Геннадий МЕЛЬНИКОВ

                                КАНАЛ Сх-20




     Почему Сх-20? - так обозначили его проектировщики, когда работали над
чертежами   рисовой   системы,   расположенной    недалеко    от    города
Славянска-на-Кубани, в котором  я  почти  ежегодно  провожу  часть  своего
отпуска.
     8 мая 1984 года, вторник. Я  вышел  со  двора,  с  непривычки  сильно
звякнув новой металлической калиткой, которую установили совсем недавно, и
пошел  по  тротуару,  поминутно  наклоняя  голову  под  нависшими  ветками
фруктовых деревьев и  чувствуя,  как  пустой  рюкзак  приятно  хлопает  по
штормовке, а кеды мягко пружинят об асфальт.
     Возле   аптеки   сложный   переход   через   поток   автомобилей   на
противоположную сторону улицы к  скверу,  в  котором  завтра  будет  почти
трехчасовое шествие и горы цветов возле памятников и  на  братской  могиле
пятидесяти трах мирных жителей, которым судьба уготовила стать заложниками
в том далеком, сорок втором.  Но  это  будет  только  завтра,  а  сегодня,
сейчас, я пересекаю наискось сквер и выхожу на главную улицу этого  милого
моему сердцу небольшого городка, где прошло мое детство, улицу, по которой
не ездят автомобили, а наклонно растущие деревья с обеих сторон образовали
своеобразный туннель из  зелени  и  продолговатых  колеблющихся  солнечных
пятен на асфальте. Пересекаю второй сквер где карусели, колесо  обозрения,
скамейки в тени, на которых, как уставшие от длительного  перелета  птицы,
сидят пенсионеры. (Мне ничего не пришлась придумывать -  это  зарисовка  с
натуры и, чтобы  в  ней  появился  фантастический  элемент,  потребовалось
переставить только одно предложение. - Примечание автора.)
     Вот и автобусная остановка. "Восьмерка" отошла, как всегда,  вовремя,
по расписанию:  факт,  не  характерный  для  транспорта  больших  городов.
Несколько поворотов, подъем, будто с конца  взлетной  полосы,  на  высокий
мост, упруго прогибающиеся фермы под  колесами.  Внизу  река  Протока.  На
противоположном берегу кроны серебристых тополей, корявые стволы которых в
три-четыре обхвата, заслоняют небо. Их  наверняка  видели  бойцы  красного
десанта, среди которых находился молодой Фурманов...
     Я вышел из автобуса на конечно остановке и, забросив за спину рюкзак,
зашагал к своему каналу. На переезде, возле автоматического  шлагбаума,  в
аккуратно выбеленном домике дежурил другой мужчина, не  тот,  который  мне
вчера крикнул, когда я возвращался  затемно:  "Ну  как?!  На  уху  есть?",
"Есть!" - так же громко ответил я ему, и между нами протянулись  невидимые
нити взаимопонимания и доброты.
     Иду по обочине трассы, ведущей к Азовскому  морю,  мимо  проносящихся
рефрижераторов, автобусов, самосвалов. Вот одна из  многочисленных  "Лад",
обогнав меня, затормозила - мне  даже  показалось,  что  за  рулем  кто-то
знакомый - но тотчас, будто выстрелив, машина рванулась вперед.  Небольшая
плюшевая фигурка медвежонка, или  обезьянки,  качнулась,  как  маятник,  в
заднем стекле и исчезла...
     Вот и Сх-20. Канал, как канал  -  обычный,  средних  размеров  сброс.
Сейчас на рисовые чеки еще не запустили воду,  глубина  мизерная,  да  еще
водоросли по дну, но я вчера присмотрел  местечко  и  сегодня  не  потерял
время на поиски стоянки.
     Я удобно устроился на покрытом сочной травой  откосе,  предварительно
похлопав по нему удилищем, чтобы вспугнуть змей и ужей. Их  здесь  великое
множество, но я ни разу не слышал,  чтобы  они  кого-то  укусили.  Наладив
удочки, я размял мякиш белого хлеба - на  червя  здесь  ловилось,  как  ни
странно, хуже - скатал пару шариков и утопил в них острия крючков.  Уложив
поплавки по краям заливчика, окаймленного травой,  я  подстелил  под  себя
штормовку и стал ждать.
     На противоположном берегу, чуть наискосок, метрах в двадцати от меня,
уже рыбачили два парня, как я понял из их разговора - ученики технического
училища, которые заканчивали не то практику,  не  то  экзамены,  и  у  них
выдался свободный день. На гидротехническом узле - это левее меня, почти у
самого нулевого пикета, что у трассы - сидело на бетонных  блоках  человек
восемь, там в бурлящем потоке клевало получше, но  я  не  любитель  шумных
компаний.
     Я понимал, что в это время рыбалка в рисовых каналах, как  говорится,
чисто символическая, но послезавтра  я  уезжаю,  завтра  праздник,  а  мне
напоследок нужна была эта самая символика.  Мне  приятно  было  лежать  на
берегу в траве, нежаркое солнце сквозь облачную дымку светит в лицо,  а  у
ног моих концы удилищ, которые через систему леска-поплавок-крючок  должны
связать меня с теми, кто текучим серебром скользит в зеленоватой  полутьме
и не догадывается о своей участи.
     Я не столько был  поглощен  рыбалкой,  сколько  мыслями  о  прошедшем
вечере, заполненном беседой со стариками об их житье, заботах, болезнях. Я
подумал, что завтра, после возложения венков,  когда  "мой  дед"  споет  в
составе хора ветеранов на  высоких  ступенях  Дома  культуры,  обязательно
нужно будет сфотографироваться с  ним  к  сквере,  так  чтобы  видны  были
деревья, карусель, ордена на его груди, воздух, пронизанный солнцем. Так и
было.
     В этот момент вскрикнул один из  парней.  "Что  ты?"  -  спросил  его
второй. "Ужак... метра полтора... хвостом по спине задел". "Где?" "Да  вон
там, в траве... Кажется, что-то  схватил".  "Лягушку,  наверное".  "Точно!
Смотри, как он ее". "Не разберу... за голову, или за  ноги".  "Я  тоже  не
вижу... трава".
     И тогда раздался крик лягушки. Я не могу описать его: стон - не стон,
скрип - не скрип, всего понемногу.
     - Может удилищем его? - предложил кто-то из ребят.
     - Не надо! - крикнул я через канал. - Это  же  мир  животных.  И  ужу
нужно обедать.
     - Да жалко, кричит так...
     Они не стали трогать ужа и занялись  своими  удочками,  а  я  немного
погодя  пожалел,  что  отговорил  их;  лягушачий  предсмертный  крик  стал
действовать мне на нервы. Продолжалось все это еще минут десять. Крик стал
затихать. И вдруг - всплеск...
     - Сорвалась! - крикнул мне парень. - Лягушка сорвалась!
     - Остался товарищ уж без обеда, - с облегчением сказал я.
     Теперь можно спокойно ловить рыбу, на крючках  уже  давно  ничего  не
было.
     Я не заметил, как пестрый "лоскут" проплыл мимо первого  поплавка,  и
увидел его метрах в двух от второго. Присмотрелся... - лягушка. Но  какая!
Такие мне не встречались. Она плыла как-то боком,  загребая  одной  лапой,
плыла почти вся погруженная в мутную воду, но я рассмотрел  ее  расцветку:
какая-то светло-коричневая с голубыми горошинами на спине. Мне не стало ее
видать за стеблями молодого камыша, я поднялся с места и, вдавливая кедами
траву в мокрый грунт, пошел вдоль берега. Нагнал ее.
     Лягушка остановилась.  Увидела  меня.  На  сотую  долю  секунды  наши
взгляды встретились... И теперь, до конца своей жизни я не прощу  себя  за
невольно проявленную  жестокость.  Тотчас,  сделав  кувырок,  как  пловец,
достигший противоположной стенки бассейна, лягушка ушла под воду.
     ...Но я все-таки заметил, что зубцы желтой короны на ее  голове  были
погнуты.

ЎҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ“
’          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         ’
’         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        ’
џњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњЋ
’        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       ’
’    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    ’
 ҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ”





                            Геннадий МЕЛЬНИКОВ

                            КОРИЧНЕВЫЕ СУМЕРКИ




     - Вы еще что-то хотели сказать? - кончив обрабатывать пилочкой ногти,
Неттлингер стряхнул белый налет с пиджака и поднял голову.
     - Да, господин директор, - Фюман немного замялся, не находя слов.  Он
почему-то так и не привык вести себя непринужденно в кабинете  шефа,  хотя
вот уже почти пять лет ежедневно в конце  рабочего  дня  представляет  ему
отчет о работе станции.
     - Я вас слушаю, - Неттлингер начал  собирать  в  ящик  стола  бумаги,
давая понять, что  у  него  нет  настроения  задерживаться  надолго  после
работы.
     - Дело в том... что они уже плавают в блоке первичных отстойников.
     Неттлингер задвинул ящик и щелкнул замком.
     - Кто плавает? Новорожденные?
     Фюман удивленно поднял брови. Вероятно, директор его не слушает, если
задал такой вопрос: весь мусор - не то, что новорожденные, если,  конечно,
не пропустить их через мясорубку  -  задерживается  на  решетках,  и  лишь
потом, пройдя через дробилки, попадает в первичные отстойники.
     - Нет. Я говорю о халли...
     Неттлингер положил ключ в карман пиджака, поднялся и стал  натягивать
шуршащий плащ.
     - Ах, вот вы о чем?! Ну и что?
     - Вчера их там еще не было...
     Неттлингер застегнул плащ и достал целую пачку сигарет.
     - Вчера еще не было землетрясения, которое  разрушило  сегодня  утром
пять деревень в северной Италии, вчера  еще  был  цел  "Конкорд",  который
разбился сегодня с двумястами тридцатью пассажирами, вчера еще не родились
и не умерли те сотни тысяч человек, которые родились и  умерли  сегодня...
Вы хотите свое сообщение поставить в один ряд с этим?
     Фюман выглядел растерянным.
     - Но последнее  время  они,  как  никогда,  возбуждены,  -  торопливо
заговорил он,  -  мастер  ночной  смены  просит  разрешения  успокоить  их
небольшой дозой хлора, не опасной для активного ила. Он опасается, как  бы
не повторился случай с Куртом.
     Неттлингер распечатал пачку сигарет и выбросил целлофан в корзину для
бумаг.
     - Слушайте, Фюман, - сказал он, доставая зеленую японскую зажигалку и
прикуривая, - мы уже достаточно много говорили на эту тему, и я  не  хотел
бы повторяться. Даю вам дельный совет: если  хотите  чего-то  добиться  на
этой работе, то не идите  на  поводу  у  сменных  мастеров;  почувствуйте,
наконец, себя начальником. А что касается Курта, то  он  сам  виноват:  не
нужно было совать нос, куда не следует.
     - Он хотел очистить воздуховод в аэротенке и уронил скребок, а  когда
потянулся за ним...
     - Знаю, знаю, - Неттлингер выключил плафон, и сутулая  фигура  Фюмана
сразу стала плоской на фоне зашторенного  окна,  -  не  будет  другой  раз
зевать.
     Неттлингер пропустил вперед в дверях Фюмана и запер кабинет.
     - Передайте Виннеру:  никакого  хлора.  Станция  должна  работать  на
прежнем режиме. Для того мы здесь и поставлены.
     Под   брезентовый   тент   бара   "Сила   через   радость"   выкатили
тридцативедерную бочку пива: папаша Йозеф знал,  что  клиенты  после  пяти
вечера предпочитают духоте помещения сквознячок дюралевой пристройки.
     Бочку перевернули пробкой вверх, и папаша Йозеф мокрой тряпкой  начал
стирать с днища пыль и  прилипшие  опилки,  а  под  навес,  тем  временем,
заходили первые завсегдатаи.
     Папаша Йозеф выпрямился и поискал кого-то глазами.  Раздвигая  легкие
стулья, к нему уже шел, ухмыляясь, Эйхель.
     - Сейчас мы ей сломаем!
     Папаша Йозеф подал ему  старый  армейский  тесак,  и  Эйхель,  ударяя
волосатым кулаком по рукоятке, отковырял половину деревянной пробки. Затем
он взял у папаши Йозефа отполированный до блеска насос, установил  его  по
центру пробки и, приноровившись, ахнул вниз так, что ни капли не зашипело.
Папаша Йозеф знал, кому доверять проведение этого ритуала.
     Первые кружки наполняются без подкачки, и  папаша  Йозеф  ждет,  пока
осядет пена, чтобы долить.
     Первые кружки выливают залпом, сдувая пену прямо на  пол.  Она  летит
вниз белыми хлопьями морского прибоя.
     Первые кружки доставляют много хлопот папаше Йозефу, потому что сразу
же после первых наливают вторые, и лишь  только  тогда  достают  сигареты.
Линялый френч образца  сорок  третьего  года  на  спине  у  папаши  Йозефа
начинает темнеть, но он не подает вида, что устал, что уже пора ставить  к
насосу помощника, качает себе в одном темпе, только лопатка двигается  как
кривошипный механизм, и кричит поверх голов:
     - Давай, давай, ребята! Побыстрее освобождай тару! Пейте, халли после
разберутся!
     Скрипят дюралевые стулья и  столы,  по  синему  пластику  растекаются
бурые пятна, крошки от пивных сухариков хрустят под ногами.
     - Эй, папаша Йозеф! А не посадить ли тебе парочку халли в аквариум?
     - Уже думал! - кричит ответ папаша Йозеф, работая насосом. - Не  знаю
только, как пристроить сверху унитаз, чтобы кормить их. А главное, кто  на
нем будет сидеть с утра до вечере? Может  быть,  ты  согласишься!  Пиво  и
жратва за мной.
     Дружный хохот порождает эхо, которое  испуганно  мечется  по  тесному
переулку.  Хлопает   тент.   Тень   от   мебельного   магазина,   что   на
противоположной стороне, тихо подкрадывается к первым столикам.
     Третью кружку растягивают на полчаса.  Дым  поднимается  к  нагретому
брезенту и, словно набравшись сил от соприкосновения с ним, валом катит  к
карнизу. Внутри помещения автомат прокручивает блюзы.
     - Послушай, папаша Йозеф! Что за дерьмо натолкал ты  сегодня  в  свой
ящик? Выбрось и поставь, как обычно, нашу старую - "Дряхлые кости".
     Гейнц подцепил сачком рыбу из кафельного бассейна и ловко  бросил  ее
на весы. Рыба вяло хватала ртом воздух.
     - Такая подойдет, фрау Каумиц? - спросил он.
     - Да, благодарю вас, господин Гейнц, - фрау Каумиц подставила  черную
хозяйственную сумку, - еще пожалуйста, две баночки икры.
     Гейнц нагнулся под прилавок.
     - Извините, фрау Каумиц, сейчас открою новый ящик.
     - Ничего, господин Гейнц, я не спешу.
     Гейнц вышел в кладовую и вскоре появился с фанерным ящиком. Тот  был,
очевидно, тяжелый: на худой шее Гейнца, натягивая кожу, оттопырились жилы.
     Он грохнул ящик  и  стал  искать  плоскогубцы.  Не  найдя  их,  начал
отдирать жесть по углам крышки ножом.
     - Ну, что новенького, господин Гейнц?
     Гейнц справился с двумя полосками с одной  стороны  и  поддел  крышку
лезвием ножа.
     - Да все то же, фрау Каумиц, все то же...
     Нож был слишком  тонким  и  гнулся.  Гейнц  с  трудом  расширил  щель
настолько, чтобы можно было просунуть плоскую ручку.
     - А что слышно насчет халли?
     Дальше  дело  пошло  быстрее.  Действуя  ножом,  как  рычагом,  Гейнц
вытаскивал гвоздь за гвоздем.
     - Ничего нового, фрау Каумиц, ничего нового... В последнее время  ими
перестали интересоваться.
     - Говорят, что рабочие очистной станции  отказываются  работать.  Это
серьезно,  господин  Гейнц,  если  остановится  очистная  станция?  -   не
унималась фрау Каумиц.
     Гейнц поддел последний гвоздь и открыл крышку.
     - Ничего страшного, фрау Каумиц, ничего страшного.  Очистная  станция
никогда не остановится. Наберут новый штат, а тех - под суд.
     Он  подал  фрау  Каумиц  две  банки  икры,   завернутые   в   толстую
промасленную бумагу, и начал отсчитывать сдачу.
     - А вообще, наше дело маленькое, фрау Каумиц, дело маленькое.
     - Вы правы, господин Гейнц, дело маленькое...
     Фрау Каумиц вышла из темной лавки на  освещенную  улицу,  и  в  седых
волосах у нее вспыхнул лимб. Гейнц  остался  один  на  один  с  духотой  и
мухами.
     В городе запирались по домам рано.  Лишь  только  скроется  солнце  в
завалах свалки  -  пустеют  улицы,  закрываются  магазины,  прокручиваются
последние части кинофильмов.
     Город готовится к вечернему отдыху.
     Неттлингер загнал свои "Мерседес" на моечную эстакаду и, не выходя из
малины, смотрел, как разбиваются о поднятые стекла  тугие  струи.  Рабочий
направляет шланг на задний мост, маслянистая вода стекает в темный  провал
приямка.
     Фюман,  навалившись  на  умывальник,  подставил  шею  и  лопатки  под
холодную воду. Когда он прижимает спину к крану,  шипящие  тонкие  струйки
летят на стены.
     Папаша Йозеф  подсчитывает  дневную  выручку,  а  два  его  помощника
приводят в порядок помещение и заносят из-под навеса столы и стулья.
     Гейнц смывает жир и бурые пятна крови с мясного  прилавка,  по  лотку
бетонного пола плывут окурки, выкуренные им за день сигарет.
     Фрау Каумиц готовит рыбный суп. В углу кухни пятнистая кошка пожирает
из эмалированной чашки жабры и внутренности.
     Город готовится к вечернему отдыху.
     Город моется, чистится, ест, пьет, справляет свои естественные нужды.
Открыты краны, шипят душевые сетки, урчат  смывные  бачки  унитазов.  Пот,
грязь, кровь, фекалии, разжиженные водой, ухают в гидравлических  затворах
и летят, невесомые, по чугунным стоякам.
     Магистральный городской коллектор, выложенный еще сто  лет  назад  из
добротного обожженного кирпича, переполнен.
     Начало коллектора - у стадиона в южной части города, конец  -  камера
решеток очистной станции.
     Виннер записал в журнал показания рН-метра и пошел  в  обход.  Начал,
как всегда, со здания решеток, хотя это было и не совсем по пути -  здание
находилось в дальнем от административного блока конце станции.  Но  Виннер
специально проходил мимо аэротенков и отстойников,  не  заходя  на  посты,
чтобы начать обход с самого что ни есть начала.
     На решетках дежурил  совсем  молодой  парень.  Все  рабочие  станции,
когда-то и сам Виннер, начинали карьеру с решеток  -  первой  обязательной
ступени. Затем следовали песколовки,  первичные  отстойники,  аэротенки...
Кто как потянет. Эта иерархическая лестница, совершенно не обязательная по
технологии,  была,  очевидно,  придумана  кем-то  для  создания  видимости
возможного роста.
     Виннер открыл металлическую дверь и вошел в здание  решеток.  Карклин
стоял к нему спиной, опершись о поручни, и  следит  за  работающими  внизу
агрегатами.
     - Ну, как  у  тебя  тут  дела?  -  громко  спросил  Виннер,  стараясь
перекричать грохот дробилок.
     Карклин от неожиданности  вздрогнул,  но,  увидев  сменного  мастера,
улыбнулся.
     - Они уже здесь!
     Виннер подошел и тоже нагнулся над ограждением.
     - Сейчас только один показался и сразу нырнул.
     Виннер и Карклин постояли еще минут пять над бурлящим потоком, но так
больше ничего и не заметили. Может быть, показалось малому?
     - Ну, я пошел, парень. Счастливо дежурить. И не  трусь.  Если  что  -
звони диспетчеру.
     - А что их бояться? - Карклин расплылся в улыбке.  -  Что  они  могут
сделать?
     Да, конечно, что ни  могут...  Виннер  потрепал  Карклина  по  плечу.
Когда-то он и сам,  такой  же  молодой  и  белобрысый,  стоял  у  этих  же
поручень, стараясь всем своим видом показать, что ему  вовсе  не  противно
смотреть на бурый поток внизу и дышать его испарениями.
     Сообщение Карклина, что халли появились в здании  решеток,  озадачило
Виннера, хотя он и не подал вида. Нужно  будет  завтра  перед  пересменкой
проверить.
     Минуя песколовки, Виннер направился к  блоку  первичных  отстойников.
"Кому и зачем это нужно? - думал он, шагая по шершавым бетонным плитам.  -
Ведь не только же  из-за  того,  что  повысилась  активность  ила  на  два
процента, расплодили эту мерзость по  всей  станции?  А  может  быть,  это
только для него два процента, а для других - тысячи марок? Темный лес".
     Виннер помнил, как несколько лет назад  печатали  в  газетах,  что  в
активном  иле  аэротенков  среди  микроскопических  коловраток  и   сувоек
обнаружили эти крестики, тогда еще маленькие, с палец, не больше  -  новая
форма жизни! Сосиски Неттлингера! Но  на  эти  заметки  мало  кто  обратил
внимание по той простой причине, что  многим  было  абсолютно  неинтересно
читать о каких-то там слизняках, появившихся в городских нечистотах.  И  в
течение последующих лет о сосуществовании "сосисок" Неттлингера,  или  как
их стали называть - халли, знали только те, кто имел хотя бы  какое-нибудь
отношение к очистной ст