дадут
асимметрии естественный вид. Ведь когда брат Хорнер разрисовывает
заглавную М целым лесом чудесных ветвей, листочков и плодов, да еще и
змеей обовьет, ее же все равно можно прочесть. Чем же вся эта красота
может повредить схеме?
  Руну лучше всего придать форму не прозаического прямоугольника, как у
оригинала, а геральдического щита со свернутыми краями. Френсис сделал
десятки эскизов. В самом верху он расположит образ Троицы, внизу - герб
Альбертианского ордена, а прямо над ним - портрет Блаженного.
  Однако, насколько Френсису было известно, никаких изображений Лейбовица не
сохранилось. Несколько приукрашенных образков не в счет - все они были
написаны после эпохи Опрощения. Не сохранилось даже устного описания
Блаженного, хоть предание гласило, что он отличался высоким ростом и
сутулостью. Может быть, когда откроют убежище...
  Предварительная работа Френсиса прервалась однажды после полудня. Монах
вдруг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, на стол легла чья-то
тень, и... Нет! Только не это!
  - Блаженный Лейбовиц, помоги мне! Смилуйся, Господи! Только бы это был
не...
  - Это еще что такое? - прогремел над его головой голос настоятеля.
  - Рисунок, господин аббат.
  - Я вижу, что рисунок. Но что это?
  - Синька Лейбовица.
  - Та, которую ты нашел? Хм, что-то непохоже. Зачем ты изменил ее?
  - Это будет...
  - Громче, не слышу!
  - Разукрашенная копия! - сорвался на крик Френсис.
  А-а...
  Аббат Аркос пожал плечами и пошел дальше.
  Несколько мгновений спустя брат Хорнер, подойдя к столу Френсиса, с
изумлением обнаружил, что монах лежит без чувств.


  8
К удивлению брата Френсиса, отец Аркос больше не мешал ему заниматься
реликвией. С тех пор как доминиканцы согласились расследовать это дело,
настоятель успокоился. Дело о канонизации потихоньку двигалось, и аббат,
казалось, даже забыл про удивительную историю, случившуюся во время
пустынного бдения с неким Френсисом Джерардом из Юты, ныне монахом
Альбертианского ордена Лейбовица и переписчиком рукописей. Как-никак с тех
пор минуло уже одиннадцать лет. Давным-давно в кельях послушников стихли
предосудительные слухи о загадочном паломнике. Да и послушники теперь были
совсем другие. Новички из их числа и вовсе ничего не слышали об этой
истории.
  Однако то давнее приключение стоило брату Френсису семи великопостных
бдений среди волков, и для него эта тема навсегда осталась небезопасной.
После любого упоминания о достопамятных событиях ночью ему непременно
снились волки и отец Аркос: настоятель швырял хищникам куски мяса,
Френсисова мяса.
  Тем не менее монах уразумел, что может продолжать свой труд вполне
спокойно, если, конечно, не считать постоянных поддразниваний брата
Джериса. Френсис уже приступил к разукрашиванию руна. На тончайшие
орнаменты и миниатюрное золочение уйдут долгие годы, ведь работать
приходилось урывками, но в темном океане веков время не двигалось, а жизнь
казалась кратким мигом даже самому живущему. Томительная вереница дней и
времен года, болезни и лишения, а потом - соборонование и чернота, конец,
вернее, не конец, а начало. Ибо лишь тогда маленькая дрожащая душа,
вынесшая - хорошо или дурно - все тяготы, вырвется на свет, предстанет
перед Справедливым и растворится в его огненном, сострадательном взгляде.
И тогда Владыка скажет: "Приди". А другим он скажет: "Изыди". Ради этого
мига и тянулась тоскливая череда земных лет. В век, когда жил Френсис,
иначе верить было просто немыслимо.
  Брат Сарл завершил пятую страницу своего реставрационного труда и рухнул
прямо на рабочем месте. Через несколько часов его не стало. Ну и пусть,
записи-то остались. Пройдет сто лет или двести, кто-то наткнется на них,
заинтересуется и, возможно, продолжит дело. Пока же отзвучали молитвы за
упокой раба божьего Сарла.
  Надо еще рассказать о брате Финго и его творении. Года два назад Пестрому
дозволили вернуться в плотницкую мастерскую и продолжить - тоже урывками -
работу над деревянной скульптурой Блаженного мученика Лейбовица. Как и
Френсис, Финго мог уделять любимому занятию не более часа, да и то не
каждый день; работа двигалась медленно, почти незаметно для постороннего
взгляда. Во всяком случае, Френсис не замечал каких-либо изменений в
скульптуре - слишком уж часто приходил он на нее смотреть. Молодого монаха
привлекала неизменная жизнерадостность резчика, хоть он и понимал, что
Финго вынужден вести себя так, иначе людей будет отпугивать его уродство.
Френсис любил в короткие минуты отдыха наблюдать, как работает Финго.
  В мастерской вкусно пахло сосновыми, кедровыми и еловыми опилками и еще
потом. Древесину раздобыть было не так-то просто - в пустыне деревья не
росли, если не считать нескольких фиговых пальм и тополей возле колодца.
До ближайшей чахлой рощи было три дня езды. Нередко проходила целая
неделя, прежде чем посланные туда монахи возвращались обратно с
несколькими ослами, груженными ветками и сучьями, из которых потом делали
пробки, колесные спицы, ножки для стульев. Иногда привозили бревно, чтобы
заменить сгнившую балку. Неудивительно, что при такой ценности древесины
монастырские плотники заодно становились резчиками и скульпторами.
  Бывало, Френсис сидел в углу мастерской на скамейке, смотрел, как работает
Финго, и набрасывал на бумаге эскизы, стараясь угадать, какой станет в
окончательном варианте та или иная, пока лишь едва намеченная деталь
скульптуры. Черты лица уже определились, но еще казались размытыми из-за
следов резца и трещинок. Брат Френсис, водя пером по бумаге, пытался
воссоздать облик блаженного еще прежде, чем скульптор закончит. Финго
только посмеивался. По мере того, как продвигалась работа, Френсису все
чаще мерещилось, что Лейбовиц улыбается, причем улыбка была странно
знакомой. Монах зарисовал ее, и чувство уже виденного усилилось. Однако
кто и когда так лукаво улыбался, он вспомнить не мог.
  - Неплохо, совсем неплохо, - отозвался Финго о наброске.
  Переписчик пожал плечами:
  - Странное у меня чувство. Будто видел эту улыбку раньше.
  - Только не у нас в монастыре, брат. Или, во всяком случае, не в мои
времена.
  Во время рождественского поста Френсис тяжело заболел и смог вновь
посетить мастерскую лишь несколько месяцев спустя.
  - Лицо почти закончено, Франциско, - объявил резчик. - Ну как оно тебе?
  - Я знаю, кто это! - ахнул Френсис, уставившись в грустные, но и веселые
прищуренные глаза статуи, в ее губы, таившие насмешливую улыбку. До чего
же знакомое выражение!
  - Ну да? - удивился Финго. - И кто же это?
  - Я... не уверен. Но, по-моему...
  Финго засмеялся:
  - Да ты просто узнал свои собственные наброски.
  Френсис так не думал. Чье же это все-таки лицо? "Ну-ка, ну-ка", -
казалось, говорило оно монаху.
  Аббату Аркосу улыбка показалась неуместной. Он позволил резчику закончить
работу, но объявил, что статуя никогда не будет стоять там, где
первоначально собирались ее разместить, - в церкви, когда Блаженный
наконец будет канонизирован. Много лет спустя, когда изваяние было готово,
настоятель поставил его в коридоре дома для гостей, однако после того, как
скульптура вызвала неудовольствие одного приезжего из Нового Рима, велел
перенести ее в свою келью.


  Медленно, кропотливо брат Френсис трудился над своим руном, постепенно
превращая его в подлинное чудо красоты. Слава о его произведении
разнеслась по всему монастырю, и монахи часто толпились у стола Френсиса,
восхищенно перешептываясь. "Вдохновенный труд, - говорили они. - Дело
ясное. Ну конечно, ведь он встретил в пустыне самого Блаженного".
  - Не понимаю, почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным, -
раздраженно ворчал брат Джерис, чей запас колкостей давно уже иссяк,
истощенный безграничным терпением Френсиса. Сам скептик тратил свое
свободное время на изготовление промасленных абажуров для церковных
лампад, чем заслужил расположение настоятеля - тот вскоре назначил Джериса
ведать "вечнозелеными". Приходные книги не замедлили подтвердить, что
выбор аббата был верным.
  А тем временем слег брат Хорнер, главный переписчик. Через несколько
недель стало ясно, что старый монах, столь горячо любимый своими
подопечными, уже не поднимется. Перед рождеством отслужили заупокойную
мессу и предали останки святого старца земле. Братия скорбела и молилась,
а настоятель тем временем назначил главным переписчиком Джериса.
  В тот же день новый начальник объявил Френсису: хватит заниматься детскими
игрушками, пора дело делать. Монах покорно упаковал руно в пергамент,
положил сверток в деревянный ящик и спрятал на полку; отныне в свободное
от основной работы время он занимался абажурами. Френсис не роптал, ибо
знал, что рано или поздно душа возлюбленного брата Джериса отправится той
же дорогой, что и душа брата Хорнера, дабы начать жизнь вечную, шагом к
которой была земная юдоль. И, вернее всего, произойдет это рано, а не
поздно, судя по тому, как брат Джерис суетится, гневается и надрывается.
Когда же это случится, брат Френсис сможет, если позволит Господь,
завершить свою любимую работу.
  Однако провидение вмешалось гораздо раньше, чем душа брата Джериса
вернулась к своему Творцу. На следующее же лето в монастырь из Нового Рима
прибыл с ослиным караваном апостольный протонотарий со свитой. Он назвался
монсеньором Альфредо Агуэррой, адвокатом блаженного Лейбовица в деле его
канонизации. С монсиньором прибыло и несколько доминиканцев. Протонотарий
должен был наблюдать за вскрытием убежища и исследованием Герметической
среды, а также рассмотреть все доказательства святости Лейбовица, которыми
располагает обитель. Включая, к крайнему неудовольствию настоятеля, и
обстоятельства якобы имевшего место явления блаженного мученика некоему
Френсису Джерарду из Юты.
  Монахи сердечно встретили защитника Лейбовица, разместили в прелатских
покоях и приставили для услужения шестерых послушников, которым было
велено исполнять все прихоти гостя. Однако, к разочарованию прислужников,
никаких прихотей у монсеньора Агуэрры не оказалось. Ему предложили
изысканные вина - он вежливо пригубил и сказал, что предпочитает молоко.
Брат охотник доставил к столу гостя жирных перепелок и кактусных курочек,
однако, поинтересовавшись, чем питаются эти создания ("Кукурузой?" - "Нет,
мессир, они жрут змей"), Агуэрра объявил, что будет вкушать обычную
монашескую пищу в трапезной. По правде говоря, если б он спросил, что это
за кусочки мяса попадаются в каше, то наверняка предпочел бы сочных и
аппетитных кактусовых курочек. Мальфредо Агуэрра настоял, чтобы жизнь в
обители продолжалась согласно всегдашнему распорядку. Тем не менее каждый
вечер гостю устраивали развлечения - приглашали то музыкантов, то клоунов,
пока протонотарий не уверился, что монахи ведут преувлекательный образ
жизни, о чем он был наслышан и ранее.
  На третий день пребывания высокого гостя настоятель вызвал к себе брата
Френсиса.
  Между аббатом и монахом с того памятного дня, когда дом Аркос позволил ему
принять обет, установились если и не близкие, то вполне дружеские
отношения, и, постучавшись в дверь настоятельской кельи, Френсис уже не
трепетал, как прежде.
  - Вы посылали за мной, преподобный отче?
  - Да, посылал, - кивнул Аркос и ровным голосом спросил: - Скажи, случалось
ли тебе задумываться о смерти?
  - Очень часто, господин.
  - И ты молишься святому Иосифу, чтобы твой смертный час не был тягостен?
  - Да, преподобный отче.
  - Значит, тебе не хотелось бы лишиться жизни... внезапным образом? Чтобы
твои кишки пустили на струны для скрипок? Скормили твои останки свиньям?
Захоронили их в неосвященной земле? Как?
  - Ой нет, господин мой!
  - Я так и думал. Поэтому будь поосторожней, когда станешь отвечать
монсеньору Агуэрре.
  - Кто, я?
  - Ты, ты, - Аркос потер рукой подбородок и погрузился в какие-то явно
невеселые раздумья. - Так и вижу перед собой эту печальную картину. Дело о
канонизации Лейбовица отправлено в архив. А на одного несчастного брата из
нашей обители вдруг падает кирпич. Он, бедный, лежит, стонет, просит
причастить его. А мы стоим вокруг, сопереживаем - и священники тоже, -
только сделать ничего не можем. И бедолага испускает дух без последнего
благословения, без соборования. Придется ему отправляться прямиком в ад. А
мы были рядом и ничегошеньки не успели сделать - такая обида.
  - Что, п-простите? - пролепетал Френсис.
  - Нет-нет, я-то в этом буду не виноват. Мне будет не до твоего причащения,
дай Бог уследить, чтобы братия не забила тебя до смерти прямо там же.
  - Г-где "там же"?
  - Ну, надо надеяться, этого не произойдет. Ведь ты будешь осторожен,
верно? Я имею в виду - во время беседы с монсеньором. Иначе я, пожалуй, и
сам велю братии добить тебя.
  - Да, но...
  - Адвокат желает видеть тебя сейчас же. Поумерь свое воображение и следи
за своим языком. И пожалуйста, поменьше рассуждай.
  - Я думаю, у меня это получится.
  - Иди, сын мой, иди.
  Френсис очень боялся, когда подходил к комнате Агуэрры, однако сразу
увидел, что страхи его необоснованны. Протонотарий оказался учтивым и
обходительным старцем, проявлявшим живой интерес к жизни скромного монаха.
  После недолгого предварительного разговора монсеньор перешел к той опасной
теме:
  - Ну а теперь поведайте мне о вашей встрече с персоной, которая, возможно,
была самим благословенным основателем вашего...
  - Но я никогда не утверждал, что это был Блаженный Лейбовиц...
  - Конечно-конечно, сын мой. Вот у меня тут все записано, естественно,
понаслышке. Я бы хотел, чтобы вы прочли это и подтвердили или опровергли и
в чем-то поправили, - адвокат Лейбовица достал из ящика свиток и протянул
его брату Френсису. - Изложено со слов странников. Только вы можете
рассказать, как было на самом деле. Я хочу, чтобы вы внимательнейшим
образом изучили этот текст.
  - Обязательно, мессир. Но ведь все было очень просто...
  - Вы прочтите, прочтите. А потом поговорим, ладно?
  Свиток был весьма объемистым, очевидно, те, кто разносили слухи, вовсе не
считали, что "все было очень просто". Брат Френсис стал читать, ощущая
поначалу недоумение, а потом и самый настоящий ужас.
  - Вы побледнели, сын мой, - заметил протонотарий. - Что-нибудь вас
тревожит?
  - Мессир! Но... но все было совсем не так!
  - Да? Однако источник этих рассказов, пусть косвенный, - вы сами. А как же
иначе, ведь других свидетелей не было.
  Брат Френсис закрыл глаза и потер рукой лоб. Он же просто рассказал ту
немудрящую историю остальным послушникам, и все. Те долго шептались между
собой, пересказывали странникам, те - другим странникам. И в конце концов
вот во что это вылилось! Неудивительно, что дон Аркос сразу же запретил
обсуждать эту тему. Эх, не надо было вообще рассказывать о паломнике!
  - Он сказал мне всего несколько слов. И видел я его только один раз. Он
гонялся за мной с палкой, потом спросил, как дойти до монастыря, потом
пометил камень, под которым я нашел подземелье. Все, больше я его и в
глаза не видел.
  - А нимб над головой?
  - Не было никакого нимба!
  - А хор небесный?
  - Нет!
  - А розы, распускавшиеся по его следам?
  - Да нет же, мессир! Ничего этого не было! - задохнулся монах.
  - И своего имени на камне он не писал?
  - Бог свидетель, мессир, он нарисовал только те два значка. Я тогда не
знал, что они значат.
  - Ну что ж, - вздохнул адвокат Лейбовица, - рассказы странников часто
страдают преувеличениями. Мне просто интересно узнать, с чего все
началось. А теперь расскажите мне по порядку.
  Врат Френсис рассказал, много времени это не заняло. Агуэрра, похоже,
опечалился. После продолжительных раздумий он взял в руки толстый свиток,
похлопал по нему и зашвырнул в мусорную корзину.
  - Вот тебе и седьмое чудо, - пробормотал он.
  Френсис принялся рассыпаться в извинениях, но адвокат Лейбовица только
махнул рукой.
  - Не расстраивайтесь. У нас и так доказательств предостаточно. Несколько
чудесных исцелений благодаря заступничеству Блаженного. Дела проверенные,
задокументированные. На таких обычно и выигрывают процессы о канонизации.
Конечно, они не столь поэтичны, как эта история, но, честно говоря, я даже
рад, что она не подтвердилась, за вас рад. Иначе адвокат Диавола вас бы
просто живьем сожрал.
  - Но я никогда ничего такого...
  - Знаю, знаю. Все началось из-за убежища. Кстати говоря, сегодня мы его
вскрыли.
  Френсис просиял:
  - Нашли... еще что-нибудь о святом Лейбовице?
  - Блаженном, пока еще только блаженном, - поправил монсеньор. - Нет, не
нашли. Взломали внутреннюю дверь - пришлось здорово с ней повозиться.
Внутри обнаружили пятнадцать скелетов и массу интереснейших вещиц. Судя по
всему, женщина, кости которой вы нашли, - а это была и в самом деле
женщина, - сумела проникнуть во внешнее помещение, но во внутреннее ее не
пустили, поскольку все места там были заняты. Возможно, она погибла бы не
сразу, если б не обвал, вызванный разрушением здания, которое находилось
на поверхности. Бедняг, засевших в Герметичной среде, просто завалило, они
не смогли выбраться. Непонятно только, почему не догадались сделать дверь,
открывающуюся внутрь.
  - А эта женщина? Она оказалась Эмили Лейбовиц?
  Агуэрра улыбнулся:
  - Как мы можем это доказать? Не знаю. Полагаю, что Эмили, но, может быть,
принимаю желаемое за действительное. Подождем, вдруг еще что-нибудь
откопаем. У противной стороны тоже будут свои свидетели, и я не могу
делать скоропалительных выводов.
  Несмотря на разочарование, Агуэрра продолжал разговаривать с Френсисом
вполне дружески. Он провел на раскопках десять дней, а потом отбыл обратно
в Новый Рим, оставив двух помощников руководить поисками. В день отъезда
протонотарий навестил Френсиса в комнате переписчиков.
  - Я слышал, вы работаете над произведением, которое призвано увековечить
найденную вами реликвию. Очень хотелось бы взглянуть.
  Монах залепетал, что там нет ничего особенного, однако упрашивать себя не
заставил и тут же принес сверток, пальцы его дрожали от волнения. Не без
удовольствия Френсис отметил, что брат Джерис, нервно кривясь, наблюдает
за происходящим.
  Монсеньор долго смотрел, не раскрывая рта. Потом воскликнул:
  - Потрясающе! Какие дивные цвета! Прекрасно, просто прекрасно! Непременно
завершите сей труд, брат!
  Френсис посмотрел на брата Джериса и вопросительно улыбнулся. Старший
переписчик отвернулся, шею его залило краской. А на следующий день Френсис
разложил на столе свои перья, краски, листки позолоты и возобновил работу
над схемой.


  9
Через несколько месяцев после отъезда монсеньора Агуэрры в монастырь
прибыл из Нового Рима еще один ослиный караван: там были секретари, писцы
и вооруженная охрана для защиты от разбойников, мутантов и якобы
объявившихся в пустыне драконов. На сей раз караваном руководил монсеньор,
носивший маленькие рожки и острые когти, - так показалось монахам. Он
объявил, что ему поручено собирать сведения, препятствующие канонизации
Блаженного Лейбовица. Он приехал произвести расследование, а возможно,
намекнул гость, и найти виновных, как получилось, что в монастыре
зародились некие невероятные и безумные слухи, к сожалению, достигшие даже
врат Нового Рима. Монсеньор дал понять, что в отличие от предшествующего
визитера не склонен выслушивать всякий романтический бред.
  Настоятель встретил гостя вежливо и отвел ему келью с железной койкой,
выходящую на южную сторону. Правда, извинился за неудобства: к несчастью,
покои для почетных гостей закрыты после вспышки чумы. Монсеньор
пользовался собственной прислугой, а питался в трапезной со всеми
монахами, вкушая кашу и травы, - охотники рассказывали, что все перепелки
и кактусовые курочки, как назло, куда-то запропастились.
  На сей раз настоятель не стал предупреждать Френсиса, чтобы тот не давал
воли воображению. Пусть бы попробовал. Адвокат Диавола не склонен
относиться с доверием даже к несомненной истине, он обязан прежде пощупать
ее и засунуть персты в ее зияющие раны.
  Оказавшись наедине с Френсисом