коленях под палящим солнцем. Священник
был поражен, как удалось этому юноше (не особенно умному, насколько можно
заметить) согрешить или почти согрешить, будучи совершенно одиноким в
бесплодной пустыне, вдали от суеты и всех источников искушения. Здесь не
много поводов согрешить для послушника, вооруженного всего лишь четками,
огнивом, складным ножичком и молитвенником. Так казалось отцу Чероки. Но
исповедь что-то затягивалась, священнику хотелось, чтобы юноша
закруглялся. Снова заныли суставы, но в присутствии Святого Причастия,
лежавшего на переносном столике, который он брал с собой в объезды,
священник предпочитал стоять или преклонять колено вместе с кающимся. Отец
Чероки зажег свечку перед маленьким золотым ларцом, где лежали Дары, но
пламя не было видно из-за яркого солнечного света, и ветерок все норовил
погасить свечу.
  - В чем ты исповедуешься - в грехе гневливости?
  - Итак; в помыслах и деяниях имел намерение есть мясо во время поста.
Пожалуйста, будь впредь осторожнее. Думаю, ты надлежащим образом облегчил
свою совесть. Что-нибудь еще?
  - Довольно много.
  Священник поморщился. Ему предстояло посетить еще несколько отшельников -
нужно было долго трястись под палящим солнцем, а колени сильно болели.
  - Продолжай, но прошу тебя, поскорее, - вздохнул Чероки.
  Точно такие же признания отец Чероки обычно слышал от любого кающегося,
любого послушника, и ему казалось, что брат Френсис уж мог хотя бы
проговорить все самообвинения аккуратно и по порядку, без всяких этих
подсказываний и выспрашиваний. Френсису, видимо, с трудом удавалось
выражать свои мысли в словах, священник ждал.
  - Мне кажется, ко мне снизошло призвание, отче, но... - Юноша облизнул
потрескавшиеся губы и посмотрел на жука, ползущего по камню.
  - О, вот как, - голос Чероки не выражал ничего.
  - Да, я думаю, да. Но, отче, было ли это грехом, что, когда я впервые
увидел почерк, я подумал о нем насмешливо? Я имею в виду...
  Чероки заморгал. Почерк? Призвание? О чем он говорит? Несколько секунд
священник изучал серьезное лицо послушника, потом нахмурился.
  - Вы с братом Альфредом обменивались письмами? - с угрозой спросил он.
  - О нет, отче!
  - Тогда о чьем почерке ты говоришь?
  - Блаженного Лейбовица.
  Чероки задумался. Хранился ли в монастырском собрании древних документов
какой-либо манускрипт, собственноручно написанный основателем Ордена?
Немного поразмыслив, священник ответил на вопрос утвердительно: да,
оставалось несколько клочков, запертых и тщательно охраняемых.
  - Ты говоришь о чем-то, что произошло еще в монастыре? До того, как ты
вышел оттуда?
  - Нет, отче. Это случилось вон там, - Френсис повел головой влево, - за
тремя холмиками, возле высокого кактуса.
  - Ты говоришь, это касалось твоего призвания?
  - Д-да, но...
  - Ты, конечно, не хочешь сказать, - отрезал Чероки, - что ты получил от
Блаженного Лейбовица - покойного, слышишь, покойного вот уже шесть
столетий - письменное приглашение произнести твои торжественные обеты? А
ты насмехался над его почерком? Прости, нет из твоих слов получается
именно так.
  - Ну да, отче, примерно так.
  Чероки сплюнул. Начиная беспокоиться, брат Френсис вынул из рукава клочок
бумаги и протянул священнику. Бумага была ломкой и запачканной, чернила
выцвели.
  - "Фунт салями, - начал читать отец Чероки, запинаясь на незнакомых
словах, - консервированная капуста, шесть пепси принести домой Эмми".
Какое-то время он, не отрываясь, смотрел на брата Френсиса. - Кем это
написано?
  Френсис объяснил. Чероки задумался.
  - В таком состоянии ты не можешь исповедаться надлежащим образом. И мне не
следует отпускать грехи, пока ты немного не в себе.
  Видя, что послушник вздрогнул, Чероки ободряюще похлопал его по плечу.
  - Не тревожься, сын мой, поговорим, когда тебе станет лучше. Я выслушаю
твою исповедь после. А сейчас... - Он с беспокойством взглянул на ларец с
евхаристией. - Я хочу, чтобы ты собрал вещи и тотчас же вернулся в
монастырь.
  - Но отче, я...
  - Я приказываю тебе, - ровным голосом повторил священник, - немедленно
вернуться в монастырь.
  - Д-да, отче.
  - Итак, я не отпускаю твоих грехов, но, так или иначе, ты хорошо сделаешь,
если вознесешь двадцать молитв в знак покаяния. Благословить тебя?
  Послушник кивнул, едва сдерживая слезы. Священник благословил его, встал,
преклонил колено перед Причастием, взял его и вновь прикрепил к цепочке,
висевшей у него на шее. Положил в карман свечку, сложил столик и прикрепил
ремнями к седлу. Кивнув на прощание Френсису, отец Чероки сел на кобылу и
поехал дальше совершать свой объезд. Френсис опустился на горячий песок и
зарыдал.
  Все было очень просто, если бы он смог отвести священника в подземелье и
показать ему древнюю комнату, если бы выложил перед ним ящик со всем
содержимым и предъявил письмена на камне, сделанные паломником. Но
священник был при дароносице - как можно требовать, чтобы он на
четвереньках пролезал в подвал, рылся в содержимом старого ящика и вступал
в археологические дискуссии. Нечего было и заикаться. Пока на шее у Чероки
висел ларец со Святым Причастием, он был преисполнен торжественности; но
после того, как была использована последняя облатка, он мог и согласиться
выслушать что-либо, не относящееся к исповеди.
  Послушник не винил отца Чероки за то, что тот поспешил счесть его
ненормальным. Френсис и вправду слегка одурел от солнца и немного
заикался. Нередко послушники возвращались со своих бдений с поврежденным
рассудком.
  Делать нечего - нужно возвращаться в монастырь.
  Он подошел к подземелью и еще раз заглянул внутрь, как бы стараясь себя
уверить, что подвал действительно существует; потом пошел за ящиком.
Френсис собрал содержимое ящика и был готов отправляться, когда на
юго-востоке появился столб пыли, возвещающий, что из монастыря везут
припасы и воду. Брат Френсис решил дождаться провизии, прежде чем
отправляться в долгий путь.
  Поднимая пыль, по дороге шагали три осла и монах. Ведущий осел тащился с
братом Финго на спине. Несмотря на капюшон, Френсис узнал помощника повара
по сутулой спине и длинным волосатым лодыжкам, болтавшимся по бокам у
осла, таким длинным, что сандалии брата Финго волочились по земле. Два
других осла были нагружены мешочками с кукурузой и бурдюками с водой.
  - Хрю-хрю-хрю! Хрю-хрю! - прокричал Финго, приставив руки ко рту, словно
звал свинью; и оглядел развалины, прикидываясь, что не замечает брата
Френсиса, ожидавшего его на дороге.
  - Хрю-хрю-хрю! О, ты здесь, Франциско! А я-то думаю, что это за кучка
костей! Ничего-ничего, мы тебя подкормим, пусть волкам будет повкуснее.
На, бери, воскресное угощение. Как проходит жизнь отшельника? Когда
начнешь делать карьеру? Так, бери бурдюк и мешочек с кукурузой. Берегись
копыт Малисии: у бедняжки течка и она капризничает, лягнула давеча
Альфреда прямо в коленную чашечку. Будь с ней осторожен! - Брат Финго
откинул капюшон и захихикал, глядя, как Френсис и ослица опасливо косятся
друг на друга. Финго, без сомнения, был самым уродливым человеком на
свете; и когда он смеялся, его розовые десны и огромные зубы разного цвета
не прибавляли ему очарования. Он был мутантом, но такого мутанта едва ли
можно было назвать чудовищем. В его родной Миннесоте это считалось
довольно распространенным наследственным явлением - плешивость и очень
неровная пигментация. Долговязый монах как бы весь состоял из живописных
пятен цвета бычьей печени и шоколада на молочно-белом фоне. Однако его
неизменно веселый нрав настолько компенсировал уродство, что его очень
скоро переставали замечать. А после длительного общения разноцветная
физиономия брата Финго казалась столь же естественной, как шкура пегого
пони.
  На его месте человек мрачный показался бы отвратительным, а бьющее через
край веселье Финго делало его похожим на размалеванного клоуна. Службу на
кухне Финго исполнял в качестве наказания, и она была временной. Будучи
резчиком по дереву, он работал в плотницкой мастерской. Финго ужасно
возгордился, когда ему позволили вырезать из дерева фигуру Блаженного
Лейбовица, и настоятель приказал перевести его на кухню до тех пор, пока
не проявит должного смирения. Между тем недоконченная скульптура
Блаженного так и валялась в мастерской.
  Ухмылка Финго исчезала по мере того, как он приглядывался к Френсису, а
тот сгружал кукурузу и воду с норовистой ослицы.
  - Ты похож на больную овечку, парень, - сказал он послушнику. - Что
случилось? У отца Чероки опять был припадок злости?
  Брат Френсис покачал головой:
  - Да нет, я бы не сказал.
  - Тогда что не так? Ты и вправду заболел?
  - Он приказал мне вернуться в монастырь!
  - Что-о-о?
  Финго перекинул волосатую ногу через спину осла и ступил на землю.
Поглядев на брата Френсиса сверху вниз, он хлопнул его мясистой ладонью по
плечу и наклонился, чтобы получше рассмотреть его лицо.
  - У тебя что, желтуха?
  - Нет. Он думает, что я. - Френсис покрутил пальцем у виска.
  Финго рассмеялся.
  - Ну это понятно, тоже мне новость. Но почему он тебя назад-то отсылает?
  Френсис смотрел на сундучок, стоявший у его ног.
  - Я нашел вещи, принадлежавшие Блаженному Лейбовицу. Стал ему
рассказывать, а он не верит. Даже объяснить ничего не дал. Он...
  - Чего-чего ты нашел?
  Финго недоверчиво улыбнулся, потом опустился на колени и открыл сундучок.
Послушник с тревогой следил за его действиями. Монах потрогал пальцем
стеклянные цилиндрики с усиками и тихо присвистнул:
  - Никак амулеты горных дикарей? Это древность, Франциско, настоящая
древность. - Он увидел записку на крышке ящика и поднял глаза на
печального Френсиса. - А это что за каракули?
  - Древний английский.
  - Мне не приходилось его учить, разве что песни для хора.
  - Это написано самим Блаженным.
  - Это? - Брат Финго таращился то на записку, то на Френсиса, то снова на
записку. Внезапно он покачал головой, захлопнул крышку и встал. На лице
его появилась натянутая улыбка.
  - Может, отче и прав. И вправду, иди-ка назад и попроси брата Аптекаря
сварить тебе какое-нибудь из его снадобий из жабьего дерьма. Это
лихорадка, брат.
  Френсис пожал плечами:
  - Наверное.
  - Где ты нашел эту штуку?
  - Вот у той дороги, за холмиками, - показал послушник. - Я сдвинул
несколько камней, и вдруг случился обвал. Я нашел там подземелье. Можешь
сам посмотреть.
  Финго покачал головой:
  - Нет, мне трогаться уже пора.
  Френсис зажал ящик под мышкой и, пока Финго возился со своим ослом, побрел
было по направлению к монастырю. Но пройдя несколько шагов, послушник
вернулся.
  - Послушай, Пестрый, ты можешь уделить мне две минуты?
  - Ну, - ответил Финго, - чего тебе?
  - Ты только пойди и загляни в дыру.
  - Зачем?
  - Если она там есть, ты скажешь об этом отцу Чероки.
  Занесший было ногу, чтобы влезть на спину осла, Финго замер, потом опустил
ногу обратно.
  - Ладно, если ее там нет, я скажу об этом тебе.
  Две недели голодания брали свое. Через две-три мили он начал спотыкаться.
Когда же до монастыря оставалось около мили, Френсис потерял сознание. И
только под вечер его, лежавшего на дороге, заметил отец Чероки,
возвращавшийся со своего объезда. Чероки торопливо вылез из седла и
смачивал водой лицо юноши до тех пор, пока тот потихоньку не начал
приходить в себя. На обратном пути Чероки встретил груженых ослов и
остановился послушать рассказ Финго, подтверждавший находку брата Френсиса.
  Хотя священник не склонен был верить, что Френсис обнаружил что-нибудь
действительно важное, он пожалел, что был так нетерпелив с мальчишкой.
Заметив, что содержимое ящика рассыпалось на дороге, и бегло взглянув на
записку на крышке - Френсис тем временем, слабый и смущенный, сидел на
краю дороги, - Чероки подумал, что теперь он скорее склонен считать
бессмысленную болтовню послушника результатом романтической фантазии,
нежели безумием или бредом. Он не спускался в подвал и не рассматривал
бумаги, но во всяком случае, было ясно: во время исповеди юноша
рассказывал не о галлюцинации, он просто неверно истолковал происшедшее.
  - Ты можешь завершить исповедь, как только мы вернемся, - мягко сказал он,
помогая Френсису вскарабкаться на кобылу сзади него самого. - Я думаю, что
смогу отпустить твои грехи, если ты не будешь настаивать, что святые
самолично пишут тебе записки. Договорились?
  Брат Френсис был слишком слаб в эту минуту, чтобы настаивать на чем бы то
ни было.


  4
- Вы правильно поступили, - проворчал наконец настоятель. Вот уже минут
пять он медленно вышагивал по келье, его широкое крестьянское лицо,
изборожденное морщинами, было сердито напряжено, в то время как отец
Чероки беспокойно ерзал на краешке стула. С тех пор, как священник, по
приказу настоятеля, пришел к нему в келью, тот молчал. Чероки даже слегка
вздрогнул, когда настоятель Аркос наконец произнес эти слова.
  - Вы правильно поступили, - повторил настоятель, останавливаясь посреди
комнаты, и покосился на приора, понемногу начинавшего расслабляться. Было
около полуночи, и Аркос собирался удалиться на час-другой для сна перед
заутреней и обедней. Еще влажный и растрепанный после купания в бочке, он,
как казалось отцу Чероки, походил на медведя, не вполне удачно
превратившегося в человека. Настоятель был одет в рясу из шкуры койота, и
единственным отличительным признаком его сана служил наперсный крест,
висевший на груди и вспыхивавший на черном мехе от света свечей при
малейшем движении. В этот момент он менее всего походил на священника;
напротив, мокрые волосы, свисавшие на лоб, короткая торчащая борода и
шкура койота делали его похожим на воинственного вождя, едва сдерживающего
ярость после недавнего сражения.
  Отец Чероки, происходивший из денверского баронского рода, очень серьезно
относился к внешним атрибутам власти. Он всегда почтительно вел себя по
отношению к человеку, носящему регалии, стараясь не обращать внимания на
его личные свойства. В этом смысли Чероки следовал вековой придворной
традиции. Таким образом он поддерживал сдержанно-дружественные отношения с
символами настоятельской власти - пастырским перстнем и наперсным крестом;
но заставлял себя не замечать чисто человеческие качества аббата Аркоса. В
данных обстоятельствах это было довольно трудно: преподобный отец
настоятель, разгоряченный после купания, шлепал босиком по комнате. Он,
очевидно, только что срезал мозоль и сильно поранился - большой палец весь
был в крови. Чероки старался не обращать внимания, но чувствовал себя
очень неловко.
  - Вы понимаете, о чем я говорю? - нетерпеливо рявкнул Аркос.
  Чероки помедлил с ответом.
  - Прошу вас, отец настоятель, будьте чуточку поконкретней, если, конечно,
это не нарушает тайны исповеди.
  - А! Ну да! Черт меня побери! Он же вам исповедался, я совсем забыл.
Хорошо, пускай он вам расскажет все заново, чтобы вы могли пересказать
мне. Хотя, Бог свидетель, весь монастырь уже говорит об этом... Нет, не
ходите к нему. Не будем нарушать таинства исповеди, я и сам вам все
расскажу. Вы видели эти вещи? - настоятель махнул рукой на стол, где
лежало содержимое Френсисова ящика.
  Чероки медленно кивнул.
  - Он выронил их на дороге, когда упал. Я помог их собрать, но не
приглядывался.
  - Значит, вы слышали, что он утверждает?
  Отец Чероки отвел взгляд. Казалось, он и не расслышал вопроса.
  - Ну ладно, ладно, - проворчал настоятель, - неважно, что он там
утверждает. Посмотрите-ка сами внимательно и скажите, что вы обо всем этом
думаете.
  Чероки склонился над столом и начал тщательно разглядывать бумаги одну за
другой, а настоятель тем временем продолжал ходить по келье, разговаривая
не столько со священником, сколько с самим собой.
  - Это невозможно! Вы правильно сделали, отправив его назад, прежде чем он
еще что-нибудь раскопал. Но даже не это самое худшее. Хуже всего тот
старик, о котором он болтает. Это переходит все границы! Я не знаю ничего
более вредного для нашего дела, чем обрушившаяся лавина невероятных
"чудес". Какие-то реальные события - пожалуйста! Для того чтобы произошла
канонизация, должно быть доказано, что Блаженный сотворил некие чудеса. Но
надо же знать меру! Посмотрите, Блаженный Чанг причислен к лику блаженных
два века назад, а до сих пор не канонизирован. А почему? Да потому, что
его орден слишком хотел этого, вот почему. Каждый раз, когда кто-то
вылечивался от насморка, - это была чудодейственная помощь Блаженного.
Видения в подвале, воскресение мертвых на колокольне - все это больше
смахивало на истории о привидениях, чем на чудодейственные события. Может
быть, два-три из них действительно произошли. Но как узнать, когда так
много чепухи?
  Отец Чероки поднял глаза. Костяшки его пальцев, опирающихся на край стола,
побелели, лицо напряглось. Казалось, он не слушал.
  - Простите, что вы сказали, господин настоятель?
  - Что-что. А то, что то же самое может произойти здесь, - сказал аббат и
продолжал шлепать туда-сюда по комнате. - В прошлом году - брат Нойон со
своей веревкой палача. Ха! А за год до того - чудодейственное
выздоровление брата Смирнова от подагры. Как? Возможно, после
прикосновения к реликвиям нашего Блаженного Лейбовица, как утверждали
молодые олухи. А сейчас этот Френсис. Он встречает паломника, одетого - во
что бы вы думали? - в юбку из той самой мешковины, которую нацепили на
голову Блаженному Лейбовицу, прежде чем повесить. А что у старика было
вместо пояса? Веревка. Какая веревка? Ну конечно, та самая...
  Настоятель замолк на полуслове, поглядев на Чероки.
  - По вашему недоуменному взгляду я понимаю, что об этом вы еще не слышали.
Нет? Ах да, вы не можете говорить. Нет-нет, Френсис этого не говорил. Вот
что он сказал, - аббат Аркос постарался своим обычно грубым голосом
изобразить фальцет. - Вот что он сказал: "Я встретил щуплого старика, и я
думал, что это паломник, направляющийся в монастырь, потому что он шел той
дорогой. И он был одет в старую мешковину, перевязанную обрывком веревки.
И он сделал отметину на камне, отметина выглядит вот так".
  Аркос достал из кармана своей меховой рясы клочок пергамента и поднес его
к лицу. И хотя у настоятеля не очень получалось, он продолжал
передразнивать брата Френсиса:
  - "Ума не приложу, что это значит. А вы знаете?"
Чероки пристально посмотрел на непонятные буквы и отрицательно покачал
головой.
  - Я не спрашиваю вас, - рявкнул настоятель уже своим обычным голосом. -
Это спросил Френсис. Тогда я не знал.
  - А теперь?
  - А теперь знаю. Мне сказали. Это буква ламедх, а это - садхе.
Древнееврейский.
  - Садхе ламедх?
  - Нет. Справа налево. Ламедх садхе. Произносятся, как звуки "л" и "ц".
Если бы была огласовка, то можно прочитать, как "луц", "лоц", "лец",
"ляц", "лиц" - что-то вроде этого. Если бы между двумя буквами были
другие, то все могло бы звучать, как л-л-л... ну, догадайтесь!
  - Лейбо... Не может быть!
  - Может! Брат Френсис не додумался до этого. Постарался кто-то другой.
Брат Френсис не придал значения ни мешковине, ни веревке висельника;
сообразил кто-то из его дружков. Итак, что происходит? К ночи весь
монастырь будет гудеть о том, что Френсис встретил самого Блаженного и тот
сопроводил нашего дурачка туда, где валялась вся эта дребедень, и сказал:
"Вот твое призвание".
  Чероки озадаченно нахмурился.
  - Брат Френсис так сказал?
  - Нет!!! - заревел Аркос. - Вы что, оглохли? Френсис такого не говорил.
Пусть бы только попробовал, я бы негодяя... Но он рассказывает об этом с
невероятным простодушием, я бы даже сказал - с тупостью, а выводы делают
другие. Я с ним еще не беседовал; послал ректора Меморабилии расспросить
его.
  - Мне кажется, будет лучше, если я сам поговорю с братом Френсисом, -
пробормотал Чероки.
  - Да уж! Когда вы вошли сюда, я, по правде говоря, собирался вас живьем
зажарить. За то, что вы отослали мальчишку сюда, я имею в виду. Разреши вы
ему остаться в пустыне, не заварилась бы вся эта каша. Но, с другой
стороны, останься он там, невозможно себе представить, что