бы еще откопал
этот парень в подвале. Так что вы все же правильно сделали, прислав его
обратно.
  Чероки, отправивший Френсиса в монастырь совершенно по другим
соображениям, предпочел промолчать.
  - Поговорите с ним, - проворчал настоятель, - и пришлите потом ко мне.
  В понедельник, ярким солнечным утром, брат Френсис робко постучался в
кабинет настоятеля. Послушник славно выспался на жесткой соломенной
подстилке в старой, привычной келье, да плюс к тому съел менее привычный
завтрак. Невозможно было восстановить истощенную плоть и освежить
одуревшие от солнца мозги, но эти весьма относительные роскошества, по
крайней мере, достаточно прояснили его голову, чтобы Френсис сообразил: у
него есть основание бояться. Он так тихо постучал, что на его стук в дверь
ответа не последовало. Френсис и сам-то своего стука не услышал. Подождав
несколько минут, он собрал остатки мужества и постучал снова.
  - Господин настоятель вызывал меня? - прошептал послушник.
  Настоятель Аркос поджал губы и медленно наклонил голову.
  - М-м-да, господин настоятель посылал за тобой. Войди и закрой дверь.
  Брат Френсис затворил дверь и весь дрожа встал в середине комнаты.
Настоятель вертел в руках те штучки с проволочками из старого ящика для
инструментов.
  - Или уместнее было бы, - сказал аббат Аркос, - чтобы ты посылал за
преподобным отцом настоятелем? Ты ведь у нас теперь такой знаменитый - еще
бы, само провидение избрало тебя, а? - Он ласково улыбнулся.
  - А? - вопросительно хихикнул Френсис. - О нет, мой господин.
  - Ну-ну, не спорь. За одну ночь ты достиг вершины славы. Провидение
посчитало тебя достойным обнаружить этот... - настоятель широко обвел
рукой реликвии, лежавшие на столе. - Это барахло; если я не ошибаюсь,
прежний владелец называл это именно так?
  Послушник только беспомощно пыхтел и силился изобразить улыбку.
  - Тебе семнадцать лет, и ты, очевидно, идиот, так?
  - Истинная правда, господин настоятель.
  - Какое можешь ты представить оправдание тому, что вообразил, будто
призван служить религии?
  - Никакого, мой господин.
  - Ах так! Значит, ты не чувствуешь призвания служить Ордену?
  - О... Я чувствую... - задохнулся послушник.
  - Но у тебя есть оправдание?
  - Нет.
  - Ты, маленький кретин, я хочу от тебя объяснений. Так как объяснений нет,
я считаю, что с этого момента ты должен отрицать и свою встречу в пустыне
с кем бы то ни было, и находку этого... этого старого ящика с барахлом, и
все остальное, что я слышал от других монахов. Это всего лишь больное
воображение!
  - О нет, дом Аркос!
  - Что - нет?
  - Я не могу отрицать то, что видел собственными глазами, преподобный отче.
  - Хм. Значит, ты встретил ангела. А может, это был святой? Или не святой?
И он показал тебе, где искать?
  - Я вовсе не говорил, что он...
  - И вот из-за него ты вообразил, будто получил истинное призвание? Этот...
это... - могу я назвать его "существо"? - сказал тебе: "обретешь голос",
пометил камень своими инициалами, велел тебе поискать там, и ты откопал
эту рухлядь. Так?
  - Да, дом Аркос.
  - И как ты оцениваешь твое мерзкое тщеславие?
  - Ему нет прощения, господин учитель.
  - Ты возомнил о себе настолько, что даже свое непомерное тщеславие
считаешь непростительным! - заревел настоятель.
  - Мой господин, я всего лишь червь.
  - Хорошо. Отрицай только встречу с паломником. Ты же знаешь, никто больше
не видел эту личность. Насколько я понял, он шел по дороге, ведущей сюда.
И даже сказал, что, может быть, остановится в монастыре. И спрашивал про
монастырь. Все так? Но тогда куда же он исчез, если и в самом деле
существовал? Такой человек здесь не проходил. Врат, дежуривший на дозорной
башне, не видел его. А? Ты признаешь, что просто выдумал его?
  - Если бы не та отметина на камне, которую он... Тогда, может быть, я и...
  Настоятель закрыл глаза и тяжело вздохнул.
  - Надпись действительно есть, хоть и едва различимая, - признался он. -
Может, ты сам ее сделал?
  - Нет, мой господин.
  - Ты признаешь, что выдумал старика?
  - Нет, мой господин.
  - Хорошо же, ты хоть понимаешь, что с тобой будет дальше?
  - Да, преподобный отче.
  - Тогда приготовься.
  Дрожащими руками послушник подобрал полы туники, обернул их вокруг пояса и
наклонился над столом. Настоятель достал из ящика толстую указку из
орехового дерева, взвесил ее на ладони и резко ударил Френсиса по ягодицам.
  - Благодарение Господу! - послушно отозвался Френсис, слегка задохнувшись.
  - Ты передумал, мой мальчик?
  - Преподобный отче, я не могу отрицать...
  Бац!
  - Благодарение Господу!
  Бац!
  - Благодарение Господу!
  Десять раз была повторена эта простая, но мучительная литания; брат
Френсис взвизгивал свою благодарность Господу за каждый обжигающий урок
добродетельного смирения, что от него и требовалось. После десятого удара
настоятель остановился. Послушник слегка раскачивался, стоя на цыпочках.
Из-под сжатых век выкатилась слеза.
  - Мой дорогой брат Френсис, - сказал аббат Аркос, - ты совершенно уверен,
что видел того старика?
  - Уверен, - пробормотал Френсис, мысленно приготовившись к продолжению
экзекуции.
  Настоятель Аркос пристально поглядел на юношу, обошел вокруг стола и,
выругавшись, уселся. Некоторое время он сердито разглядывал клочок
пергамента с перерисованными древнееврейскими буквами.
  - Как ты думаешь, кто это был? - рассеянно спросил Аркос.
  Брат Френсис открыл глаза, и слезы потекли по щекам.
  - Ты убедил меня, мальчик, что ж, тем хуже для тебя.
  Френсис ничего не сказал, но мысленно взмолился, чтобы нужда убеждать
настоятеля в своей правдивости возникала не слишком часто.
  Повинуясь раздраженному жесту аббата, юноша опустил тунику.
  - Можешь сесть, - произнес настоятель уже нормальным, чуть ли не
добродушным голосом.
  Френсис подошел к указанному креслу, уже было сел, но вдруг сморщился и
снова поднялся.
  - Если преподобному отцу настоятелю все равно...
  - Ладно, тогда стой. Я не собираюсь больше тебя задерживать. Ты можешь
идти и заканчивать твое бдение.
  Он умолк, заметив, что лицо послушника просияло.
  - Ну уж нет! - отрезал Аркос. - Ты не вернешься на прежнее место! Ты
поменяешься с братом Альфредом и близко не подойдешь к тем развалинам.
Далее. Я приказываю тебе не обсуждать это происшествие ни с кем, кроме
твоего исповедника и меня; хотя один Бог знает, сколько уже нанесено
вреда. Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
  Брат Френсис потряс головой.
  - Вчера было воскресенье, преподобный отче, и от нас не требовалось
хранить молчание; во время рекреации я и рассказывал все ребятам. Я
думал...
  - Да, а эти твои "ребята" сварганили очень миленькое объяснение, сын мой.
Знаешь, с кем ты, оказывается, встретился? С самим Блаженным Лейбовицем.
  Френсис оторопел, потом снова затряс головой:
  - О нет, господин настоятель. Я уверен, что это был не он. Блаженный
мученик не стал бы делать таких вещей.
  - Каких это таких?
  - Он не стал бы гоняться за мной и не старался бы ударить меня палкой с
шипом на конце.
  Настоятель вытер губы, чтобы скрыть невольную улыбку. Через мгновение ему
удалось принять задумчивый вид.
  - О, а я и не знал об этом. Так это он за тобой гонялся, да? Я так и
думал. А своим приятелям ты и об этом рассказал? Да? Вот видишь, а они все
равно не сомневаются, что это был Блаженный. Интересно, много ли таких
людей, за которыми бы Блаженный гонялся с палкой... - он остановился, не в
силах сдержать смех при виде выражения лица послушника. - Ну ладно, сынок,
а ты-то сам как думаешь, кто это мог быть?
  - Я думаю, что, возможно, тот старик - паломник, шедший посетить наш храм,
преподобный отче.
  - Ты не можешь пока его так называть, он еще не стал храмом. В любом
случае твой старик - не паломник и не шел сюда. И в ворота наши не
заходил, разве что дозорный спал. Однако послушник, бывший на часах,
клянется, что не спал, хотя и признает, что в тот день его сильно клонило
ко сну. Так в чем, по-твоему, дело?
  - Если преподобный отец настоятель позволит, я сам несколько раз дежурил
на часах.
  - Ну и?..
  - Понимаете, в яркий, солнечный день, когда вокруг не движется никто,
кроме ястребов, через несколько часов начинаешь следить лишь за этими
ястребами.
  - Так вот чем ты занимаешься! Вместо того, чтобы глаз не спускать с дороги!
  - И если слишком долго смотришь на небо, то как будто бы отключаешься - не
спишь, нет, а становишься вроде как завороженным.
  - Значит, вот что ты делаешь, стоя на часах? - рассердился настоятель.
  - Не обязательно. Я хочу сказать, если бы так оно и было, я бы не знал
сам. С братом Дж... м-м-м, ну с одним из братьев, которого я сменял,
случилось то же самое. Он даже не знал, что пришло время сменяться с
поста. Он сидел там, в башне, и пялился с открытым ртом на небо. Как бы в
забытьи.
  - В один прекрасный день, когда ты будешь в подобном "забытьи", прискачет
отряд язычников из Юты, перебьет садовников, порушит оросительную систему,
вытопчет наш урожай и засыплет камнями колодец, прежде чем мы начнем
защищаться. Почему у тебя вид такой странный? Ах да, я забыл совсем - ты
ведь сам родом из Юты. Но неважно, может, ты и прав насчет дозорного в том
смысле, что он мог проглядеть старика. А скажи, ты уверен, что это был
самый обыкновенный старик и ничего больше? Не ангел? Не блаженный?
  Послушник в задумчивости поглядел в потолок, потом быстро взглянул на
своего правителя:
  - Разве ангелы или святые отбрасывают тень?
  - Да... то есть нет... Откуда мне знать! Он что, отбрасывал тень?
  - Отбрасывал. Такую маленькую тень, ее едва было видно.
  - Как так?
  - Ведь был почти полдень.
  - Идиот! Я не прошу тебя рассказывать, какой он. Я и так это знаю, если ты
вообще его видел. - Настоятель Аркос несколько раз с силой ударил по
столу. - Единственное, что я хочу знать: ты, именно ты, ничуть не
сомневаешься, что это был самый обыкновенный старик?
  Подобный поворот дела озадачил брата Френсиса. В его голове не
существовало четкой границы между обычным порядком вещей и
сверхъестественным. Между ними как бы пролегала некая промежуточная
полоса. Существовали вещи совсем обычные и существовали вещи совершенно
необычные. Но между этими двумя крайностями находилась область смешанная
(для Френсиса) - противоестественное, где просто земля, воздух, огонь или
вода начинали вести себя не как простые вещи, а как Вещи. Для брата
Френсиса эта область включала в себя все, что он мог увидеть, но не мог
понять. Френсису невозможным представлялось "ничуть не сомневаться", как
требовал от него настоятель, в том, что он все правильно понял. Таким
образом, задав этот вопрос, аббат Аркос невольно погрузил Френсисова
паломника в эту сумеречную область, в то знойное марево, из которого
впервые появился старик, в ту самую промежуточную зону, где паломник
очутился сразу же после того, как вся Вселенная сузилась и в ее центре
царило одно - еда на вытянутой ладони.
  Если некое сверхъестественное создание решило прикинуться человеком, разве
под силу было бы Френсису разгадать этот маскарад или хотя бы заподозрить,
что дело нечисто? Да это самое существо, поди, не забыло бы и про тень, и
про следы, и про хлеб с сыром, только б не раскрыться. Жевало бы,
плевалось не хуже варана и постаралось бы изобразить поведение обычного
смертного, ступившего без сандалий на раскаленный песок.
  Нет, Френсис ни за что не взялся бы судить о ловкости, предприимчивости,
разумении адского или, наоборот, небесного создания, не решился бы сказать
о мере их актерских способностей. Как бы то ни было, в их адском (или
небесном) хитроумии сомневаться не приходилось. Настоятель уже самой
постановкой своего вопроса предопределил реакцию послушника: тот
погрузился в мысли, прежде ему в голову не приходившие.
  - Ну так что, сынок?
  - Господин настоятель, неужто вы предполагаете, что это мог быть...
  - Нет! Я-то как раз против всяких предположений. Потому и спрашиваю тебя
для ясности: был ли он или не был обычным человеком, из плоти и крови?
  Вопрос привел Френсиса, в ужас. Еще страшнее было то, что прозвучал он из
уст самого господина аббата, хоть послушник и понимал - дому Аркосу нужен
ясный ответ. Очень нужен. А значит, вопрос-то задан, ой, какой важный.
Если уж он кажется таким важным господину настоятелю, то что говорить о
нем, Френсисе? Он не имеет права ответить неправильно.
  - Я... Мне кажется, что он был из плоти и крови, достопочтенный отче. Но
"обычным" я бы его не назвал. Кое в чем он был очень даже необычен.
  - В чем? - резко спросил аббат Аркос.
  - Плевался очень далеко и метко. И еще, по-моему, он умел читать.
  Настоятель закрыл глаза и потер виски, испытывая неимоверную усталость.
Проще всего было бы сказать мальчишке, что старик - обыкновенный
чудаковатый бродяга, и запретить думать о паломнике как-либо иначе.
Однако, дав послушнику почувствовать свое сомнение, аббат уже лишил себя
такой возможности. Нельзя приказывать мысли - она все равно подчиняется
одному лишь разуму. Можно приказать парню не думать, но его разум теперь
уже не подчинится. Как всякий мудрый правитель, дом Аркос не отдавал
пустых приказов, да еще таких, за исполнением которых не мог проследить.
Лучше сделать вид, что ничего не замечаешь. Зачем он задал вопрос, на
который не смог бы ответить сам, не видев того старика? Теперь он потерял
право на вынесение окончательного решения.
  - Пошел вон, - бросил настоятель, не открывая глаз.


  5
Несколько озадаченный суматохой, начавшейся в монастыре, Френсис в тот же
день вернулся в пустыню, чтобы в неприкаянности и одиночестве продолжить
великопостное бдение. Он-то думал, что все поразятся найденным реликвиям,
а монахов почему-то взволновал только старый бродяга. Френсис рассказал-то
о нем только потому, что старик случайно или по воле провидения помог
найти подземелье и чудесные реликвии. Послушник считал, что встреча с
паломником - всего лишь незначительный эпизод в этой истории, а главное в
ней - священная находка. Однако его товарищи гораздо больше
заинтересовались стариком, и даже настоятель беседовал с ним не о ящике, а
о страннике. Они все прямо засылали его вопросами о паломнике. А что он
мог ответить? "Я не заметил". "Я не посмотрел". "Может, он и говорил, да я
не помню". Некоторые из вопросов были чудные. И вот теперь Френсис
спрашивал сам себя: "Мне что, нужно было смотреть во все глаза? Я вел себя
как дурак, да? Зря не прислушивался к его словам? Неужто я, одурев от
солнца, пропустил мимо ушей что-нибудь важное?"
Френсис мрачно размышлял обо всем этом, а вокруг его нового пристанища
бродили волки и наполняли ночь своим воем. Размышлял и днем, когда ему
надлежало бы молиться и духовно совершенствоваться. В этом Френсис
исповедался приору Чероки, когда священник приехал к нему в свой очередной
субботний объезд. "Не забивай себе голову романтическими бреднями других
послушников, у тебя и своих бредней хоть отбавляй, - посоветовал
священник, как следует отчитав исповедующегося за пренебрежение
благочестивыми думами и молитвами. - Твоих приятелей не заботит истина, им
бы только какое-нибудь чудо посногсшибательней. Все это чушь! Могу
сообщить тебе, что достопочтенный отец Аркос запретил послушникам
разговоры на эту тему. - Немного помолчав, Чероки имел неосторожность
добавить: - Ведь в старике не было ничего сверхъестественного, верно? -
Причем в голосе его слабо, но отчетливо прозвучала нотка надежды.
  Брат Френсис не знал, что ответить. Если и было что-то сверхъестественное,
он не заметил. Однако, судя по количеству вопросов, поставивших его в
тупик, он вообще не заметил очень многое. Теперь Френсис чувствовал, что
виноват, - почему он оказался таким ненаблюдательным? Помнится, обнаружив
убежище, он испытал благодарность к паломнику. Но чудесное событие Френсис
истолковал исключительно в собственных интересах - ему так хотелось
получить какой-нибудь знак, что намерение провести всю жизнь в монастыре
рождено не его волей, а милостью Божией, подсказавшей рассудку решение. Он
был так поглощен самим собой, что не понял куда более важного смысла
происшедшего.
  "И как ты оцениваешь свое мерзкое тщеславие? "
"Мое мерзкое тщеславие делает меня похожим на кота из басни, который решил
заняться орнитологией, господин аббат".
  Действительно, разве страстное желание Френсиса принять монашеские обеты
не напоминало историю о знаменитом коте? Тот решил посвятить себя
орнитологии, дабы возвысить собственную орнитофагию - отныне он станет
вкушать Passer domestiens, (воробей домашний), а не каких-то вульгарных
"воробушков". Если природа создала кота птицеедом, то Френсиса его
собственное естество неудержимо влекло к знаниям. В ту пору школы были
только в монастырях, поэтому он и надел рясу послушника. Зачем же теперь
воображать, будто посвятить свою жизнь Ордену ему повелели Природа и сам
Господь?
  И чем бы еще он мог заниматься? На родину, в Юту, Френсису пути не было.
Еще ребенком его продали шаману, который воспитал бы из него своего слугу
и ученика. Но мальчик сбежал, и теперь на родине его ждал бы суровый суд
собственного племени. Он осмелился похитить собственность, принадлежавшую
шаману, - то есть самого себя. Вообще-то в племени Юта воровство
почиталось делом благородным, но украсть у колдуна, а потом еще и
попасться - хуже преступления быть не могло. Да и не захотел бы теперь,
после монастырской школы, Френсис возвращаться к убогой жизни
невежественного пастушеского племени.
  Куда же тогда податься? Континент был малонаселенным. Френсис вспомнил
карту, висевшую на стене в библиотеке: редкие закрашенные пятна, где
располагались области, пусть не цивилизации, но хотя бы относительного
порядка, где существовало хоть какое-то подобие законности, а не просто
дикарство и дикость. На прочем пространстве разрозненными кланами жили
люди лесов и равнин - не столько даже дикарские племена, сколько просто
маленькие общины охотников, собирателей, примитивных земледельцев. Уровень
рождаемости был столь низок (если не считать мутантов и выродков), что
численность населения едва-едва сохранялась от поколения к поколению. За
исключением обитателей нескольких приморских областей, жители континента
занимались исключительно охотой, земледелием, войной или колдовством.
Других "профессий" не существовало, а последняя считалась, самой
перспективной для юноши, желающего чего-то добиться в жизни.
  Учеба в монастыре не дала Френсису никаких навыков и знаний, которые могли
бы пригодиться в темном, невежественном, тяжко живущем мире, где не ведали
грамоты. Зачем общине был нужен грамотный юнец, не умевший пахать или
воевать, или охотиться, или искусно воровать, или находить воду и залежи
металла? Даже в немногочисленных княжествах, где существовало нечто вроде
государственного устройства, грамотность Френсиса была бы никому не нужна,
кроме церкви. Бароны иногда нанимали на службу писцов, но это случалось
крайне редко, и вакансии, как правило, занимали монахи или специально
обученные в монастырях миряне.
  Более всего писцы и секретари были потребны самой Церкви, негустая
иерархическая сеть которой охватывала весь континент. Подчас она достигала
и заморских берегов, но тамошние епархии, по сути дела, были совершенно
независимы от Нового Рима, хоть номинально и признавали власть Святого
Престола. Объяснялось это не схизмой, а просто безбрежностью океана,
пересекать который удавалось нечасто. Для поддержания порядка по всей этой
обширной сети нужна была система связи. Так Церковь - ненамеренно и даже
случайно - стала единственным передатчиком новостей и сведений из одного
края земли в другой. Если на северо-востоке континента начиналась эпидемия
чумы, то со временем об этом узнавал и юго-запад из рассказов посланцев
Нового Рима.
  А если где-нибудь на северо-западе дикие племена угрожали нашествием
какому-нибудь христианскому княжеству, со всех амвонов юга и востока
зачитывалось папское послание, предостерегавшее об опаснос