о. Он  подошел  к  окну,  помахал  рукой.  С
корабля его не увидят, ясно, но пусть Али-паша думает, что он подает  знак
своим людям, а те передадут на корабль
     Али-паша поднялся во весь рост, и стало видно еще яснее, что  это  не
паша, а отважный и удачливый  разбойник,  взявший  власть  своими  руками,
которые не высыхают от крови.
     -- Ты знаешь,-- закричал он страшно,-- что стало с теми, кто  пытался
мне угрожать?
     Засядько чувствовал ярость атамана шайки, но понимал и  то,  что  тот
держит злость под контролем, а кричит и вот-вот пустит пену бешенства  для
острастки, чтобы русский офицер дрогнул. Но и показывать что  понял,  тоже
нельзя. Тогда в самом деле взбесится...
     В этот  момент  к  Али-паше  скользнул  неслышно  тот  самый  холеный
сановник,  что-то  шепнул  подобострастно.  Али-паша  несколько  мгновений
смотрел на русского офицера. Грудь его опустилась, он вдруг спросил совсем
будничным голосом:
     -- А ты не тот ли Зась-ядь, который разбил доблестного Селим-бея?
     -- Доблестного? -- переспросил Засядько.--  Мне  показалось,  что  он
сражался хреново.
     Али-паша впился взглядом в его глаза:
     -- Теперь и мне так кажется. Когда он с семью тысячами солдат не смог
удержать крепости. А у тебя было не больше тысячи?
     -- Семьсот,-- поправил Засядько.-- И двести местных жителей.
     Али-паша сел, рабыни тут же принялись массировать и разглаживать  его
огромные ступни. Глядя на Засядько исподлобья, внезапно предложил:
     -- Выпьешь со мной?
     -- На службе не пью,-- ответил Засядько.
     -- Девок хочешь? Вот этих подарю! Или отбери любых.
     -- Уже есть,-- сказал он нехотя.-- Хотя... если еще  остались  такие,
что в моем вкусе, я бы взял. А пока решим насчет крепости.
     Али-паша взмахом отпустил сановника. На Засядько смотрел набычившись,
но, чувствуя в самом офицере силу и помня о фрегате, чьи пушки нацелены на
этот дворец, кисло улыбнулся:
     -- Я имею фирман от султана на овладение этими землями. Ну,  и  этими
тоже. Почти... Но раз уж подошел флот наших друзей русских, то я  оставляю
им город. А сам с правоверными воинами  пойду  дальше  резать  всяких  там
греков, сербов и прочих христиан. Надо очистить  благословенную  землю  от
неверных!
     Засядько стиснул зубы.  Коротко  поклонившись,  кивнул  бледному  как
смерть знаменосцу, повернулся, и они пошли  к  выходу.  На  дверях  стояли
янычары, страшно скалили зубы, намекающе пробовали ногтем большого  пальца
лезвия своих кривых мечей, но Засядько скользил по ним  скучающим  взором,
как на выцветший узор на старых вытертых коврах.

     Знаменосец изо всех сил  старался  не  ускорять  шаг.  Его  распирала
ликующая щенячья радость. Они были у страшного  Али-паши,  предъявили  ему
требования -- подумать только! -- и не только вышли  живыми,  но  добились
своего. Да еще как добились!
     У ворот его гренадеры стояли в каре. Вокруг  бесновалась  толпа  дико
орущих  и  визжащих  разбойников.  Над  головами  блистали  сабли,  кто-то
выстрелил в воздух. Солдаты стояли бледные, с решительными лицами.  Увидев
своего капитана, закричали радостно, но острия штыков все так же упирали в
животы разбойников.
     -- Али-паша уходит! -- крикнул Засядько громко. Он адресовался своим,
но так, чтобы слышали и те, кто  надеялся  смять  ненавистных  христиан.--
Город под нашей защитой!
     Среди разбойников  крик  поднялся  такой,  что  его  оглушило.  Снова
заблистали сабли. Солдаты подались в стороны, и Засядько предусмотрительно
вдвинулся в их строй. Тут же  заметил  как  появились  люди  из  окружения
Али-паши, начали успокаивать воинов истинной веры, даже оттаскивать силой.
     Когда разозленную толпу увели, Афонин спросил неверяще:
     -- Ваше благородие, неужто удалось?
     -- Я ты не верил?
     -- Да я то верил...  в  вашу  удачу,  ваше  благородие...  да  только
Али-паша, говорят, совсем закусил удила. Грозится на Стамбул пойти,  семью
султана вырезать и свое племя на престоле усадить!
     -- Гм... солдатские уши слышат больше, чем генеральские в Петербурге.
Ты прав, с Али-пашой еще повозиться придется. Таких  людей  земля  рождает
редко.
     Знаменосец смотрел влюбленными глазами
     -- Разве что в Малороссии родился такой... Вы не заметили,  он  похож
на вас, ваше благородие?
     Афонин пробурчал:
     -- Надо спросить у  бывалых  людей,  не  разбойничал  ли  Али-паша  в
молодости в степях Малороссии. Чем черт не шутит, когда бог спит?  Яблочко
от яблони... Не зря же нашла коса на камень!
     В городе Засядько велел солдатам разбиться  на  группы  в  три-четыре
человека, не разлучаться, беречь друг другу спину. Люди Али-паши  покидают
город, но могут не удержаться от соблазна напасть  на  одинокого  солдата,
затем в качестве трофея долго таскать  его  отрубленную  голову.  А  то  и
засушат и будут хранить как сувенир, чтобы и внуки видели  доблесть  деда,
нападавшего не только на  толстых  торговцев,  но  и  на  профессиональных
солдат!
     Дома зияли выбитыми окнами и распахнутыми, а то и сорванными с петель
дверями. Трупы лежали на улицах,  ветерок  растрепывал  волосы  и  задирал
подолы убитых женщин. Мужчины лежали в лужах  крови  жестоко  изрубленные,
словно и мертвых секли ятаганами.  Улицы  были  усеяны  обломками  мебели,
выброшенной из окон, осколками посуды, обрывками  одежды,  одеял.  Ветерок
гонял по закоулкам облачка легкого пуха из распоротых перин и подушек.
     -- К воротам,-- велел Засядько коротко.-- Боря, возьми дюжину солдат,
обойди вон тот квартал.
     -- Где тебя искать?
     -- На пристани. Уцелевших от резни сейчас грузят  на  корабли.  Турки
покупают всех, кто молод и здоров. В империи  всем  находят  применение...
Тебя бы, скажем, на галеру не взяли, хлипковат, но коз пасти...
     Куприянов обиделся:
     -- Коз!.. Козы сами пасутся. Я бы у них  сразу  султаном  стал.  А  у
султанов знаешь какие гаремы?
     -- Султаном коз?
     Куприянов увел отряд быстром  шагом,  а  Засядько  бегом  заспешил  к
пристани. За ним тяжело  грохотали  солдатские  сапоги.  Покидающие  город
отряды Али-паши угрюмо жались к стенам домов.  Почти  все  тащили  узлы  с
награбленным, кое-кто нагрузил тюками жителей, теперь гнали их как  рабов,
используя в качестве мулов.
     Солдаты  роптали,  несчастные  были  жестоко  избиты,  шатались,   но
Засядько велел не задерживаться. Красивая смерть бывает  только  в  разгар
боя, а потом идут отвратительные будни войны с их грабежами, беззаконием и
медленным умиранием от ран. И пока еще реально не придумано как  во  время
войн щадить от насилия мирных жителей.

     Глава 18

     Большая часть  людей  Али-паши  уходила  берегом,  там  остались  еще
неразграбленные города и села, но часть с  богатой  добычей  грузилась  на
корабли. Когда Засядько явился на пристань, по трапам уже тянулись  унылые
цепочки рабов, вчера еще  достойных  жителей  Превезы.  Российский  фрегат
стоял, повернувшись боком, черные дула орудий смотрели в упор. Видны  были
аккуратные пирамиды ядер. Канониры стояли  наготове,  факелы  в  их  руках
горели.
     Он стиснул зубы, но молчал. Россия  ради  укрепления  своей  мощи  не
гнушается и таким  союзником.  Более  того,  в  случае  какого-либо  спора
российское командование тут же наказывает своих офицеров, стремясь угодить
той стороне, пусть даже таким дикарям. Эта стычка с Али-пашой наверняка не
пройдет  безнаказанно.  Но  есть  пределы,  за  которые   русский   офицер
переступить не в силах. И честь свою топтать  не  даст,  ибо  это  частица
чести России, что бы там не говорили чиновники в Генштабе!
     -- Стойте,-- сказал он внезапно, двое солдат с готовностью  бросились
на мостки, остановили пожилого человека в изорванной одежде.-- Это не грек
и не серб!
     Янычары  закричали  возмущенно,  солдаты  выставили  штыки.   Человек
огляделся дико, внезапно вскрикнул с надеждой, быстро-быстро заговорил  на
немецком:
     -- Ради всех святых,  спасите!  Я  торговец  из  Кельна,  меня  здесь
ограбили, а теперь хотят продать в каменоломню...
     Засядько сделал знак солдатам, те выдернули немца из цепочки пленных,
спрятали за своими спинами. Остальные невольники с криками и плачем начали
протягивать руки, прося защиты. Янычары с рычанием били их плашмя саблями,
гнали на корабль.
     Торговец дрожал, шептал благодарности, обещал расплатиться в  Кельне.
Солдаты роптали, смотрели на проклятых турков злыми глазами. К тому же эти
разбойники вовсе не турки, турки сейчас тоже союзники, это  вчера  с  ними
воевали, и завтра, похоже, будут, а сегодня голова кругом идет, кто с  кем
и за что бьется -- непонятно... Добро бы за  веру  истинную  православную,
так нет же: янычары на глазах режут как овец православных сербов и греков,
а ты стой, не вмешивайся, даже улыбайся, ибо Россия от этой  резни  что-то
да перепадет.
     Перепасть перепадет, подумал Засядько  угрюмо,  да  только  имя  Руси
будет замарано. Лучше не брать  свою  долю  из  награбленного,  потом  это
богатство боком выйдет.
     Еще двоих он вырвал из рядов невольников, признав в  них  европейцев,
на большее не решился. И так  с  него,  скорее  всего,  сорвут  эполеты  и
отправят в солдаты.
     Затем  послышался  конский  топот.  В  сопровождении  большой  группы
всадников впереди скакал высокий чернобородый мужчина. Белые зубы блестели
в черной как смоль бороде, глаза были  дикие,  разбойничьи,  он  выделялся
статью и удалью.
     Засядько невольно залюбовался  главарем  разбойников,  который  сумел
завоевать целую страну и теперь угрожает самому султану. Он был  по-своему
красив, как  бывает  красив  хищный  зверь,  полный  силы  и  ловкости.  И
головорезов подобрал под стать себе, но и среди них  выделяется  как  орел
среди кречетов.
     -- Зась-ядь,-- крикнул Али-паша предостерегающе,-- мои люди  жалуются
на тебя!
     Засядько помахал ему рукой:
     -- Почему? Разве союзникам не принято делиться?
     Али-паша оскалил зубы в понимающей улыбке:
     -- Но город-то я брал один?
     -- Наш флот перехватил эскадру французов, что шла сюда на помощь...
     Он умолк, сердце екнуло. По трапу гнали женщин, среди  них  мелькнуло
знакомое лицо. Трое из женщин прижимали к себе плачущих детей.
     Али-паша проследил за взглядом русского офицера:
     -- А, женщины... Это всегда самый сладкий товар.
     -- Мне нужна вон та,-- сказал Засядько внезапно охрипшим голосом.
     Он бросился на сходни, сорвал с женщины покрывало. На него  взглянуло
дикое, заплаканное лицо Кэт. Губы ее распухли, глаза были красные от слез.
Она обеими руками прижимала к груди маленькую Олю. Та выглядела  измучено,
но,  завидев  красивого  русского  офицера,  улыбнулась  сквозь  слезы   и
протянула к нему ручонки.
     -- Господи,  Кэт!..--  он  обернулся  к  Али-паше.--  Эту  женщину  я
забираю!
     За спиной Али-паши раздался  грозный  ропот.  Янычары  уже  перестали
обращать внимание даже на пушки фрегата, под прицелом которых  находились.
Гнев и унижение были на их лицах. Один подъехал к вожаку, что-то выкрикнул
гневно.
     Али-паша  кивнул,  обернулся  к  Засядько.  Черные  цыганские   глаза
смеялись:
     -- Он говорит, что это его женщина. Он поймал ее! Что скажешь на это,
гяур?
     -- Это женщина -- русская,-- сказал  Засядько  с  яростью.--  Она  не
может быть его добычей.
     -- Это война,-- ответил Али-паша философски.--  Мы  все  можем  стать
добычей воронья.
     -- Эту женщину я не отдам,-- заявил Засядько.
     Солдаты с готовностью сомкнулись вокруг  Кэт.  Али-паша  сделал  знак
своим людям, те вытащили ятаганы и окружили группу русских солдат. Их было
вдесятеро больше, и здесь, как понимал Засядько, пушки фрегата не помогут.
     -- Ладно,-- сказал  он  сдержанно,--  я  признаю  его  право  на  эту
женщину...
     Глаза Кэт в испуге расширились, солдаты заворчали. Лишь маленькая Оля
смотрела на Засядько и тянула к нему руки.
     -- Ну вот и хорошо,-- сказал Али-паша с победной усмешкой.  В  глазах
была радость, он заставил отступить железного капитана,  о  котором  знали
уже и французы, и турки, и всякие там сербы с греками.
     Засядько вытащил кисет с монетами:
     -- Здесь сто цехинов. Я предлагаю за эту женщину!
     Янычар, который  был  хозяином  Кэт,  отрицательно  покачал  головой.
Али-паша понимающе засмеялся. Любую женщину можно купить за цехин, но  его
люди, хоть и разбойники, гордость ставят выше денег!
     Кэт  попробовали  утащить,  но  штыки  солдат  все  еще  загораживали
янычарам путь. На Засядько оглядывались, ждали его последнее слово.
     -- Ладно,-- сказал он хмуро,-- тогда будем говорить не как  торговцы,
а как мужчины. Я ставлю эти монеты, а ты ставишь женщину. Мы можем сыграть
хоть в кости, хоть тянуть жребий...
     Янычар отрицательно покачал головой, хлопнул ладонью по эфесу кривого
меча. Али-паша объяснил:
     -- Он говорит, мужчины объясняются языком оружия.
     -- Он прав,-- ответил Засядько просто.
     Среди янычар пошло оживление. Али-паша смотрел внимательно:
     -- Ты отважный командир, но так ли ты хорош в схватке? Если  один  на
один? Здесь выучка франков не поможет.  В  поединки  сомкнутым  строем  не
ходят!
     Засядько смолчал, что он не родился русским офицером. Слышно было как
вскрикнула Кэт, заплакала. Солдаты подались в  стороны,  образовали  круг.
Янычары слезали с коней, тоже помогали гренадерам освободить площадку  для
поединка. У людей Али-паши горели глаза, все азартно переговаривались,  из
рук  в  руки  переходили  монеты.  Засядько  заметил,  что  некоторое   из
гренадеров, поддавшись общему настроению, тоже о  чем-то  уговаривались  с
янычарами, бились о заклад, складывали в узелочек монеты, золотые  кольца,
серьги.
     Я вам покажу, подумал он зло. Ишь,  двух  драчливых  петухов  узрели!
Ладно, разберусь, кто против меня ставил, сквозь строй мерзавцев...
     Он обнажил шпагу, посмотрел на янычара и швырнул ее Афонину. Один  из
воинов в чалме с готовностью протянул свой ятаган.  Александр  взвесил  на
руке, оглядел широкое лезвие, загнутое и хорошо сбалансированное, кивнул.
     Кроме двух поединщиков  площадка  была  пуста,  гренадеры  и  янычары
стояли вперемешку, сцепились руками,  держали  линию.  Остальные  смотрели
через головы, выкрикивали, свистели, кричали.
     Янычар был рослым и длинноруким, на смуглом лице глаза горели злобой,
в сухом жилистом теле чувствовалась звериная мощь.  Засядько  видел  краем
глаза как Али-паша обменялся монетами  с  кем-то  из  ближних  соратников,
затем все перестало существовать, кроме  противника.  Тот  шел  навстречу,
поигрывая ятаганом. Солнечные зайчики кололи глаза.
     Засядько тоже сделал шаг вперед, в сторону, их ятаганы встретились  в
воздухе. Лязг, скрежет, оба замерли, пробуя силу  рук  друг  друга,  глядя
глаза в глаза. Засядько чувствовал  сильный  запах  немытого  тела,  видел
вздувшиеся жилы на шее. Разом отпрянули,  еще  дважды  скрестили  мечи,  и
разошлись,  уже  ощутив  мощь  друг  друга,  и  показав  окружающим,   что
встретились не новички, и легкой победы не будет.
     Гренадеры дисциплинированно молчали. Янычары орали,  верещали,  лезли
через головы живой цепи. Русский офицер и  воин  Али-паши  сошлись  снова.
Оружие заблестело, раздался непрекращающийся звон, ятаганы сталкивались  с
такой быстротой, словно противники сражались двумя мечами.
     В яростных глазах  янычара  Засядько  впервые  уловил  уважение.  Оба
фехтовали,  стоя  посредине,  потом  Засядько   начал   медленно   теснить
противника, не давая перейти в атаку, осыпал частыми ударами, и все  время
стерегся ответного выпада.
     Янычар дышал все тяжелее, не привык к затяжным боям. В нем  еще  жила
свирепая сила, но Засядько чувствовал растерянность и растущий  страх.  Он
привык добиваться  быстрой  победы,  а  этот  русский  оказался  настоящим
воином.
     Они прошли еще по кругу, выказывая свое мастерство, но  теперь  крики
янычар стали тише. Засядько внезапно отпрянул, предложил быстро:
     -- Откажись от женщины?
     Янычар зарычал  и  бросился  вперед  из  последних  сил.  Еще  дважды
скрестили мечи со звоном, затем Засядько даже не проводя обманного приема,
просто воспользовался усталостью противника. Пока тот с побледневшим лицом
старался удержать в занемевших после удара пальцах ятаган, Засядько быстро
ударил еще. Лезвие полоснуло по жилистой шее.  Послышался  хруст,  щелчки,
будто лопались натянутые струны.
     В гробовом молчании голова покатилась в пыли, а  обезглавленное  тело
осело,  разбрызгивая  струи  крови.  Цепь  распалась,  янычары   бросились
поднимать сраженного товарища, кто-то подхватил и унес отрубленную голову.
     Али-паша подъехал конем, смотрел сверху вниз со странным выражением:
     -- Жаль, что ты не мой офицер... Я бы  тебя  сделал  правителем  этих
земель. А потом и наследником.
     -- Мне не идут шаровары,-- ответил Засядько.
     Али-паша оскалил зубы в усмешке:
     -- Откуда знаешь? Ты ж не пробовал.
     -- Я? -- удивился Засядько.
     Глаза Али-паши стали внимательными:
     -- Постой, постой... Ты казак? Что-то в тебе есть от запорожца!
     -- Угадал.
     Али-паша досадливо ударил кулаком по луке седла:
     --  То-то  ты  дрался  так...  знакомо.   Ну   да   ладно.   Надеюсь,
всемилостивейший Аллах мне простит, что  я  поставил  на  тебя...  хотя  и
сомневался. А так как все ставили на Абдуллу, то я выиграл у всех...
     -- Деньги что,-- сказал Засядько,-- зато они еще раз  убедились,  что
ты пашой стал не зря.
     -- Потеряв деньги,-- засмеялся Али-паша,-- все умнеют! И  я  умнел...
Только я умнел быстрее других. Ты  прав,  больше  уважать  будут.  Женщина
твоя.
     Он повернул коня, поехал прочь. Засядько отдал  ятаган  хозяину,  тот
сказал со смешанным чувством:
     -- Хоть я проиграл десять монет, зато  буду  рассказывать,  что  моим
ятаганом убит могучий Абдулла Емель-бек, которому не было равных!
     Он вскочил на коня и, гикнув люто, пустил его галопом догонять отряд.
Кэт, трепещущая и  запуганная,  протиснулась  к  Засядько.  Оля,  наконец,
сумела перебраться к нему на руки,  тут  же  обняла  за  шею,  запечатлела
жаркий поцелуй на щеке. Кэт прошептала:
     -- Господи, Саша... Вы так рисковали!
     Она дрожала и отводила взор от обезглавленного  тела  в  луже  крови.
Афонин, улыбаясь как крокодил, подал шпагу. Спрошу позже, решил  Засядько.
Похоже, все-таки ставил на меня. Ишь, довольный! Да, наверное,  лояльность
моих солдат не позволила ставить на  янычара.  У  русских  стадность  выше
личной выгоды.
     -- Где барон? -- поинтересовался он сухо.
     Кэт зябко повела плечами. Платье на груди  было  изорвано,  на  белой
нежной шее виднелись кровоподтеки.
     -- Не знаю... Когда эти  ужасные  люди  ворвались  в  дом,  боюсь,  я
потеряла сознание. Когда очнулась, меня уже тащили на  улицу.  Зигмунда  я
больше не видела.
     -- Значит, он мог остаться жив?
     -- Не знаю,-- прошептала она,-- я ничего не знаю...
     Оля поерзала, умащиваясь, чмокнула его в щеку, голосок был серьезным:
     -- Ты помнишь, что я выйду за тебя замуж?
     Он легонько шлепнул ее по оттопыренной попке:
     -- Конечно-конечно. Но чуть подрасти сперва... Кэт, вы не тревожьтесь
раньше времени. Я сейчас пошлю людей искать барона. Здесь не  такой  уж  и
большой городишко, корабли еще отчалить не успели. Мы все обыщем!
     В ее больших и все еще прекрасных  глазах  были  мольба  и  отчаяние.
Слезы блестели, губы распухли  и  вздрагивали.  Малышка  прижалась  щекой,
счастливо посапывала. Ее крохотные пальчики были нежные и теплые.

     Странно, ненависти к Грессеру уже не было. Оставалась только  жалость
к Кэт, ее нелепой неустроенности. Прав был Афонин, им бы ехать за колонной
русских солдат, но Грессер  тогда  стегнул  коней  и  умчался.  Даже  если
понимал, что советуют для его же пользы, но это как  раз  могло  разъярить
еще  больше.  Мужчи