СТРАНА ФАНТАЗИЯ


  Lacrimosa Уолтера Миллера

  Уолтер Майкл Миллер-младший родился в январе 1923 года во Флориде. С
детства он был воспитан в строгой католической вере. В 1940 году поступил
в Университет штата Теннеси, но, не закончив его, был призван в армию:
Америка вступила в войну... Военный летчик Миллер неоднократно бомбил
города Европы, а однажды ему, человеку глубоко верующему, судьба
подготовила особое испытание - лично принять участие в особо варварском
налете на союзный монастырь итальянских бенедиктинцев в Монте-Кассино.
  После этих минимальных биографических сведений читателю, надеюсь, станет
более понятен пафос романа, с начальными главами которого он сейчас
познакомится. (Наверное, так же нелишне перед чтением воннегутовской
"Бойни ј 5" взять на заметку, что автор воевал в Европе, был пленен и
чудом уцелел во время еще более варварской бомбардировки - своими же -
Дрездена.)
  Впрочем, бомбы будут падать и на монастырь Ордена Святого Лейбовица, но
только под занавес. Случится это в финале романа, когда столь лелеемое
братством на протяжении веков хранилище знания и культуры - их монастырь -
обрушится, как гнев божий, на последнего настоятеля и убьет его. Но перед
тем падающий свет с небес, Люциферов огонь (ибо имя его означает не только
Зло, врага рода человеческого, но и просто, в переводе с греческого, -
Светоносец...) еще даст, по прихотливой фантазии романиста, рождение новой
непорочной деве, внезапно прозревшей от слепящего атомного пламени: ее
взор впервые откроется миру, невинный и любопытный взор ребенка. (Я пишу
"она", "ее", хотя речь идет о внезапно проснувшейся... второй голове
женщины-мутанта!) Цивилизация на Земле рухнет в очередной раз, вероятно,
окончательно и бесповоротно, а последний звездочет с членами Ордена
отправится на далекую звездную колонию - чтобы попытаться еще раз...
  Однако я забегаю вперед. Полностью роман читатели тоже вскоре смогут
прочитать на русском; пока же им предстоит знакомство только с первой
третью романа, представляющей собою как бы самостоятельное произведение.
Не ищите тут какой-то "редакционный садизм"; предлагаемая вашему вниманию
часть первоначально и была опубликована в 1955 году журналом "Фэнтези
эндсайнс фикшн" - как короткая повесть; и неизвестно, виделось ли самому
автору в ту пору какое-то продолжение...
  Итак, Уолтер Миллер. Имя, нашему читателю практически незнакомое. Если не
считать дежурной фразы, которую критики во время оно без устали
переписывали друг у друга: "У американца Уолтера Миллера (роман "Гимн
Лейбовицу") на испепеленной атомной катастрофой Земле первой возрождается
апостольская римско-католическая церковь". И все - как ярлычок привесили.
  Между тем влияние этого писателя на современную американскую
научно-фантастическую литературу, как сказано в авторитетной "Энциклопедии
научной фантастики", вышедшей в 1979 году под редакцией Питера Никколса,
"обратно пропорционально незначительному количеству выпущенных им книг".
  Если быть точными, то выпустил он их всего три - роман и пара сборников.
По американским стандартам это все равно что ничего. Как согласно закивают
головами издатели, критики, литагенты, при такой продуктивности в Америке
себе имя не сделаешь. По крайней мере, в фантастике, где даже маститые
авторы постоянно и целеустремленно должны напомнить о себе...
  А Уолтер Миллер сделал. Наперекор законам рынка.
  И сделал имя всего за 6 лет! В 1951 году появился его первый рассказ,
"Секрет храма Смерти", а после 1957, когда в журнале вышла третья,
заключительная часть романа (в принципе для того, чтобы сделать имя,
хватило бы его одного), писатель надолго, совсем не по-американски
замолчал. Вышли лишь два сборника ранее написанного, "По всем кондициям -
человек" и "Взгляд со звезд"; да была издана отдельной книгой "Песнь для
Лейбовица". Последнее событие случилось в 1959 году - и уже в следующем
читатели признали роман Миллера лучшим за прошедший год, наградив премией
"Хьюго" (с тех пор книга выдержала десятки изданий).
  Кроме романа, Уолтер Миллер опубликовал еще около сорока рассказов и
коротких повестей, одна из них также награждена премией "Хьюго". Его
произведения в целом были хорошо встречены американскими любителями
фантастики конца пятидесятых: в то время фокус интереса переместился с
галактических приключений, путешествий во времени и "моральных терзаний"
роботов - на человека. А Уолтер Миллер никогда ни о чем (ни о ком) другом
не писал.
  И все-таки он легко затерялся бы в водопаде новейшей фантастики, если бы
не "Песнь для Лейбовица".
  Этот роман может понравиться, а может и оттолкнуть своей жестокой и
одновременно сострадающей правдой о человечестве (странное слово для
характеристики произведения фантастики, верно?). Но представить себе эту
литературу в XX веке без книги Миллера,- подтвердит вам любой
мало-мальский авторитетный критик,- просто невозможно.
  Не стану выписывать их комплиментарных оценок. Мне представляется более
объективным подход известного писателя-фантаста Джека Уильямсона (уже
разменяв шестой десяток, он стал по совокупности и критиком, защитив
диссертацию на тему преподавания научной фантастики в американской высшей
школе!).
  А сделал Уильямсон вот что. Исследовав внимательно семьдесят семь
университетских курсов по фантастике (дело было в 1974 году), он выписал
те книги, которые чаще всего попадались в списках "обязательного чтения".
(Напомню, что в Америке нет ничего похожего на утвержденные программы,
каждый профессор волен строить свой курс, как ему заблагорассудится.
Последнее обстоятельство лично меня, воспитанного в иных представлениях,
чрезвычайно травмировало на протяжении всего семестра, когда я преподавал
в американском университете - тяжело жить без догляда...) Эксперимент был,
что называется, "чистым", ибо профессора не сговаривались и списки никак
не коррелировали.

  В результате...- вы уже догадались? - абсолютное первое место "завоевал"
роман Уолтера Миллера! Его включили в программу курса двадцать три
преподавателя. Для сравнения приведу имена некоторых других "призеров":
Роберт Хайнлайн, "Чужак в чужой стране" (21), Герберт Уэллс, "Война миров"
(18), Фредерик Пол и Сирил Корнблат, "Торговцы космосом" (наш читатель
знает это произведение под другим названием - "Операция "Венера") (17),
Фрэнк Херберт, "Дюна" (16), Олдос Хаксли, "Дивный новый мир", и Урсула Ле
Гуин, "Левая рука Тьмы" (по 15) - и так далее...
  Это все, что я хотел сказать о личности писателя и месте его романа в
американской фантастике. Свое же собственное мнение о книге вы составите
сами. (Две последующие части лишь развивают и углубляют то, что намечено в
первой.)
Однако на одном моменте я бы хотел остановиться, предваряя ваше чтение.
Мысли, разумеется, субъективные, но это одна из привилегий автора "вреза"
- высказать их.
  Это безусловно произведение религиозное. Говоря так, я вовсе не имею в
виду антураж и героев, но скорее внутреннее чувство, настроение и
неистребимую веру автора в некие высшие ценности. Веру слепую,
инстинктивную, несмотря ни на что - несмотря даже на ужасную,
обескураживающую правду (относительно того, как человек следует этим
ценностям...), которую художник. Миллер не может отбросить, как наваждение.
  И вот столкновение религиозной веры и объективного знания (а научная
фантастика, по крайней мере в лучших своих образцах, остается для меня
литературой беспощадно трезвой, иконоборческой),- на мой взгляд, как раз
самое интересное в этом романе.
  Почему автор так, я бы сказал, болезненно привязан к человеку, сострадает
ему, хотя порой и ненавидит - за упрямство, эгоизм, монотонное циклическое
повторение одних и тех же ошибок, "сциентистскую" гордыню...- так вот,
откуда в писателе эта гипертрофированная человечность, -
читателю-верующему ясно без лишних слов. Конечно, она - производное от
глубокой искренней веры автора (вопрос о конфессии отпадает сам собой,
стоит только прочитать "Песнь для Лейбовица": кажется, во время оно
римско-католическая церковь благодарно приобщала к лику святых и за
меньшее...). И разумеется, при желании его роман без труда читается как
"Gloria!" христианской вере и ее неусыпным старателям на Земле.
  Но откуда же тогда легко уловимая в романе ирония? Грустный сарказм и
беспощадная трезвость (ведь деятельность малограмотных монахов по
сохранению "культуры прошлого" - как они ее понимают! - порой вызывает
ухмылку и даже раздражение у читателя, особенно неверующего) как-то менее
всего уживается в моем сознании (я-то как раз отношусь к последним) с
религиозной проповедью, с торжественной осанкой и благоговением.
  Думаю, все дело в том симбиозе, на который я уже намекнул. Это и
религиозная проповедь, и научная фантастика - а не "проповедь вместо
фантастики", чего мы в последнее время тоже начитались изрядно. Автора
"подводит" искренность. Он просто не считает для себя возможным играть с
читателем; да и особое таинство литературы порой выкидывает такие фортели
с пищущими, что не они оказываются верующими, а их герои, образы,
характеры. В данном случае мы имеем дело с несомненной литературой, и уж
так она пожелала, чтобы автор, хотел он того или нет, органически перевел
свою торжественную мессу, свое "славься" - в не менее величавый,
пронзительно-трагический Requiem...
  Другое дело, что ему от этого легче не стало.
  Можно прочитать этот роман как апологию религии - единственного оплота
знания и культуры в темное, смутное время "после Бомбы". Но почему же
тогда, несмотря на все тщание и бескорыстное служение Знанию, дело монахов
Ордена Святого Лейбовица все-таки безнадежно проиграно - с самого начала?
Почему у Святого Престола не вышло и на этот раз? Как, в сущности, не
выходило никогда, несмотря на все претензии быть хранителем знания и
культуры... Может быть, все дело в том, что знание и культуру не спасешь
конкретными предписаниями, содержащимися в написанных людьми документах,
будь то папские буллы или даже те первокниги мировых религий, что
верующими признаны священными...
  А что же, что спасет? Ясно, что во всяком случае - не одно какое-нибудь
лекарство, не панацея. Прочитав роман, написанный религиозным человеком, с
особой остротой ощущаешь, что и не религия... Во всяком случае, каков бы
ни был ответ (а если б я, не признающий те книги священными, знал его, то
оставалось бы, вероятно, умереть от счастья!), роман Уолтера Миллера
заставляет задуматься над всем этим. Как минимум - отрешиться еще от одной
иллюзии, химеры, столь модной в наши "неолуддитские" времена.
  ...Классический музыкальный реквием обязательно состоит из нескольких
функциональных частей. Это канон, хотя и допускающий некоторую свободу
перестановок. Традиционно где-то в середине мессы композитор помещает
самую пронзительную и щемящую часть - "Lacrimosa", "Слезную"; она обычно
следует после того, как отзвучал мощный "Dies Irae" - "Судный День" - в
преддверии финальной части "Lux Aeterna", "Вечный Свет".
  Lacrimosa американского писателя - это плач по павшему человечеству. Это
слезная молитва о прощении его грехов, сострадание к нему и робко
высказанная надежда на пришествие света. Но это еще и трагическое
осознание того, что все в нашем мире взаимосвязанно, и свет может явиться
в образе Люцифера.
  Если закрывать на это глаза - обязательно явится.

  Печатается с небольшими сокращениями.
  Вл. ГАКОВ


У. Миллер

                     Песнь для Лейбовица

                           Роман

Перевод с английского Э. ВОРОВОНОЙ

                    Журнальный вариант


                         Часть 1

  Да будет Человек (Fiat Homo)

  1

  Брат Френсис Джерард из Юты так, вероятно, никогда бы и не обнаружил
благословенные бумаги, если бы не паломник с опоясанными чреслами,
появившийся в пустыне, когда юный послушник говел на Великий пост.
  Брату Френсису никогда прежде не доводилось видеть настоящего паломника с
опоясанными чреслами, но в подлинности пришельца усомниться он и не
подумал - во всяком случае, когда пришел в себя после того, как заметил на
горизонте, в знойном мареве движущуюся точку и ощутил леденящий ужас.
Точка превратилась в безногую, с крошечной головкой буквицу "йота",
неизвестно откуда взявшуюся на залитой слепящим солнцем разбитой дороге.
Казалось, "йота" приближается не шагом, а какими-то рывками, и брат
Френсис, вцепившись в крестик на своих четках, прочел "Ave", а потом и еще
раз, "йота", вернее всего, была мелким порождением демонов зноя,
истязавших землю в разгар полудня, когда все обитатели пустыни (кроме
ястребов-канюков да нескольких отшельников вроде Френсиса) затаились без
движения в своих норах или попрятались от свирепого солнца под камнями.
Лишь тварь чудовищная, противоестественная, либо же лишенная всякого
разумения, могла направиться куда-то в полуденный час.
  Брат Френсис поспешно помолился еще и Святому Раулю Циклопейскому,
покровителю выродков, дабы святой уберег его от своих злосчастных
подопечных. (Ибо кто же не знает, что земля ныне населена чудищами? Все
живорожденное по закону, установленному церковью и природой, должно было
жить, и произведшие живое существо на свет обязаны были взрастить его.
Закону этому повиновались не всегда, однако достаточно часто, чтобы там и
сям развелись всякие чудища, нередко избиравшие для своих скитаний
отдаленнейшие уголки, - они кружили по ночам в прериях, вокруг костров,
разожженных путниками.) Но в конце концов "йота" выбралась из марева на
чистый воздух, и стало видно, что это паломник; брат Френсис пробормотал
"аминь" и выпустил из пальцев крестик.
  Паломник оказался длинным, тощим стариком, обросшим косматой бородой, с
посохом в руке, в плетеной из прутьев шляпе и с перекинутым через плечо
бурдюком. Он так смачно чавкал и отплевывался, что никак не мог быть
видением; а для удачливого разбойника или людоеда старик был слишком щупл,
да к тому же еще и хром. И все же Френсис предпочел затаиться, он
спрятался за грудой камней, откуда мог наблюдать за паломником, оставаясь
незамеченным. Встреча двух незнакомцев в пустыне была происшествием
нечастым, вызывавшим подозрение у обоих - и тот и другой изготавливались к
любому повороту событий, к дружбе и к войне.
  Миряне или странники проходили по этой древней дороге мимо аббатства раза
три в год, не чаще, хоть монастырь и располагался в оазисе - иначе монахи
просто не смогли бы здесь выжить. Аббатство могло бы стать пристанищем,
гостиницей для путников, да только дорога эта вела ниоткуда и в никуда,
как говорили в те времена. Возможно, в прежние века она соединяла Великое
Соленое Озеро с древним Эль-Пасо; к югу от монастыря дорога пересекала
такую же ленту потрескавшегося камня, тянувшуюся с востока на запад.
Перекресток совсем обветшал, но не от ног странствующих - от времени.
  Паломник был уже совсем близко, однако послушник не спешил покинуть свое
убежище. Чресла путника были опоясаны куском грязной мешковины. Больше на
нем ничего и не было, если не считать шляпы и сандалий. Он шагал,
размеренно прихрамывая, наступая на больную ногу, опирался на тяжелый
посох. Походка паломника была ритмична, как у того, кто пришел издалека и
идти намерен еще долго. Однако, дойдя до развалин, он остановился и
осмотрелся по сторонам.
  Френсис пригнулся пониже.
  Тени на холмах, где когда-то стояли дома, не было, однако кое-где валялись
большие камни, способные дать приют и прохладу путнику, умеющему жить в
пустыне. Паломник оказался именно таким. Он огляделся вокруг, подыскивая
подходящую глыбу. Брат Френсис с одобрением отметил, что старик не стал
опрометчиво упираться в камень плечом, а с безопасного расстояния вытянул
вперед свой посох, засунул его под глыбу и, подложив снизу камень
поменьше, слегка приподнял глыбу этим импровизированным рычагом. Потом
подождал, пока выползет неминуемая шипящая гадина, бесстрастно убил ее
посохом и отшвырнул еще извивающийся труп в сторону. Избавившись от
предыдущего обитателя прохладного места, путник, как водится, перевернул
глыбу, чтобы насладиться прикосновением нижней холодной поверхности камня.
Затем он задрал набедренную повязку, сел тощими ягодицами на прохладный
камень, сбросил сандалии и прижался подошвами к холодному песку,
оставшемуся на месте перевернутого камня. Освежившись таким образом, он
пошевелил пальцами ног, беззубо осклабился и замурлыкал какую-то песенку.
Потом он вполголоса запел что-то вроде псалма на языке, которого послушник
не знал. Брат Френсис беспокойно переменил позу, устав сидеть согнувшись.
  Продолжая петь, паломник достал сухарь и кусок сыра. Он умолк и, встав на
мгновение, выкрикнул на местном наречии:
  "Будь благословен Адоной Элохим, Царь всего сущего, дающий хлебу
произрастать из земли"; его гнусавый крик сильно смахивал на мычание.
Потом старик снова сел и начал есть.
  Этот странник уже давно в пути, подумал брат Френсис, ибо сам он не знал
по соседству государств, управляемых правителем с таким незнакомым именем
и такими странными притязаниями. Старик совершает паломничество в
покаянии, предположил брат Френсис, - может быть, к "святилищу" в
монастыре, хотя "святилище" еще не было официально признано, и даже сам
"святой" таковым еще не считался. И все же брат Френсис решил, что
по-другому не объяснить появление старого паломника на этой дороге,
ведущей в никуда.
  Путник жевал хлеб и сыр, не спеша; и по мере того, как тревога послушника
стихала, ему все труднее было сохранять неподвижность. Обет молчания во
время поста не дозволял ему разговаривать со стариком; а если он оставит
свое убежище за камнями прежде, чем уйдет старик, тот, конечно, увидит или
услышит послушника. Уходить же отсюда до окончания поста юноше запрещалось.
  Все еще слегка колеблясь, брат Френсис громко откашлялся и выпрямился.
  Хлеб и сыр выпали из рук паломника. Старик схватил свой посох и вскочил.
  - Ты чего это подкрадываешься!
  Он угрожающе замахнулся посохом на фигуру в капюшоне, поднявшуюся из-за
груды камней. Брат Френсис заметил, что на толстом конце посоха был шип.
Послушник в высшей степени учтиво поклонился, но это не произвело на
незнакомца никакого впечатления.
  - Оставайся там, где стоишь! - каркнул он. - Не подходи, урод! У меня для
тебя ничего нет кроме сыра, вот, возьми. Может, тебе нужно мое мясо, так у
меня лишь кожа да кости, но без боя я их не отдам. Уходи! Уходи отсюда!
  - Подожди...
  Послушник запнулся. Милосердие или хотя бы простая вежливость допускали
нарушение обета, если этого требовали обстоятельства; но всякий раз, когда
приходилось принимать подобные решения, брат Френсис нервничал.
  - Я не урод, добрый простак, - продолжал юноша, употребив вежливое
обращение. Он откинул капюшон, чтобы видно было его монашескую стрижку, и
протянул свои четки. - Ты знаешь, что это?
  Паломник, как приготовившаяся к прыжку кошка, несколько мгновений изучающе
смотрел на обожженное солнцем юное лицо послушника. Ошибку старика можно
было понять.
  Нелепые создания, рыскавшие по пустыням, часто надевали капюшоны, маски
или широкие одежды, чтобы скрыть свое уродство. Среди них встречались
уроды не только физические, были и такие, что считали путешественников
подходящим средством пропитания.
  После быстрого и внимательного осмотра паломник распрямился.
  - А... Ты из этих. - Он стоял, опираясь на посох, и хмурился.
  - Это вон там что. Монастырь Лейбовица? - спросил он, указывая на тесную
кучку домов, темневшую далеко на юге.
  Брат Френсис вежливо поклонился и утвердительно кивнул.
  - Что ты делаешь в этих развалинах?
  Юноша подобрал среди камней кусочек мела. Маловероятно, что старик
грамотный, но брат Френсис решил попробовать. Простонародные диалекты не
имели ни алфавита, ни орфографии, поэтому он нацарапал на плоском большом
камне латинские слова:
  "Послушание. Уединение. Молчание" и затем пониже написал эти слова на
древнеанглийском. И несмотря на большое желание п