, с
которым в академии допытывались у меня: почему курят темнотики, что они
этим хотят показать? Действительно: что?



Затем я разобрался и в другом недоумении тикитакских академиков: почему
мы, темнотики, лупцуем не больных, а провинившихся здоровых?

Слово "альдоканто" означает у островитян и прозрачность, и открытость,
и честность, и разумность, и телесно-душевное здоровье... Все сразу.
Соответственно слово "виркинтино" имеет значение не только "больной",
но и дурак, и даже "прохвост". Ну как не дурак, не сомнительная
личность: ты прозрачен, можешь не только чувствовать, но и видеть все в
себе для точного самоконтроля, с помощью "линз" и зеркал можешь
обнаружить в самом начале нездоровье любого органа по его помутнению
(от накопления там мертвых веществ), знаешь, как устранить его
самососредоточением... почему же ты нездоров?!

Такому подходу учат с детства. В школах острова невозможен ликующий
вопль: "Ура, учитель болен!"- там учитель не бывает болен. "Больной
учитель" для тикитаков столь же нелепое понятие, как для нас
"неграмотный учитель". Более того, и прихворнувший ученик не может
рассчитывать на то, что родители его оставят дома, уложат в постель и
будут пичкать вкусненьким: бедный виркинтино плетется в свой класс со
смятением в душе, как невыучивший уроки; а там - для поправки и в
назидание другим - он получает порцию целительной боли. В случае
насморка, например (наиболее распространенного и чуть ли не
единственного недомогания у тикитакских детей), если школяру заложило
одну ноздрю, учитель-самовед отвешивает, ему точно дозированную оплеуху
по надлежащей щеке; если заложило обе - по обеим. При этом
замечательно, что в следующий раз насморк может пройти от одного
строгого взгляда учителя.

Воспалительные процессы прекращают теми хорошо знакомыми мне щипками с
вывертами в местах нервных центров, а в трудных случаях - и массажем
прутиками по здоровым частям тела; последнее именуют процедурой
"перераспределения здоровья".

Подзатыльники же - очень легкие, почти касания - учителя и родители
употребляют исключительно для регулировки деятельности мозга детей:
чтобы переместить видимое по приливу крови возбуждение из его
двигательной области (в затылочной и теменной части) в лобную область
мышления и внимания.

И поскольку боль как целительное средство заменяет на острове все
лекарства, тикитаки никогда не применяют ее с целью обиды, унижения,
наказания или чтобы заставить сделать человека то, чего он не желает.
Так воздействуют только на животных.

...Сопоставив цветущее здоровье островитян с бедственным положением
моего тестя-медика и его коллег, чьи услуги никому не нужны, я
задумался: сколь печальна судьба медицины! Чем больше вырастит хлеба,
овощей и иных продуктов земледелец, тем больше людей прокормится его
трудом, больше их будет - и тем еще возрастет спрос на его работу. Чем
больше домов выстроит строитель, тем лучше в них будут жить и множиться
люди - и тем возрастет спрос на новые дома, на его труд. А врач... чем
больше он искоренит болезней, тем меньше спрос на его труд! Тем все
меньше нужно врачей.

Но по возвращению в Англию я осмотрелся - и успокоился. Наши медики
умеют учитывать горький опыт тикитакских коллег, даже не зная о нем.
Они всегда блюдут свои интересы. Так что уж где-где, а в Европе всегда
чем больше будет врачей, тем больше и больных.



ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Автора вызывают во дворец. Описание приема. Доклад академической
комиссии о жизни темнотиков. Автор высмеян, но затем и обласкан
королем. Размышления автора о выгодах прозрачности



- "Доклад его величеству Зие Тик-Так XXIX и его превосходительству
Агрипардону-Так, министру заморских территорий, о результатах пробы на
прозрачность Демихома Гули, именующего себя Лемюэлем Гулливером. Этот
заморский темнотик был подоб ран год назад на западном берегу
неподалеку от Грондтики в бедственном состоянии, подвергнут
опрозрачиванию и необходимому лечению, затем отдан под присмотр медику
Имельдину. Реакция на опрозрачнивание у него в целом протекала
удовлетворительно: не спятил и не спился, как некоторые его
предшественники; этому, вероятно, способствовало то, что упомянутый
Демихом сам причастен к медицине - разумеется, на знахарско-дикарском
уровне - и вид "инто" не был для него неожиданным. Отличается некоторой
смышленностью и добрым нравом: так, согрешив с дочерью опекуна, он
сразу женился на ней и ведет с тех пор жизнь примерного семьянина. (А
все мы мним о разнузданном поведении иных темнотиков, оказавшихся
нагими среди обнаженных самок). Недавно у них родился сын. Ребенок
нормален. Демихом Гули овладел тикитанто в пределах, возможных для
заморского жителя. Исполняет простые работы. В сущности, кроме
известного эпизода в первый день, когда он, питаясь, показал
некультурность своего племеи, нам более не в чем его упрекнуть..."

Я слушал эти комплименты, стоя на коврике в центре тронного павильона.
Слева от меня находился Имельдин. Справа на отдельном ковре возвышался
все тот же долговязый Донесман-Тик, глава академической комиссии. Он и
читал доклад.

Предо мной восседало правительство во главе с королем. Сам Зия в
бамбуковом кресле с подлокотниками, а по обе стороны на длинных скамьях
- по десять министров, чьи внешние размеры, как и величины органов в
"инто", правильным образом убывали от середины, от монарха, к краям. Я
уже знал, кто есть кто, и видел, что между величиной тел сановников и
значимостью их поста нет прямого соответствия: так, по правую руку от
короля сидел дон Реторто-Тик, министр этикета и престижа, по левую -
Тиндемон-Так, министр запретов в зеркалоделии; а вот министр запретов в
торговле фон Флик, лицо куда более серьезное, примостился на краю
правой скамьи. Видимо, навести и такой ранжир было просто невозможно. И
Агрипардон-Так, которому наряду с монархом адресовался доклад АН, в
силу щуплости и внутренней невзрачности (он лишь недавно вышел из Ямы)
сидел последним слева. ("Какими заморскими территориями он ведает?"-
спросил я у тестя. "Как какими! Всеми, которые за морями"). "Инто"
Агрипардона выражало не меньшее достоинство, чем у прочих министров; и
не подумаешь, что еще неделю назад он дробил гранит, искал алмазы.

...Вызов во дворец на прием по случаю полнолуния последовал по
видеосвязи еще утром; запросили также, когда прислать лошадей.
Имельдин, по моей просьбе, просигналил, чтобы слали сразу. Поэтому до
начала торжества у меня оказалось немало времени для осмотра дворца. У
тестя среди челяди и чиновников были знакомцы (они устраивали ему
заказы на внутреннее декорирование придворных дам), которые охотно
согласились меня всюду поводить.

Я увидел немало интересного: зеркально-стеклянные павильоны с
распахивающимися поворотными крышами и великолепным убранством,
картинную галерею царствующего дома, где были изображены лучезарные
"инто" Зий, освещающие подданных и пейзаж, до тринадцатого колена;
поднялся даже на Башню Последнего Луча под зеркальную чашу и любовался
оттуда островом и морем. Но самое сильное впечатление оставила Яма -
дворцовая и единственная на острове тюрьма. (Нужды в других нет,
поскольку - помимо должностных преступлений, о которых я упоминал,-
единственным караемым проступком здесь является ненасильственный отъем
внутренних украшений: носителя их задерживают в укромном месте, пока
украшения не покинут его естественным образом, затем с миром отпускают;
да и такое бывает редко). Увидев копошащихся на дне глубокого
котлована, охраняемого дамами-линзами и зеркальщиками, я заметил
провожатому: "Вот это прозрачность, я понимаю, только скелеты и
видны!"-"А там нечего больше и видеть",- усмехнулся тот.

В Яму помещают до востребования - до монаршей милости, которая сразу и
освобождает, и возносит. Надеждой на эту милость и на то, как хорошо
будет осененному ею, получившему сразу и пост, возможность вольготно
жить и наживаться,- питают рудокопов вместо завтрака и ужина, а по
четным дням - и вместо обеда. Стоящий наверху проповедует, собравшиеся
внизу горестно подвывают и обещают стараться.

Вот и Агрипардон-Так провел в Яме немало лет (за отнятую когда-то
"Змейку") и был востребован, лишь когда предыдущий министр заморских
территорий, имевший тот же 16-й размер печени и сходные параметры иных
органов, любитель бешеных скачек, загремел с лошадью с обрыва. Все
размеры и величины параметров "инто" как правительственных чиновников,
так и преступников в Яме, имеются в королевской картотеке.

Это заведено издавна, так монархи здесь обеспечивают себе славу
милостивых и бесконечно благодарную преданность "востребованных". И
главное - устойчивое пополнение казны за счет конфискаций: ведь,
распаленные лишениями и мечтаниями в Яме, эти люди не могут не
лихоимствовать! Настоящий король - он и голый - король. И даже прозрачный.



И вот сейчас его величество сидел в свободной позе, министры справа и
слева повторяли ее: по десять янтарно просвечивающих левых ног с
двойными алыми кантами жил на каждой скамье закинуты на правые, по
десять пар сплетенных кистей обнимали колена; двадцать одна левая
ступня, считая и королевскую, ритмично покачивалась в воздухе
вверх-вниз. В этом движении было что-то гипнотизирующее.

На высоте трех ярдов между правительством и нами парила перемещаемая на
канатах люлька ЗД-видения с оператором и дамой-камерой, коя
поворачивалась своими "линзами" то к нам, то в сторону его величества:
работа есть работа; впрочем, там было на что посмотреть и королю. Шла
прямая трансляция.

Позади нас на скамьях теснилась знать. Сегодня на большой прием,
посвященный полнолунию, они съехались со всего острова.

У противоположной стены павильона за Зией и министрами стояли боевым
построением дамы-линзы и зеркальщики дворцовой охраны; другой ряд
зеркальщиков по верху стены улавливал и передавал вниз лучи заходящего
солнца. "Линзы" дам были настроены таким образом, что у меня, Имельдина
и академика Донесмана на левой стороне груди рдело, красиво освещая
наши сердца, теплое солнечное пятно; сделай я еще шаг - и оно сойдется
в огненную точку, я упаду замертво.

Помимо того, самые крайние дамы-линзы так удачно просвечивали короля,
что получалось - как и на картинах во дворцовой галерее - будто именно
исходящее от монарха сияние озаряет ближайших подчиненных. Даже
драгоценные камни в золотой и платиновой оправе в животах министров -
награды за непорочную службу и административные подвиги - сверкали и
переливались боковым светом, от Зии. Только у нашего Агрипардончика
(мне его все-таки было жаль) и в э