едующие сутки - очнулся мужчина.
     Клима расспрашивал военный следователь.
     После следователя их посетил Петрович.
     Финальные игры в Гаване закончились. Первое место по рапире досталось
Мари Лубан, а по боксу - Баркету. Клим и  Ника  из-за  пропуска  финальных
боев не получили зачетных мест, а были  награждены  памятными  призами  за
мастерство, проявленное в последних поединках. Клим ничуть  не  переживал,
но Ника самолюбиво расстроилась.
     Петрович сообщил также, что команда советских спортсменов  задержится
на Кубе еще пять дней - будут экскурсии  на  ближайшие  острова,  в  музеи
Гаваны, в театры, поездка к дому Хемингуэя. Климу и Нике эти дни  придется
провести в больнице, под присмотром врачей, но домой они  могут  вернуться
вместе с командой. Если, конечно, у них все будет в порядке.
     Клим рассказал все, чему они были  свидетели,  начиная  от  появления
вооруженных незнакомцев на яхте и кончая ее крушением. Про кресло он решил
не упоминать.
     Он не сказал про кресло ни следователю, ни врачам. Генератор  утонул,
найти его на большой глубине нечего было и думать, а простое упоминание  о
нем вызвало бы дополнительное любопытство, но уже  не  у  следователя,  а,
скорее, у психиатра.
     "Ну их к Богу, еще невменяемым прослывешь!"
     - Судно появилось из тумана и надвинулось быстро, - рассказывал Клим.
- Ударило яхту прямо по каюте, где в этот  момент  находились  и  владелец
яхты, и оба гражданина с  автоматами.  Маловероятно,  чтобы  после  такого
удара кто-либо из них остался жив.
     - Мы запросили военную базу, - сказал следователь,  -  нам  ответили,
что сведений о времени и пути следования своих кораблей они не дают.  Наши
морские пограничники говорят, что обычно военные суда и в тумане  идут  со
скоростью 20-25 узлов. Вас с сеньоритой спасло то, что вы в  момент  удара
находились на корме.
     - Да, нас просто швырнуло в воду.
     Следователь  простился  с  Климом,  попросил  передать   его   добрые
пожелания сеньорите и покинул палату.


     Усадьба портовой больницы была обнесена невысокой оградой  из  белого
ракушечника. Задние двери  выходили  в  небольшой  садик,  где  посередине
цветочной клумбы плескался  маленький  веселый  фонтанчик.  Возле  стенки,
выходящей к  морю,  росли  короткоствольные  мохнатые  пальмы  с  длинными
перистыми листьями.
     Тут же под пальмами стояли плетеные шезлонги, и больные,  которым  не
был прописан постельный режим, все свободное от сна, еды и процедур  время
проводили обычно в саду.
     Ветер дул с моря, листья пальм раскачивались  над  головой  и  жестко
поскрипывали. Ника сидела в шезлонге,  запахнувшись  в  больничный  халат,
прямая, как свечка, из-за гипсового корсета и  дожидалась  Клима,  который
задержался у врача.
     Сестра  закончила  бинтовать  ему  ногу,  укрепила  повязку  клестом,
помогла натянуть халат, подала костыль и проводила в кабинет к врачу. Клим
считал, что вполне мог бы обойтись и без провожатого, и  без  костыля,  но
врач не советовал без нужды напрягать раненую мышцу.
     - Присаживайтесь, - сказал  врач  и  с  улыбкой  кивнул  за  окно.  -
Сеньорита Ника уже дожидается вас в саду. Но я решил с вами поговорить.
     - Пожалуйста!
     Клим устроился на лежаке, поставив рядом костыль.
     Врач повернулся к столу.  Сняв  очки,  медленно  сложил  их  дужки  и
задумчиво постучал очками по настольному стеклу.
     - Скажите, - неторопливо начал он,  -  сейчас  вы  уже  точно  можете
восстановить все,  что  с  вами  случилось  до  того  момента,  когда  вас
выбросило в море?
     - Ну, более или менее, - ответил Клим.
     - Не могли вас еще на яхте  ранить,  выстрелить  в  вас  или  ударить
чем-либо?
     - Насколько я помню, нет. А почему вы спрашиваете?
     - Видите ли, что касается сеньориты, то  у  нее  все,  как  следовало
ожидать - ушибы, ссадины, переломы  двух  ребер,  -  последствия  удара  о
поручни яхты, о палубу и так далее. Но где вы могли получить свою  рану  в
бедре, я понять не могу. Может быть, это случилось потом, уже в воде или в
ящике, в котором вас обнаружили?
     - Не знаю, право, - осторожно ответил Клим. - Я смутно восстанавливаю
события, после падения в воду. Хоть мы и не попали  под  прямой  удар,  но
швырнуло нас как следует.
     Клим уже догадывался, что занимает врача, однако старался не  входить
в подробности, - врать ему не хотелось, но и сказать правду, что  рану  на
бедре сделало его собственное воображение, он, конечно, не мог.
     - А что у вас вызывает сомнения? - спросил он.
     - Не то чтобы сомнения. Скорее - недоумение. Ваша рана столь необычна
на вид, я никак не могу понять, где и как вы ее умудрились заполучить.
     - Очевидно, напоролся на что-то острое при падении.
     - Хотел бы я посмотреть, на  что  вы  могли  напороться.  Да  и  рана
сделана не острым, а скорее, тупым предметом. На вас были брюки?
     - Конечно. Отечественные джинсы из серой хлопчатки.
     - Поэтому, можно ожидать, что в ране останутся обрывки  ткани,  нитки
или еще что-либо. Но рана ваша такая аккуратная, и такая чистая, просто  -
стерильная. Вы ничем ее не бинтовали?
     - Когда же мне было ее бинтовать?  Может  быть,  ее  промыло  морской
водой?
     - Может быть... может быть... - задумчиво заключил врач.
     Видимо, сомнения все еще не оставили его, и Клим решил  сменить  тему
разговора.
     - Наверное, все же хорошо, - сказал он, - что в ране не оказалось  ни
тряпок, ни ниток, ни других посторонних вещей.
     - Конечно! - улыбнулся врач. - Конечно, хорошо.  Не  думайте,  что  я
сожалею, то ваша рана не была забита клочьями  ваших  штанов,  грязью  или
чем-либо еще, и все только для того, чтобы не вызывать у меня  недоумения.
Мое недоумение должно вас радовать. И  меня  оно  тоже  радует.  Состояние
вашей раны таково, что вы можете дня через три отложить в сторону  костыль
и обходиться поначалу простой тростью. Я достану  вам  хорошую  бамбуковую
трость, и вы увезете ее на родину как память о нашей  больнице  и  о  моем
недоумении. Передайте привет сеньорите. Я жду ее завтра утром.
     Опираясь на костыль, Клим вышел в сад, подтащил к шезлонгу  Ники  еще
один шезлонг и расположился на нем, вытянув больную ногу.
     - Ты так ловко управляешься с костылем, - сказала Ника, -  как  будто
таскаешь его много лет.  Как  Джон  Сильвер.  Для  полного  сходства  тебе
недостает только деревянной ноги. Что сказал врач? Он не  собирается  тебе
эту ногу отпилить?
     - Врач сказал, что у меня все хорошо. Даже слишком хорошо  -  поэтому
он меня и пригласил к себе.  Ему  понравилась  моя  рана  на  ноге,  и  он
расспрашивал, как мне удалось ее получить. Меня так и подмывало рассказать
ему все, как было, но я не знал,  любит  ли  врач  фантастику.  Во  всяком
случае, он всего на миллиметр не дошел до ответа на свой  вопрос.  Ему  бы
только сходить в гардеробную, к кастелянше, и попросить мои штаны.
     - И что бы он на них увидел?
     - В том-то и дело, ничего бы не увидел. Он увидел бы целые джинсы, на
которых нет ни одной дыры.
     - На самом деле?
     - Конечно. Вспомни камзол дона Мигеля. На нем так и не осталось следа
от удара шпаги.
     - Он мог натянуть камзол и после ранения. Ты - другое дело.
     - Именно - другое. Не мог же я там бегать без штанов.
     - Я про это и говорю.
     Ника подобрала под себя ноги, прикрыла халатом колени.  Вдруг  быстро
махнула рукой и поморщилась от боли под гипсовым корсетом.
     - Ты чего?
     - А, так... Муху хотела поймать.
     - Это еще зачем?
     - Реакцию проверяла.
     - Ну и как, поймала?
     - А ты не улыбайся, Клим. Думаешь, это очень  приятно,  -  брожу  как
сонная, все оглядываюсь да за шпагу хватаюсь, которой нет.
     - Пройдет! Это все остатки возбуждения в мозгу, после электрогипноза.
Бывает, знаешь, после тяжелого сна проснешься, глаза откроешь,  а  в  себя
долго прийти не можешь. А тут был не сон. Мощное воздействие генератора на
сознание.
     - Да, уж куда мощнее. Как сейчас все помню!.. - Ника  закрыла  глаза,
протянула руки. - Помню, как вот  этими  руками  надевала  принцу  на  шею
королевский медальон с завещанием... Ты только  подумай,  Клим,  я  видела
живого сына Филиппа Четвертого,  о  котором  вся  твоя  история  не  знает
ничего, потому что он  так  и  умер  неизвестный  три  столетия  назад.  Я
единственный живой человек на планете, который  прошел  по  главной  улице
Порт-Ройяла, видел настоящий флибустьерский кабак Джона Литтона.  А  ты  -
один среди всех историков мира читал и  помнишь  никому,  кроме  тебя,  не
известное четверостишье из никому не известной  пьесы  Кальдерона.  С  ума
сойти!.. Нет, нас с тобой тут обязательно нужно в музей. Или  в  институт.
Специальный  институт  очевидцев   средневековой   культуры   на   Ямайке.
Экскурсанты со всего мира будут приезжать, чтобы только на нас посмотреть.
     - Да, здорово рассказываешь. Тебя  бы  только  экскурсоводом  в  этот
институт.
     - А что - неправда?
     - Все правда. И  даже  институт  для  нас  с  тобой  имеется.  Только
называется иначе - психоневрологический. Вот туда мы с  тобой  и  попадем,
это уж точно. Только рассказывать начни.
     - Да! - согласилась Ника. - Всерьез не поверят. Вот  если  бы  кресло
достать.
     - Безнадежное  дело.  Там  глубина,  наверное,  с  километр.  Да  еще
течением унесло Бог весть куда. Нет, нам с тобой пока нужно помалкивать. И
так здешний невропатолог на меня с таким выражением поглядывает.
     Пара попугаев пролетела прямо над их  головами  и  села  на  камни  у
фонтанчика. Самочка - серо-голубая - отряхнулась от водяных брызг, присела
на   прохладный   мокрый    камень.    Самец    -    ярко    раскрашенный,
сине-зелено-фиолетовый - по-петушиному распустил крылья,  прошелся  вокруг
нее, она доверчиво сунула свой здоровенный крючковатый нос в перья на  его
шее, и он сразу остановился, опустил перья и как бы замер от ее  ласкового
прикосновения. Потом самочка поднялась, еще  раз  встряхнулась,  взмахнула
крыльями, и они полетели через пальмы к морю.
     Ника задумчиво проводила их глазами.
     - Что?
     - А я все-таки знаю... - сказала она.
     - Не сомневаюсь, - улыбнулся Клим.
     - Конечно, ты что-то знаешь.
     - Клим! Ты можешь хотя бы слушать серьезно?
     - Могу, извини. Я слушаю.
     - Есть такой человек, кому нужно рассказать.
     - Знакомый?
     - Знакомый... Я его знаю, а он меня нет.  Больше  я  тебе  ничего  не
скажу, а то ты опять подшучивать начнешь.
     - Зачем я буду подшучивать?
     - Ну, зачем... Ты такой  рассудительный,  правильный.  Юмор  у  тебя,
опять же. Еще меня отговоришь. Мы сделаем так. Когда  вернемся  домой,  ты
приедешь ко мне в гости. Приедешь?
     - Приеду, - сразу ответил Клим.
     - Тогда я тебя и отвезу к этому человеку. Ему все  можно  рассказать.
Он нам поверит.
     - Ты уверена?
     - Еще как уверена... Нет-нет! Ты меня больше ни о чем не спрашивай...
Няня вышла - ужинать  зовет.  Я  видела,  как  сегодня  на  кухню  ананасы
привезли. Вот такущие!.. Будем ананасы есть.
     Клим, прихрамывая,  встал.  Помог  Нике  подняться.  Она  подала  ему
костыль.
     Они пошли рядом, рука об руку, к столовой, где  на  крыльце  толстая,
черная до невозможности, няня, сверкая в широкой улыбке нестерпимо  белыми
зубами, звонила колокольчиком.



                                НОВОСИБИРСК

     Они не могли дозвониться по телефону - меня не было в городе -  и  по
пути из билетной кассы зашли, наудачу, прямо  ко  мне  на  дом  и  застали
совершенно случайно, я только вернулся с  дачи  и  уже  собирался  в  наше
отделение Союза писателей на очередную "среду", где предполагалась встреча
со строителями Новосибирского метрополитена.
     Вводную часть знакомства  и  объяснение  своего  неожиданного  визита
взяла на себя девушка - моя землячка из Иркутска.  Живая,  темноглазая,  с
четкими чертами лица, она как-то хорошо смотрелась на фоне стоявшего за ее
плечами спутника - высокого, широкоплечего,  со  спокойными  движениями  и
таким же спокойным симпатичным лицом.
     Если вы видели фильм "Адъютант  его  превосходительства",  то  должны
были запомнить сцену, где очень милый - особенно симпатичный мне  -  актер
Соломин, играя  адъютанта  генерала,  впервые  встречается  на  ступеньках
лестницы с не менее обаятельной, симпатичной актрисой Татьяной Иванниковой
- им пока нечего играть, они почти  ничего  не  говорят,  просто  радостно
смотрят друг на друга, и у меня, зрителя, от  встречи  двух  таких  милых,
обаятельных людей вдруг тоже появляется чувство радости, которое  умножает
впечатление, вызываемое каждым актером в отдельности.
     Так было и здесь.
     Я с большим удовольствием смотрел на неожиданных гостей, на эту  юную
милую пару, и Ника сказала,  что  они  специально  пришли  ко  мне,  чтобы
рассказать историю, случившуюся с ними  во  время  последней  студенческой
Универсиады, - историю необычайную, просто  невероятную  историю,  они  не
рассказывали ее никому, по  их  убеждению,  им  могу  поверить  только  я,
который сам в свое время сочинял  тоже  неправдоподобные  истории.  Я  без
колебаний решил отложить свою встречу с метростроевцами. Уже  догадываясь,
что  рассказ  будет  длинным,  включил  чайник  и  открыл  банку   свежего
малинового варенья, которое  жена  успела  засунуть  в  мою  сумку,  когда
провожала меня в город.
     Нетерпение поделиться  своей  историей  -  особенно  у  Ники  -  было
великое, мы не стали тратить время на лишнюю информацию, я узнал, что  они
студенты и как их зовут. Ника читала мою фантастику, и мы обоюдно  решили,
что больше нам знать друг о друге ничего не требуется.
     Рассказывать начал Клим.
     Голос  его  был  глуховатый  и  спокойный,  но  фразы   он   подбирал
литературно грамотно, складно выстраивал цепочку событий, что мне особенно
понравилось, он владел  искусством  сюжетной  комбинаторики,  а  это,  как
сочинение стихов, дается далеко не каждому, и Ника  это  знала,  очевидно,
поэтому без колебаний предоставила слово своему спутнику.
     Возможно, в рассказе Клима где-то не хватало красок и восклицательных
знаков, но сама необычность их истории увлекла меня сразу,  я  не  пытался
этого  скрывать,  и  Ника  перестала  поглядывать  на  меня  с   тревожной
вопросительностью  -  верю  ли  я  и  интересно  ли  мне  все  то,  о  чем
рассказывает Клим.
     Но вот ядро с "Санты"  пробило  переборку  каюты...  и  тут,  как  по
заказу, восторженно забурлил и зафыркал чайник, я налил  стаканы...  Клим,
оглушенный ударом доски, был уложен  на  каютную  лежанку,  и  продолжение
взяла на себя Ника.
     Рассказчик она была менее умелый, нежели  Клим,  ей  не  хватало  его
спокойной расчетливости, увлекаясь,  она  то  и  дело  заскакивала  вперед
случившихся событий, ей приходилось возвращаться  для  их  объяснения,  ее
повествованию  не  хватало  связности,  зато   в   нем   было   достаточно
взволнованной живописности, и я слушал ее с  не  меньшим  удовольствием  и
вниманием.
     Притом, она была достаточно самокритична, - временами, запнувшись  на
чем-либо, она взглядывала на Клима, тогда он чуть заметным движением  глаз
как бы говорил ей, не волнуйся, все идет хорошо!
     О финале своего боя на "Аркебузе" она рассказала  сдержанно,  видимо,
опасаясь, что я могу обвинить ее в  излишней  жестокости,  но  я  согласно
кивнул головой, подтверждая, что на такой поступок ее  толкнули  не  менее
жестокие же обстоятельства.
     А вот, когда она с Дубком  подошла  к  церкви  святого  Себастьяна  и
упомянула про барельеф над дверями, здесь я попросил ее прерваться. Достал
с полки только что полученный журнал "Курьер Юнеско" и лист чистой бумаги.
     Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не  читала.
Тогда я положил  журнал  на  стол,  а  на  него  лист  бумаги  и  попросил
нарисовать по  памяти  фасад  церкви  и  барельеф  над  дверями,  хотя  бы
приблизительно.
     Ника вспыхнула:
     - Вы нам не верите?
     - Что вы, Ника! - сказал я. - Да у меня и мысли такой не было. Я  все
объясню чуть позже. Вы оба так  удивили  меня  своей  историей!  Не  желая
оставаться в долгу, я хочу удивить вас.
     Их явно заинтриговало  мое  заявление.  Но  я  пока  ничего  не  стал
объяснять.
     Ника послушно взяла карандаш.
     Надо признать, рука у фехтовальщицы - мастера спорта - была  твердая,
если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то
в  четкости  и  точности  отказать  было   нельзя.   Если   она   рисовала
прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник,  который  не  нужно
было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и  точно  она
нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.
     Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня,  но  я  только
улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.
     Она достаточно  внятно  передала  весь  драматизм  ощущений,  которые
испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не  воспринимаемых  его
рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к
чудесам, и он честно старался хотя бы ей поверить.
     Понятно мне было и ее обстоятельство, рискованную  попытку,  защитить
незадачливого  испанского  принца,  который  три  десятка  лет  хранил   в
подсознательной памяти смутную тайну своего королевского  происхождения...
Поставив его за своей  спиной.  Ника  пробивалась  по  тесному  и  темному
церковному коридору, через заслон из двух шпаг - третьего противника  взял
на себя Дубок. Брат Мишель держался  в  активном  отдалении,  выстрелит  в
Дубка из пистолета, к счастью, не попал, добраться до брата Мишеля у  Ники
не хватило времени, хотя ее противники фехтовали неважно и быстро вышли из
игры.
     Потом они втроем, впереди Дубок, за ним его  высочество  и  последняя
Ника, бежали через пригород. Принцу  пришлось  сбросить  подрясник.  Дубок
отдал ему свой камзол.
     - Выбрались мы на главную улицу, народу там много, и потерял нас брат
Мишель. Но догадывался, куда торопимся, на пристань, конечно. А  по  улице
бежать неудобно, все  на  тебя  внимание  обращают.  Шляпу  я  потеряла  в
суматохе, парик сама сбросила -  мешал  только.  И  кое-кто  меня  уже  за
рубашку хватать начал. Матрос, вот такой, - Ника развела руками,  -  голый
по пояс, толстый, как Фальстаф, руки волосатые, как у  гориллы...  Пьяный,
разумеется. Поймал меня в охапку. Я ему  по-доброму:  "Тороплюсь,  сеньор!
Лет пасс..." - где там. - Ника быстро глянула на Клима. - Некогда  было  с
ним возиться, но выпустил он меня, конечно...  Слышу,  сзади  брат  Мишель
кричит: "Держите ее!" Тут Дубок сообразил, тоже как закричит: "Держите!" А
сам вперед показывает, пьяных на улице  много,  не  знают,  кого  держать.
Добрались до пристани, вот тут брат Мишель - где-то по  дороге  помощников
себе подобрал - чуть-чуть нас не ухватил. Ялик мы все же впереди его лодки
успели спустить... И до "Санты" добрались. "Аркебузу" я не вижу, а Клим  к
самой воде спустился, его высочество на лестницу подсаживает. И  тут  брат
Мишель выстрелил... И так мне Дубка было жалко, ведь это он меня  от  пули
прикрыл. Клим торопит, а у меня  слезы  бегут.  Только  плакать  уже  было
некогда...
     О последней схватке на "Санте" рассказывает Клим:
     - Только мы на палубу втроем поднялись, тут нас и взяли  в  клещи.  С
одного бока Оливарес со своими молодцами, с другого - брат Мишель, и  тоже
не один. Я думал было мирные переговоры начать -  где  там!  Прижали  меня
кинжалами к каюте. Хорошо Грегори закричал: "Не убивайте его, он  мне  еще
нужен!" А Ника - у борта, принц за ее спиной, помощи от него никакой, зато
у Ники шпага, и к ней уже подступиться не могут, а стрелять опасаются, как
бы в своих не попасть. Кто-то догадался, шкот у  паруса  перерубил,  парус
ветром развернуло над  палубой