НЕЧЕТ

                                        Мой старый друг, мой верный Дьявол
                                        Пропел мне песенку одну:
                                        Всю ночь моряк в пучине плавал,
                                        А на заре пошел ко дну.

     - Привет, Молодой.
     Под пыльным, посеревшим от времени и дождей дощатым забором, прямо на
мокрой земле, расположился пожилой потрепанный нищий, подслеповато  щурясь
на нависшего над ним гиганта в форме салара.
     - Привет, говорю, - весело повторил нищий.
     - Здравствуй, - выдавил из себя салар.
     -  Ну?  -  требовательно  спросил  оборванец,  подхватывая  из   лужи
дождевого червя и  щелчком  стряхивая  его  на  начищенный  глянец  сапога
собеседника.
     - Они чуть не убили  ее!  -  прохрипел  гигант,  не  замечая  выходки
нищего.
     - Да. Только тебя это не касается.
     - Касается! И если ты...
     - Да не я, Молодой, не я! А перебежавший тебе дорогу  человек,  и  ты
заходишь слишком далеко в любви к прямым и чистым дорогам.
     - Я сам знаю, что слишком, а что...
     - Ты слишком хорошо все знаешь, Молодой. И мне  даже  как-то  неловко
предупреждать тебя...
     - Я обойдусь без ваших предупреждений! И буду делать  то,  что  сочту
нужным!
     - Правильно. Так и делай.
     ...Салар порывисто обернулся - ослепительное сияние Знака ударило ему
в глаза, и покрытый Тяжелым Блеском клинок вошел ему в грудь. И последним,
гаснущим взором, увидел он девять  призрачных  фигур,  тающих  во  влажном
тумане.
     Бьорн-Су вытер травой серебро оружия и огляделся. Ему тоже почудились
смутные тени, но кроме сидящего у забора юродивого, вокруг никого не было.
     - Пошел прочь, дурак, - сказал Скользящий в сумерках, наклоняясь  над
распластанным телом и брезгливо морщась.
     - Хороший мальчик!  -  захныкал  юродивый.  -  Один  хороший  мальчик
зарезал другого хорошего мальчика, и теперь...
     - Пошел прочь, дурак! - с нажимом повторил Би.
     - Хорошо, дурак, - неожиданно согласился нищий, вскакивая и исчезая в
сырой пелене пустыря.



                                   ЧЕТ

     - ...Я родился с этим, Лаик, я живу с этим - и  я  живу  в  последний
раз. Смотри! - и  я  сорвал  чехол  с  правой  руки.  Черные  кольца  моих
браслетов отчетливо вырисовывались в ярком лунном свете. Полнолуние...
     - Я знаю, Эри.
     - И все равно любишь?!.
     - Да, Эри.
     - Я... Покажи мне свою руку, Лаик!
     - Не надо, Эри, - мольба была в ее срывающемся голосе, но  кровь  уже
ударила мне в голову, и пальцы лихорадочно дергали застежку на ее  рукаве.
Лаик вся  дрожала,  но  я  не  замечал  этого  -  я  должен  был  увидеть,
убедиться...
     Застежка наконец поддалась, рукав распахнулся - и я увидел ее гладкую
тонкую руку, - руку, на которой не было ни единого браслета!..
     Тоска стыла в  ее  глазах,  бесконечная  глубокая  тоска  загнанного,
умирающего зверя.
     - Зачем ты сделал это, Эри? - тихо спросила девушка. - Зачем? Ведь  я
любила тебя...
     Тело ее вздрогнуло, потекло  зыбкими  мерцающими  струйками,  и  лишь
что-то неясное, неуловимое скользнуло вверх по дрожащему лунному лучу.
     - Нет, Лаик! Не надо! Я все равно...
     Я опустился на колени и коснулся пальцами еще примятой травы.  Зачем?
Зачем ты это сделал?! Зачем тебе, Живущему в последний  раз,  понадобилось
видеть руку Не-Живущей?!.
     Равнодушная трава резала пальцы.



                                  НЕЧЕТ

                                            ...А когда настанет новолунье,
                                            Вся изнемогая от тоски,
                                            Бедная влюбленная колдунья
                                            Расширяет черные зрачки.

     "...стояла на террасе, закат полыхал в пол-неба, и в кустах, у ограды
кладбища, мне послышался шорох  -  словно  какой-то  силуэт  серым  комком
метнулся за шиповник - но, может быть...
     ...странный, невозможный сон. Будто лечу, лечу,  падаю  в  крутящуюся
агатовую бездну, а вокруг - пламя, и все плавится,  течет,  и  -  глаза  -
сотни, тысячи распахнутых глаз, и они впиваются в меня, зовут,  и  подушка
дышит влагой кошмара...
     ...И шея болит, с самого утра, - наверное, я укололась...
     ...происходит! Два новых браслета за четыре дня - и я знаю,  что  это
значит! - это кто-то из моих...
     ...молчит.  И  будет  молчать.  Я  знаю,  отец  с   братом   пытались
подкараулить приходящего по ночам - но я, я не хочу, чтоб его убили! И мне
приятны его...
     ...вот. Сегодня я впервые поцеловала спящего брата.  Он  заворочался,
сминая простыни, заулыбался во сне - наверное, ему  снилось  что-то  очень
хорошее. И на губах моих..."
     Пожелтевшие хрупкие листки, хрупкие льдинки-слова, ткань футляра -  и
родовая печать в самом низу: "Лаик Хори даль Арника".
     Свадебный подарок.



                                   ЧЕТ

     ...За мой стол устало опустился человек неопределенного  возраста,  в
потертой и выцветшей кожаной куртке, простых холщовых штанах и  громоздких
деревянных сандалиях на босу ногу.
     Бродяга? Странник? Не все ли равно...
     Он бросил на пол свой тощий дорожный мешок, и в нем что-то  звякнуло,
подобно бубенчикам дурацкого колпака. Эх, сотник, тебе бы колпак этот,  да
по дорогам - подайте, люди добрые, горстку счастья отставному выродку!..
     - Эй, хозяин! Ну давай, давай, шевели ногами...
     Хозяин подошел отнюдь не сразу - видимо, внешность нового клиента  не
очень-то его воодушевила  -  и  остановился,  вытирая  руки  о  клеенчатый
фартук.
     - Того же, что и господину сотнику, - гость указал на плетеную бутыль
красного, стоявшую передо мной. - И мяса, жареного - я голоден!
     Хозяин смерил моего соседа оценивающим взглядом.
     - Деньги вперед, - процедил он.
     Странник криво усмехнулся и бросил на столешницу два золотых.  Хозяин
подобрал отвисшую челюсть и умчался на кухню, а я все  пытался  вспомнить,
где я видел эту кривую ехидную ухмылку... Нет, не помню. Но видел.
     ...Мы ели и пили молча, изредка поглядывая друг на друга. Вернее, пил
и ел он, я же только пил...
     - Кончай лакать, сотник. Вином горя не зальешь.
     Я медленно поднял на него глаза. Бродяга  сосредоточенно  жевал.  Вот
сейчас...
     - Нет, не рубанешь. Надо поговорить. Не здесь. Расплатись - и идем.
     Мы остановились на том самом месте, где я встречался с Лаик.  Бродяга
почесался и уселся прямо на землю.
     - Ты - урод, - без предисловий заявил он.
     А я смотрел на него сверху вниз, и мне все казалось, что смотрю я  на
него снизу вверх... Откуда?..
     - Знаю - и все, - захихикал бродяга. - Да ты садись, садись, в  ногах
правды нет. Ничего в ногах нет - ни правды, ни кривды,  да  и  держат  они
тебя неважно...
     Тут я действительно почувствовал головокружение и торопливо опустился
рядом.
     - Ну что, парень, нашел мать-смертушку, или разошлись в  переулке?  -
бродяга вздернул верхнюю губу, и сморщенное лицо  его  покрылось  паутиной
веселых лучиков.
     - Да нет пока, - покосился я на смешливого собеседника, -  но  найду,
ты уж не сомневайся...
     - Олух, - спокойно сообщил мне бродяга. - Вот уж воистину... И ее  не
вернешь, и сам сдохнешь зазря, - уяснил, или повторить?!
     - Кого - ее?! - я впился глазами в его лицо, но на нем ничего  нельзя
было прочесть.
     - Разве трудно догадаться, что ты по девушке своей сохнешь?
     Я промолчал. Наверное, легко.
     - Ну, парень, раз уж жизнь тебе недорога, то и употребить ее можно  с
куда большей пользой, чем героически отдать концы в занюханном притоне.
     - Очень заманчиво. И куда ж ты употребить ее надумал,  жизнь  мою-то,
варк меня заешь?!
     - Вот именно туда и собираюсь.
     - Куда - туда?
     - К варкам хочу тебя отправить. И настоятельно советую. Любить  варка
- это вы все мастера, а вот как насчет непосредственно?..
     - Где она?! - жуткая, невероятная, кричащая надежда  вспыхнула  вдруг
во мне.
     - У себя. Лежит, где положено.
     - Ее... убили?
     - Не говори ерунду. Убить  Не-Живущую...  Но  встать  она  больше  не
может.
     - Почему?
     - Тяжелое Слово на ней.
     - Заклятие?
     Он молча кивнул.
     - Кто? - тихо спросил я.
     - Ого! Ты еще и мстить собираешься! Ну, этих-то  тебе  не  достать...
Сами варки и наложили Слово, Верхние; а ты что думал - люди?! Таков Закон,
парень.
     Я резко встал. И увидел то, что ожидал увидеть. Вернее, не увидеть. У
бродяги не было тени.
     - Да, - спокойно ответил он. - И я хочу открыть  тебе  Дверь.  Но  не
надейся, парень - ее ты забудешь. Не для того зову тебя. И  вместо  одной,
последней твоей жизни, я дам тебе Вечность.
     - Это ты, мразь, ты наложил на нее заклятие! Ты!.. А  теперь  и  меня
заполучить хочешь?! Умри, падаль!..
     Меч прошел сквозь него, но он не обратил на удар никакого внимания  -
пальцы бродяги стальными обручами сомкнулись на моих запястьях. Я рванулся
- но это было все равно, что пытаться разорвать кандалы.
     - Я мог бы сделать это силой. Прямо сейчас, - сухо сказал варк, -  но
я не хочу. Ты должен сам. Понимаешь - сам! А меч свой  спрячь.  Во-первых,
не понадобится, а, во-вторых, не поможет.
     Он отпустил меня.
     - Пойми, парень, я не хочу зла тебе. Я хочу открыть тебе Вечность.  А
Лаик... я ничего не могу обещать. Таков Закон.
     Мы помолчали. Он выглядел усталым и опустошенным. И мне  вдруг  стало
стыдно, что я обидел его, убить хотел...
     Обидел варка?! Да, обидел.
     - Прости меня, варк. Я не хотел...
     - Знаю. И все же подумай о моих словах.
     - Прощай, варк.
     - Прощай. Прощай, хороший мальчик...
     И он скрылся в темноте.
     ...Стена.  Хрупкая  иллюзия,  отделяющая  жестокий  мир  девятикратно
живущих людей от жестокого мира бессмертных Не-Живущих варков. Бессмертные
берут к себе,  а  чаще  убивают  Живущих,  те,  в  свою  очередь,  убивают
Не-Живущих; но люди еще и убивают друг друга, а варки накладывают заклятия
на своих... Да плевал я на них на всех, вместе взятых!.. - если бы...
     Передо мной выбор из двух  проигрышных  карт  -  остаться  человеком,
навсегда потерять Лаик и вскоре сдохнуть в глупой уличной драке; или стать
бессмертным варком, пьющим человеческую кровь - и потерять Лаик, а  заодно
и все человеческое...
     Хороший выбор. Одна карта стоит другой. Ни по одной из этих карт я не
выигрываю Лаик.



                                  НЕЧЕТ

                                         Но вечером... О, как она страшна,
                                         Ночная тень за шкафом, за киотом,
                                         И маятник, недвижный, как луна,
                                         Что светит над мерцающим болотом!

     ...Долго и придирчиво разглядывал маленький лысеющий человек бокал  с
вином, и багряный отсвет закатом дрожал на его остановившемся лице.
     - Нет, Эри, - наконец сказал он, - я не держу дома таких книг.  Я  не
знаю, зачем офицеру Серебряных Веток понадобился "Трактат  о  Не-Живущих",
но я порекомендовал бы любопытному офицеру отправиться в нижние  хранилища
дворцовой библиотеки. Я стар, Эри, но память моя цепко держит многое, и  я
помню, хорошо помню глаза солдата с  твоим  именем  -  многие  годы  назад
спросившего тот же самый трактат у моего отца; я был при этом,  сотник,  у
нас, в роду Шоров, все вскормлены  книжной  пылью  -  и  когда  солдат  со
взглядом мудреца и убийцы сказал моему отцу о Слове  Последних,  я  второй
раз в жизни увидел архивариуса Акаста Шора бледнеющим. Первый раз был  при
пожаре библиотеки.
     Вскоре солдат пропал, и люди говорили, что он  убил  своего  капрала.
Навсегда. И при странных обстоятельствах. Вот, пожалуй, и все, что я  могу
сказать тебе сегодня.
     Огромный пес  недовольно  заворчал,  когда  пальцы  высокого  сотника
перестали поглаживать его густую шерсть.
     - Спасибо, Шор, - сказал сотник. - Спасибо. Ты сдал мне третью карту.



                                 ЛИСТ ПЯТЫЙ

                                               Ломаные линии, острые углы.
                                               Да, мы здесь - мы прячемся
                                               В дымном царстве мглы.

     ...колоколов. У Герда начало стремительно проваливаться сердце.
     - Вот он, брат Гупий.
     Герд вскочил.
     - Не туда, - сказал хозяин.
     Быстро  провел  их  через  комнату  в  маленький   темный   чуланчик.
Повозился, распахнул дверь, хлынул сырой воздух.
     - Задами, через заборы - в поле, вдоль амбаров, -  сказал  хозяин.  -
Ну, может, когда свидимся...
     Первым добежал брат Гупий. Подергал железные ворота амбара - заперто.
Ударил палкой.
     - Здесь они!
     Створки скрипнули. Вытерев брюхом землю,  из-под  них  выбрались  два
волка - матерый, с широкой грудью, и поменьше - волчица.
     Брат Гупий уронил палку.
     - Свят, свят, свят...
     Матерый ощерился, показав частокол диких зубов, и оба волка  ринулись
через дорогу, в кусты на краю канавы, а потом дальше - в поле.
     Разевая рты, подбежали трое с винтовками.
     - Где?!.
     - Превратились, - стуча  зубами,  ответил  брат  Гупий.  -  Пресвятая
богородица, спаси и помилуй!.. Превратились в волков - оборотни...
     Главный, у которого на плечах было нашито по три  серебряных  креста,
вскинул винтовку. Волки бежали через поле, почти сливаясь с серой и  сырой
травой. Главный, ведя дулом, выстрелил, опережая матерого. Потом застыл на
две секунды, щуря глаза.
     - Ох ты, видение дьявольское,  -  мелко  крестясь,  пробормотал  брат
Гупий. - Ну как ты, попал?
     Главный сощурился еще больше и вдруг в  сердцах  хватил  прикладом  о
землю.
     - Промазал, так его и так! - с сожалением сказал он.
     Было видно, как волк и волчица, невредимые, серой тенью  проскользнув
по краю поля, нырнули в...




                       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОПАЛЬНЫЕ АНГЕЛЫ


                                   ЧЕТ

                                                  Звук неясный,
                                                  Безучастный,
                                                  Панихиды нам поет:
                                                  Верьте, верьте
                                                  Только смерти!
                                                  Чет и нечет! Нечет, чет!

     Пыль. Бархатная тишина дворцовой библиотеки перекатывала на  беззубых
деснах звук моих шагов, и я то и дело останавливался,  вслушивался  и  шел
дальше. В конце  концов,  никто  не  запрещает  офицеру  Серебряных  Веток
копаться на  досуге  в  старинных  манускриптах...  Как  вам,  составители
Устава, нравится подобное сочетание: глянец  сапог  и  труха  библиотек?..
Никак.
     Пыль. Грозящие рассыпаться в прах свитки, боящиеся неумелых  пальцев,
коричневый  пергамент,  перехваченный  истлевшей  кожей  шнурков,   латунь
узорчатых застежек, сафьян переплетов - кто разбирает муравьиные письмена,
кто тревожит покой шелестящих  мертвецов?..  Случайно  зашедший  советник?
Один из Вершителей, освежающий в памяти давно забытый  закон?  Сумасшедший
старик архивариус - тишина, сумрак, пыль. Могила слов.
     ...Умели все же предки делать хорошую тушь - высохшая охра страниц  и
ровные, празднично-яркие буквы...
     "О Не-Живущих". Вот оно.
     "...тени  не  отбрасывают,  хоть   и   не   прозрачны   для   взгляда
человеческого; и доподлинно известно, что в зеркальном стекле не  дают..."
- не то! Это я и сам знаю.
     "...и пока Враг силы не набрал, то сок жизненный брать может лишь  из
родных своих и из любимой своей, а посему надлежит  незамедлительно..."  -
дальше, дальше!.. Не то. Знаем, читали Устав. Незамедлительно,  положенное
число раз и до полного... Не то.
     "...острием крепким и острым, из дерева Трепетного созданным; а также
людским  оружьем  серебряным  и  никаким  более.  А  пронзив   им   сердце
Не-Живущего и в ране оставив..." - пронзив, стало быть...
     Не то.
     "...и не дает Тяжелое Слово выйти демону из могилы,  но  не  успокоит
вечного в темнице его, и нет ему успокоения. Мудрецы земные и немногие  из
Восставших способны на плечи принять тяжесть знания заклятий, но  не  нам,
согбенным над письмом, приводить в труде сем ключи к ужасу древних.
     Снять  же  заклятие  с  Не-Живущего   способна   лишь   живая   кровь
человеческая, но не может он выйти за ней,  а  сам  человек  не  придет  к
Врагу, и мука змеей сдавливает остановившееся сердце, и..."
     Я захлопнул книгу. То.
     ...Умирающая лошадь захлебывалась пеной,  силясь  приподнять  голову,
заглянуть в глаза человеку, убившему ее - мы славно скакали, лошадь, топча
гравий, траву, головы рисковых оборванцев с цепами и вилами, мы топтали их
разменные жизни - одной больше, одной меньше! - пока во вздувшихся  легких
твоих не осталось  воздуха  даже  на  предсмертное  ржание.  Прости  меня,
лошадь, я не вижу тебя, все тонет в водовороте распахнутых  глаз  Лаик,  в
шорохе слов ее: "Зачем, Эри? Зачем? Ведь я любила тебя..."
     Ты любила мерзавца, Лаик, дешевого подонка, сорвавшего рукав твой  из
любопытства, из потного мужского тщеславия, и не варки  придавили  Тяжелым
Словом твое тело - я это сделал, я!.. Ничего, Лаик, ничего, я иду,  я  уже
совсем иду, и если пена не разорвет и мое горло...
     Ворота  были  открыты,  и  левая  оторванная  створка,   покачиваясь,
скрипела на пронизывающем ветру. Наружную стену  затянуло  бурым  мхом,  и
лишь какой-то упрямый  одинокий  цветок  сиял  всем  безрассудством  белой
чашечки между брусами ноздреватого  камня.  Круглое  лицо  луны  любопытно
оглядывало запущенный бледный сад, выщербленный гранит парадной  лестницы,
отбрасывающей резкие черные тени; вспугнутые нетопыри  перечеркивали  диск
отшатнувшегося светила, и сводчатая, увитая  плющом  галерея  вывела  меня
наконец к острым наконечникам чугунной витиеватой ограды.
     Я никак не мог сосредоточиться на реальности совершавшегося,  и  даже
озноб от ночной прохлады, казалось, принадлежал не мне, а кому-то другому,
далекому, идущему  между  плитами,  вглядывающемуся  в  полустертые  имена
далеких  владетелей,  блестящих  кавалеров,  кокетливых  дам  в   сгнивших
оборках, чьи последние потомки ковыряют сейчас землю в Скиту  Отверженных,
добывая нелегкий хлеб свой в тени Слов, Знаков, Печатей -  и  все  потому,
что их Лаик, моя Лаик...
     Да, она не отбрасывает тени! И зеркало отказывает ей в  отражении!  -
но не тени и не отражению клялся я в душе своей, в крови своей, текущей  в
жилах,  капля  за  каплей,  и  вот  стоит  передо  мной  спрашивающий   за
неосторожность клятв. Всю, капля по капле... и я спотыкаюсь о  барельеф  с
родным лицом и коряво выписанными  датами  жизни.  Здравствуй,  Лаик.  Все
верно - ты действительно умерла молодой. Здравствуй.
     Я опустился на холмик и стал  распаковывать  привезенное  снаряжение.
Всю. Капля по капле.
     ...Я  проваливался  в  восхитительную  подмигивающую  бездну,  страх,
земной мой страх приветливо укрывал меня белесым струящимся плащом,  и  от
холода его стекали по щекам капли жгуче-соленого пота - по щекам, по шее -
багряный  пот,  уютный  страх,  поднимавшийся  во   мне   скрипом   черной
лакированной крышки с золотыми вензелями; дикое ожидание посеревших костей
и мрачной ухмылки безгубого рта, ожидание  бледных  извивающихся  нитей  в
полуразложившихся останках...
     Воздушное белое платье колыхнулось в подкравшемся ветре, он растрепал
белые волосы, тронул белые нити жемчуга, белые губы; и мрамор  измученного
лица ожил огромными кричащими глазами.
     "Уходи! - кричали глаза, - уходи... У тебя всего одна..."
     Одна. И я, урод, Живущий  в  последний  раз,  добровольно  переступаю
рыхлый порог свежевырытой земли, становясь Жившим в последний