ны  августейшей  семьи,  что   было
естественно, хотя никто из них и  близко  не  был  возле  крепости.  Затем
церемониймейстер назвал полковника русской армии Александра Засядько.
     Фридрих-Вильгельм III обнял Александра, расцеловал,  видимо  подражая
старым русским обычаям, что вышли из употребления еще при  Петре  Великом,
отступил на шаг, глядя в загорелое лицо молодого полковника.
     -- Вон каков, наш германский герой! Немецкая нация не забудет  вашего
подвига. Вы сделали для нас больше, чем дипломаты, армия  или  артиллерия.
На королевском совете вас решено было представить к дворянскому ордену  за
воинскую доблесть -- "Pour le merite". И считаю приятным долгом  добавить,
что никто из совета -- а у нас, немцев, в  совете  больше  народу,  чем  в
советах всех стран Европе вместе взятых -- никто не  возражал,  что  редко
бывает, а барон Мюфлинг даже выразил сожаление, что нельзя дать сразу  два
ордена!
     Лорд-канцлер  поднес  бархатную  подушечку,  где  блистал  невиданный
орден. Король умело прикрепил его к полковничьему мундиру Александра,  еще
раз обнял:
     -- Спасибо! Я в долгу у вас, Александр. Как  и  вся  немецкая  нация.
Если что понадобится, то... как говорят русские... только свистните!
     Он захохотал, довольный, он любил употреблять неожиданные  сравнения,
простонародные словечки, за что снискал  любовь  и  преданность  солдат  и
простых  крестьян.  А  хорошая  память  позволяла  хранить  их  в   памяти
бесчисленное множество.
     -- Благодарю вас, Ваше Величество,-- ответил  Александр  на  немецком
языке без намека на акцент.-- В этой войне  вы  показали  себя  не  просто
королем, их хоть пруд пруди, а настоящим вождем. А к вождям, как известно,
всегда стекались лучшие воины со всех краев света. Не по долгу,  а  потому
что верили в вождя. Так что я к вашим услугам и в грядущие дни и годы!
     Он отдал честь. Король засмеялся, русский  полковник  ответил  ему  в
тон, грубовато, но так, что он едва не замурлыкал от  удовольствия.  Спеша
попасть  на  глаза  королю,  высшие  придворные  бросились  к  Александру,
поздравляли, одаривали, приглашали в гости. Краем глаза он увидел  на  том
конце зала злое лицо Грессера, зеленое от ревности лицо Кэт,  радостные  и
вместе с тем обеспокоенные глаза Оли.
     Баронесса Адельгина,  юная  и  благоухающая,  прошептала  Александру,
потупя глазки:
     -- Завтра  я  весь  вечер  буду  дома...  Я  буду  рада  видеть  вас,
таинственный герой, у меня в гостях.
     Теперь и глаза Оли стали зелеными. Она, как и ее  родители,  вряд  ли
слышала их разговор, но многообещающая улыбка юной баронессы, родственницы
короля, говорила  сама  за  себя.  А  мужественный  полковник,  статный  и
красивый той хищной красотой разбойника или контрабандиста, что заставляет
трепетать сердца даже замужних, преданных семье и  дому  дам,  свободен  и
находится всего на расстоянии протянутой руки!
     -- Благодарю,-- он бросил короткий взгляд  на  побледневшую  девочку.
Дорасти сперва, говорил его взгляд. Рано тебе лезть в игры  взрослых.--  Я
обязательно приду. Если, конечно, нашу  часть  внезапно  не  перебросят  в
другое место.
     Она весело засмеялась. У нее было  нежное  румяное  лицо,  ямочки  на
щеках, блестящие глаза. Она дышала чистотой и здоровьем,  словно  жила  не
при дворе, а в далекой альпийской деревушке среди чистого воздуха, цветов,
теплого молока и родниковой воды.
     -- Ваша часть останется здесь еще на неделю. Я уже узнала!
     Засядько поклонился. У него было желание  сдвинуть  лопатки,  укрывая
спину от жалящего взгляда девочки.
     -- И если мое начальство  даст  мне  возможность  вырваться  хоть  на
миг...
     -- Ваша часть на отдыхе,-- заверила она весело.-- Видит Бог, все ваши
солдаты тоже заслужили отдых! Такой беспримерный марш  из  Сибири  в  нашу
солнечную Германию!
     Москва  не  совсем  в  Сибири,  хотел  было  возразить  он,  но  лишь
усмехнулся в ответ. Тогда пришлось бы сказать, что и  Германия  не  совсем
солнечная страна. Как же тогда назвать Италию и средиземноморские острова,
знойной Индией или вовсе арабскими пустынями, но баронесса лучилась сочной
красотой, от нее исходит мощный зов, на которой откликалась  его  звериная
натура, а не звериная не очень-то и сопротивлялась.
     Он подал руку, она положила ему  на  локоть  длинные,  но  пухленькие
пальцы, тоже розовые и сочные. Они пошли вдоль длинной стены, рассматривая
картины в тяжелых рамах. Гости постепенно оставались  позади,  встречались
только слуги с подносами,  потом  и  те  перестали  попадаться,  и,  когда
Адельгина увидела уютненький уединенный альков, Засядько тут же,  угадывая
ее желание, свернул, бережно усадил, сел рядом.
     -- Ах, Александр,-- сказала она томно,--  у  вас  такое  мужественное
имя!
     -- Его дал мне отец.
     -- Ах,-- сказала она со смехом,-- я уверена, что он дал вам не только
мужское имя...
     -- Надеюсь,-- пробормотал он, баронесса уже задышала чаще,  в  глазах
появился особенный блеск, алый рот призывно начал раскрываться.-- Но  если
вы не уверены...
     -- Мы, немцы, практичный  народ,--  ответила  она  с  низким  грудным
смехом.-- Мы предпочитаем проверять...
     Ее белые нежные руки обхватили его за шею. Сильный запах пряных духов
и пудры забил ноздри, под его пальцами ее  тело  было  мягким,  горячим  и
сочным, она слабо застонала, глаза ее томно полузакрылись. Засядько  начал
расстегивать ее пояс, как вдруг раздались быстрые шаги.
     Адельгина вздохнула и с неохотой  отстранилась.  В  то  же  мгновение
занавески колыхнулись, в щель просунулась голова Оли. Ее ясные серые глаза
потемнели, она с укором посмотрела на обоих, сказала:
     -- Александр Дмитриевич, вы обещали рассказать про Московский бой!
     Когда это я обещал, едва не сказал  он  сердито,  но  прикусил  язык.
Ребенок ревнует, это же ясно. Детская ревность, она не может видеть как ее
героя занимают другие женщины.
     -- Оля,-- сказал он просительно,-- давай я  расскажу  тебе  в  другой
раз.
     -- Вы все обещаете,-- обвинила она,-- а потом опять уедете!
     -- У меня служба.
     -- Но пока вы здесь...
     Адельгина прервала с досадой:
     -- Милое дитя, вернись к родителям. Наш герой расскажет тебе в другой
раз.
     Оля смотрела на нее исподлобья. Засядько чувствовал себя скверно,  он
ясно видел, что девочка хотела бы сказать,  но  баронесса  этого  пока  не
понимает.
     -- Почему не сейчас? -- сказала Оля таким капризным голосом, которого
Засядько у нее даже не предполагал.-- Он обещал, обещал!
     Она топнула ногой, только сейчас он в ее голосе  и  движениях  уловил
фальшь, догадался, что дочь Грессеров изображает капризного  избалованного
ребенка русских аристократов-самодуров, которому все было  позволено.  Ему
стало стыдно и неловко, ребенок цеплялся за  единственную  возможность  не
оставлять их наедине
     -- Иди домой,-- сказал Засядько настойчиво.
     Она смотрела в упор, ее глаза предательски  заблестели.  Нижняя  губа
начала подрагивать. Черт знает что,  подумал  он  в  неловкости.  Что  мне
остается делать? Не могу же я идти на поводу ревнивого ребенка!
     --  Господи,--  бросила  Адельгина  раздраженно,--  до  чего  же  эти
русские... Прости, Александр, я имею в виду этих бояр!  Они  не  понимают,
что считаться нужно не только со своими капризами!
     Укор в глазах девочки стал невыносимым. Засядько ощутил, что по спине
побежала теплая струйка  пота,  а  тот  жар,  который  путал  ясные  мысли
скабрезными фантазиями, внезапно поднялся по телу  наверх  и  перелился  в
уши, что запылали как факелы.
     -- Нам стоит выйти в сад,--  предложил  он.--  Мы  еще  не  осмотрели
королевские розы...
     Адельгина сердито фыркнула, поднялась, колыхнув белой нежной  грудью,
словно бы налитой горячим молоком. От нее шел жар, Засядько  подумал,  что
ожег бы пальцы... или губы, если бы не появилась дочь Грессеров.
     Оля посторонилась, они вышли, Адельгина цеплялась за  руку  Засядько,
прижималась грудью, она и на  ощупь  напоминала  ему  бычий  пузырь,  туго
налитый горячим молоком пополам с медом. Она была такая сочная и  лакомая,
что у него в самом деле начали снова  чесаться  руки  от  жажды  ухватить,
сдавить, мять...
     Быстро темнело,  слуги  неторопливо  зажигали  свечи,  светильники  с
бараньим жиром,  благовониями.  Засядько  и  Адельгина  в  благопристойном
молчании миновали слуг, вышли в сад. Тихо шелестели  фонтаны,  воздух  был
наполнен пряными запахами цветов.
     Адельгина сказала негромко:
     -- Дорогой герой, вон в той беседке мы могли бы обсудить...
     -- ...ваши прелести,-- добавил Засядько.
     Баронесса томно улыбнулась:
     -- Я хотела сказать "ваши мужские достоинства". Но я готова поставить
свои прелести против ваших достоинств!
     Изящная беседка была  увита  диким  виноградом.  Сквозь  редкие  щели
внутри беседки угадывалась широкая  круговая  скамейка.  Там  было  темно,
пробрались едва ли не ощупью. Адельгина опустилась на  скамью  со  вздохом
облегчения, смахнула рядом листья:
     -- Прошу вас, герой.
     Глаза баронессы блестели в полутьме как у дикого зверя, но  пахло  от
нее призывно, обещающе, даже многообещающе. Он наклонился к  ней,  отыскал
губами ее сочный горячий рот. Ее губы лишь на миг показались твердыми, тут
же наполнились горячей кровью, обожгли. Он ощутил как его руки словно сами
по себе начали  шарить  по  ее  телу,  натыкались  на  множество  крючков,
заколок, пуговиц
     И тут он услышал торопливый перестук каблучков. Адельгина не слышала,
она дышала томно, часто, полузакрыв глаза, уже двигалась и извивалась,  ее
грудь двигалась и просилась в его ладони, но Засядько ощутил  как  горячий
пыл оставляет его плоть: настойчивая девчонка спешит к беседке  и  вот-вот
заглянет...
     Он отдернул руки. Адельгина еще некоторое время извивалась,  наконец,
проговорила хриплым от страсти голосом:
     -- Что-то случилось?
     -- Да,-- сказал он глухо.
     -- Ты... контужен... или как?
     -- Скорее, или как... Вот оно собственной персоной.
     Залитая лунным светом на пороге возникла тонкая фигурка. Лицо было  в
тени, но Засядько  мог  себе  представить  какие  у  нее  глаза.  Он  даже
отодвинулся от роскошной баронессы, от которой шел  жар  как  от  горна  в
кузнице.
     -- Ой, вы здесь,-- сказал тоненький радостный голосок.--  А  вас  там
ищут! Вас, баронесса, такой высокий господин с голубой лентой через плечо,
а вас, Александр Дмитриевич, кроме барона Мюфлинга и Барклая де Толли, еще
и очень красивая женщина... вот с таким декольте!
     Баронесса глубоко вздохнула, ее  руки  обняли  Засядько  за  шею.  Он
усиленно раздумывал, кто бы это мог быть, он не знал никакой красивой дамы
с вот таким декольте, и страсть как-то незаметно угасла, а мозг очнулся  и
заработал, хотя и с перебоями и со скрипом.
     -- Пусть,-- шепнула баронесса жарко.-- Мы успеем...
     --  Не  при  ребенке  же,--  ответил  Засядько  сдавленно.--  Олечка,
спасибо, что сообщила. Иди, а то уже темно. Мы сейчас придем.
     Она беззаботно сказала:
     -- Да ничего, я подожду.
     -- Иди,-- прошипела баронесса зло.
     Облитая лунным светом головка на темном фоне неба повернулась,  затем
тонкий голос поговорил с внезапным страхом:
     -- Ой, как темно в самом деле! Я боюсь идти через темный сад.
     -- А как ты шла сюда? -- проговорила баронесса сердито.
     -- Да как-то не  обратила  внимания...  Пока  вы  не  напомнили,  что
темно... Ой, а сюда кто-то идет... Большой такой, страшный!..
     Голосок ее был детский,  испуганный.  Засядько  в  самом  деле  начал
слышать шаги, шорохи, движение листьев  и  прочие  звуки,  которые  раньше
замечал только в ночном дозоре, да и тогда они были большей частью обычным
фоном живых деревьев, где ползают и срываются оземь крупные жуки, шелестят
древесные мыши, важно топают ежи...
     Чертов поросенок, подумал он сердито. Пыл угасал  с  каждой  минутой,
постепенно в сложившейся ситуации начал находить и смешную сторону. Чертов
настырный и ревнивый поросенок!
     Молодая баронесса однако не находила  ничего  смешного.  Разъяренная,
часто дыша как бегущий на гору Змей, она поднялась  и  шумно  выбежала  из
беседки.
     Когда  она  скрылась  в  темноте,  Засядько   еще   некоторое   время
прислушивался к звукам:
     -- Ну, где же твой большой и страшный?
     Ответом было неловкое молчание, наконец, она прошептала:
     -- Я... мне... наверное почудилось... Вы  очень  сердитесь  на  меня,
Александр Дмитриевич?
     -- А ты как думаешь?
     -- Я сама не знаю, что на меня нашло...
     -- Так уж и не знаешь?
     -- Ну, это как бы само... Мне стыдно, Александр Дмитриевич. Мне очень
стыдно. Что я так себя вела...
     Если бы ты, поросенок, знал, подумал он угрюмо,  что  стыдно  и  мне.
Хотя не вижу причин стыдиться, но почему-то чувство стыда грызет изнутри и
не позволяет смотреть этой девочке-подростку в глаза.

     Глава 28

     Мюфлинг продолжал с интересом следить за ратными подвигами  Засядько,
который вскоре блеснул доблестью в жестоких боях  у  селения  Цонтин,  при
местечке Гольберг, при деревне Гейнесдорфе, на Каубахе...  Судьба  хранила
храбреца: он появлялся на самых опасных участках, но пули щадили  его  так
же, как уже много лет щадили французского императора.
     Удивился Мюфлинг лишь тому,  что  за  все  эти  подвиги  подполковник
получил только боевой орден святого Владимира 3-й степени.
     -- У вас есть недруги в генеральном штабе? -- спросил он дружески.
     Засядько видел проницательные глаза  барона,  за  которым  укрепилась
репутация не только стратега, но и умнейшего человека при дворе  прусского
короля. Мюфлинг улыбался печально, он уже знал  ответ.  Но  Засядько  лишь
пожал плечами:
     -- У кого нет врагов, тот не человек.
     -- Странно...-- пробормотал Мюфлинг.-- Очень странно. Вы отличились в
целом ряде сражений! Иные были выиграны лишь благодаря  вашему  таланту...
гм, странно...
     Засядько охотно бывал в обществе Мюфлинга еще и потому, что тот жил в
Веймаре, был близок с жившими  там  Гердером,  Гете,  Виландом,  Шиллером,
братьями Шлегель и ездил за несколько верст в Иену, где  Фихте  и  Шеллинг
преподавали философию.
     -- Наши женщины приносят в фонд армии  обручальные  кольца,--  сказал
однажды Мюфлинг.-- В Пруссии стало неприлично иметь золотую или серебряную
утварь! Страна еще не знала такого патриотического подъема. Десятого марта
король учредил орден Железного креста для награждения всех,  без  различия
происхождения и звания, кто отличился в боях с врагом...
     -- Я прочел оду Мориса Арндта "Бог, который создал железо,  не  хотел
рабов",-- сказал Засядько.-- Великолепно! Этот же  поэт  написал  на  днях
песню "Где  родина  немца"  Я  слышал  ее  сегодня  утром.  По-моему,  это
настоящая немецкая марсельеза...
     --  Верно,--  подтвердил  Мюфлинг,  глаза  всего  сдержанного  барона
заблестели как у  пылкого  юноши,--  люди  всех  сословий  горят  желанием
сражаться до полного освобождения родины. Их девизом стали начальные слова
песни "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес, Гот мит унс..."
     -- Германия, Германия превыше всего,-- перевел Александр задумчиво,--
и тогда Бог с нами... Похоже, что все эти алеманы, швабы,  боши,  тевты  и
сотни других народов или племен, не знаю как назвать  их  верно,  начинают
чувствовать, что они один народ -- германцы?
     -- Уже начинают. Хоть и  медленно  мелют  мельницы  богов,  но  верно
мелют. Когда-нибудь на месте этих сотен мелких  королевств  появится  одна
страна -- Германия!

     Вскоре разразилась четырехдневная Лейпцигская битва.  Против  Франции
сражалась вся Европа и многие народы Азии.  В  союзных  войсках  слышались
всевозможные  наречия.  Участвовали  даже  башкиры,  которых   французские
гренадеры, и в этой жестокой битве не утратившие чувства  юмора,  называли
амурами, потому что вооружение  башкир  состояло  из  лука  и  колчана  со
стрелами.
     Мюфлинг, вместе с Засядько наблюдавший  за  тем,  как  к  полю  брани
стягивались разноплеменные войска, окрестил лейпцигское  сражение  "битвой
народов", и вскоре это выражение стало крылатым.
     За четверо суток кровопролитной битвы Александр спал едва  ли  четыре
часа. Ему приходилось  со  своим  полком  затыкать  многочисленные  бреши,
которые  образовывались  после  стремительных  атак  французской   молодой
гвардии. Под градом  картечи  она  буквально  творила  чудеса,  вышибая  с
позиций более чем втрое  превосходящие  по  численности  силы  противника.
Знание иностранных языков сослужило Засядько хорошую службу:  в  возникшей
сумятице  нередко  приходилось  командовать  английскими  и   австрийскими
частями, выводя их из-под ударов и снова бросая в контратаки.
     В разгар боя весь саксонский корпус, до тех пор  остававшийся  верным
Наполеону, вдруг перешел на сторону союзников и  выпустил  по  французским
полкам заряды, предназначавшиеся для русских. Образовалась огромная брешь,
в  нее  Засядько  немедленно  бросил  свой  полк  и   разрозненные   части
австрийцев,  у  которых  были  убиты  старшие  офицеры.  Французы   быстро
опомнились и замкнули порыв за спиной у храбрецов, но Засядько повел  свой
полк вперед,  намереваясь  захватить  генеральный  штаб.  Сзади  раздалась
яростная канонада: союзные войска старались прорвать вновь возникшую линию
обороны противника.
     Вдруг  впереди  прогремел   оглушительный   взрыв.   Как   оказалось,
французские саперы неверно  истолковали  приказ  и  взорвали  единственный
мост, соединявший берега Эльстера. Засядько понял, что  эта  ошибка  может
стать для французов причиной катастрофы.
     -- Вперед! -- закричал он.-- Вперед, захватим Бонапарта!
     Весь полк дружно ринулся на неприятеля. Каждому чудилось, что вот-вот
удастся закончить эту мучительную войну, в которой победы обходятся дороже
поражений...
     Оттесняя французов к воде,  Засядько  видел,  как  маршал  Макдональд
разделся донага, прыгнул в воду и быстро поплыл к противоположному берегу.
Вся река была покрыта головами плывущих. Стремительное течение относило их
далеко вниз, крутило в водоворотах, било о камни.
     Левее по берегу отступал крупный польский отряд.  Поляки  мужественно
защищались, но под натиском превосходящих сил  были  оттеснены  к  реке  и
сражались уже по колено в воде. Наконец генерал Понятовский, незадолго  до
того произведенный императором в маршалы, велел войскам отступать  на  тот
берег, а сам бросился в воду, не слезая с коня.
     Александр видел, как быстро течение понесло  его  вместе  с  лошадью,
ударило о камни... Через  несколько  минут  вниз  поплыла  лишь  треуголка
польского маршала.
     Сзади  нарастало  "ура".  Русские  войска  прорвали  линию   обороны,
настигли полк Засядько и соединились с ним.
     В лейпцигском сражении было убито сто тридцать тысяч человек,  в  том
числе около пятидесяти тысяч французов. После этой битвы у  Наполеона  уже
не осталось союзников. Даже Мюрат поставил свои войска на службу коалиции.
Саксонцы и баденцы, которые до последнего  времени  еще  оставались  верны
императору, теперь стреляли по французскому арьергарду.
     Пятьдесят тысяч баварцев под начальством Вреде укрепились на Майне  с
целью отрезать Наполеону отступление.  Узнав  об  этом,  император  горько
усмехнулся. Баварский генерал Вреде до недавнего времени  командовал  этим
же корпусом в его войсках...
     Схватка произошла у Ганау. По приказу Наполеона  Друо  с  батареей  в
пятьдесят орудий открыл огонь по неприятельской коннице в сорока шагах  от
нее и прорубил дорогу через толпу баварского корпуса.  Саксонцы  потерпели
сокрушительное поражение, корпус был буквально истреблен.
     "Я мог, конечно, сделать его графом,-- презрительно сказал Наполеон о
Вреде,-- но так и не смог сделать из него полководца".
     За героизм, мужество и  находчивость  в  Лейпцигской  битве