снова  кивнула.  Андрей  отошел  от  нее  на  четыре
шага... И снова багровое небо и черный горящий город. Но уже не так жутко,
когда знаешь, что нужно сделать всего четыре шага, чтобы снова  попасть  в
привычный и светлый мир.
     - Ну что там у тебя? - спросил он Валерию.
     - Все нормально, а у вас?
     Он не успел ответить. Между теплоходом и развалинами, ближе к берегу,
поднялся столб воды... Затем второй, третий, но  уже  ближе  к  теплоходу.
Андрей не сразу догадался, что это,  а  когда  понял,  то  уже  не  был  в
состоянии сделать назад ни шагу... По теплоходу стреляли.
     Всплески, розоватые сверху, поднимались один  за  другим,  словно  по
реке хлестал чудовищный дождь. Последний столб  поднялся  прямо  у  борта,
закрывая  собою  берег  и  небо.  Рядом  вскрикнула  и  прижалась  к  нему
Валерия...
     Затем все исчезло. Столб воды без всплеска, как в  немом  кинофильме,
опустился вниз, открывая знакомое небо,  знакомый  берег,  знакомые  дома.
Свет из окон, казалось, источал тепло. Мимо проплывали  и  превращались  в
светящуюся пунктирную цепочку сигнальные огни. С  берега  все  еще  слышна
была музыка.
     - Ну вот и все, - сказал Андрей после  того,  как  они  исходили  всю
нижнюю палубу, тщетно пытаясь еще раз отыскать ту одну единственную точку,
с которой все казалось другим, непонятным и странным.  Видение  больше  не
повторялось, и с каждой секундой оно блекло в сознании как неясный сон.
     Они разошлись,  когда  на  шлюпочной  палубе  закончили  демонстрацию
фильма, и туристы стали спускаться вниз по крутым трапам.
     В каюте Андрей не  раздеваясь  лег  на  койку  и  курил  сигарету  за
сигаретой. Что это было? Мираж?  Самовнушение?  Групповой  гипноз?  Он  не
знал. Биофильм отпадал: для его  аппаратуры  потребовалось  бы  два  таких
теплохода. Но не это главное...
     Что-то произошло с ним самим, а что -  он  не  мог  уловить,  но  это
"что-то" - очень важное и ему необходимо время, чтобы во всем разобраться.
Он словно заглянул в чужую память, чужое воспоминание, и теперь смотрел на
себя как бы со стороны, как смотрят из самолета  на  желтую  ленту  летней
дороги, по  которой  медленно  -  медленно,  почти  неразличимо  на  глаз,
движется одинокий путник, и этот путник - он сам, и это  ему  так  хочется
умыться в тени после пыльной и жаркой дороги. У него было  чувство  как  у
человека, вскочившего на ходу не на свой поезд: он знает, что едет  совсем
не туда, что а противоположной стороне, на  маленькой  станции,  та,  ради
которой он так спешил, будет ждать его только семь  минут  -  семь  минут,
пока будут стоять рядом их встречные поезда. А он  сидит  в  пустом  купе,
хотя время еще есть, - только выпрыгни  на  откос,  или  рвани  в  крайнем
случае  стоп-кран,  -  но  он  сидит,  тупея  от  своей  беспомощности   и
трусости...
     Нет! Он найдет в себе силу воли  выпрыгнуть  на  ходу,  не  в  прямом
конечно смысле, и  теплоход  здесь  не  причем.  Теплоход  и  Нина  -  как
следующая остановка совсем другого поезда, в  котором  он  едет  непонятно
куда. Но он сумеет оставить в прокуренном купе свой бессмысленный  принцип
несуразности,  свои  так  нигде  и  ненапечатанные  рассказы,  в   которых
вымученные сравнения все вместе не стоят одних "упругих чаек" Валерии.  Он
сумеет выпрыгнуть на стремительно набегающий ракушечник откоса!
     Он завтра же сойдет на ближайшей пристани, возьмет на прокат  авиетку
и вылетит. Куда? Там будет видно. Лишь бы подальше от всей этой бутафории,
нарочитости,   красивых,   но   чужих   женщин.   Жизнь   грохочет    мимо
перекрещивающимися балками мостовых ферм, и ему необходимо попасть на свой
поезд.


     Черные деревья вдоль дороги спилены на высоте человеческого  роста  и
лежат кронами на проезжей части, поэтому так жарко  и  полуторка  прыгает,
словно по ребрам высохшего ископаемого животного. Брезентовый верх  кабины
накален так, что это чувствуется локтями даже сквозь ткань пиджака.  Снизу
поднимается резкий запах раздавливаемых листьев. Кто-то берет его за плечо
и, дыша жаром в затылок, шепчет: "Вставай". Он поворачивает голову. Сзади,
широко расставив ноги на подпрыгивающей  площадке  кузова,  стоит  мертвый
Петренко, и губы у него не шевелятся, когда он шепчет, а лицо как гипсовая
маска - белое и неподвижное. Вздрогнув, он сбрасывает его руку с  плеча  и
стучит  ладонью  по  верху  кабины,  но  полуторна   продолжает   прыгать.
"Вставай!" - доносится сквозь хруст ломаемых веток. Он  наклоняется  через
передний борт и заглядывает внутрь кабины. Там никого нет...
     - Вставай,  лейтенант!  -  треплет  его  за  плечо  Саяпин,  и  Демин
окончательно просыпается.
     - Что там? - хриплым от простуды голосом спросил он.
     - Подобуев сигналит.
     Демин сел на перевернутый ящик от снарядов, переставил ближе сапоги и
механически, не глядя - результат нового приобретенного инстинкта -  начал
обматывать высохшей до хруста портянкой правую ногу.
     - Ответь. Я сейчас, - сказал он Саяпину, а сам уже мысленно наверху в
промозглой ночи, где  медленно,  как  снежинки,  падают  хлопья  сгоревшей
нефти, а багровое небо колышется у самой кромки развалин.
     Со стороны котла доносился отчетливо  слышный  стук  -  три  коротких
удара, пауза, три коротких удара, пауза... - это Подобуев,  прозванный  за
свой маленький рост  и  хилое  телосложение  Поддубным,  стучал  обломками
кирпича по радиатору с северного торца здания. Он что-то заметил и вызывал
взводного Саяпин подошел и котлу и простучал  ответ.  Подобуев  услышал  и
стук прекратился.
     Взвод   лейтенанта    Василия    Демина    закрепился    в    подвале
административного здания на самом берегу  реки.  От  дома  уже  ничего  не
осталось, кроме одной стены до третьего этажа, с зацепившимися  неизвестно
за что пролетом лестницы наверху, да  части  трубы  встроенной  котельной.
Железобетонное перекрытие подвала выдержало падение восьми  этажей,  а  из
двух котлов один чудом не разморозило. Бывший сантехник  -  на  войне  все
стали  бывшими  -  Анатолий  Саяпин,  произведя  какие-то  манипуляции   с
вентилями, и обнаружив в приямке уголь, растопил котел. Впервые за столько
недель солдаты основательно высушили шинели и помылись.
     Ночью противник, как  правило,  отсиживался,  зато  днем  приходилось
отбивать до десяти атак. Небольшая площадь перед домом сплошь была покрыта
серыми  холмиками,  слегка  припорошенными  вчерашним   снегом.   Те,   на
противоположной стороне площади, уже давно потеряли все человеческое: зияя
темными провалами  разодранных  в  крике  ртов,  они  бежали  и  бежали  с
упорством фанатиков,  словно  поскорее  желая  разделаться  со  всей  этой
неопределенностью, страхом,  пронизывающей  сыростью,  вшами,  диспепсией,
хлопающем по спине ранцем - со всем этим проклятым миром. Раненых они  уже
не подбирали...
     Было около десяти часов вечера. Выставив  охранение,  взвод  отдыхал.
Фитиль фонаря - самого настоящего со стеклом и предохранительной сеткой, а
не какой-нибудь там сплюснутой гильзы - был прикручен, и синеватый  огонек
горел, казалось, за тридевять земель. В полутьме котел, увешанный  мокрыми
шинелями, был похож на озябшего слоненка. Он олицетворял собою добро.
     Вскинув автомат, Демин поднялся наверх. Темнота, подсвеченная заревом
со стороны тракторного завода, была колеблющейся,  жидкой,  с  горьковатым
привкусом холодного дыма. Ближайшие развалины просматривались  как  сквозь
тусклое розовое стекло. Где-то во дворе скулила собака.
     Уверенно ориентируясь  среди  завалов  битого  кирпича,  искореженных
балок и арматуры, он добрался до поста. Подобуева не было видно, но Демин,
протянул руку, дотронулся до него.
     - Что у тебя? - шепотом спросил он.
     Подобуев молча взял Демина за рукав полушубка, потянул к себе. Сквозь
оконный проем со стороны реки врывался  сырой  ветер.  И  то,  что  увидел
Демин, не сразу воспринималось сознанием...
     По темной поверхности реки шел теплоход. Но он шел не так, как ходили
теперь катера и буксиры  -  крадучись,  с  потушенными  огнями  -  он  шел
открыто, при всех огнях, у всех на виду. Он плыл словно из сказки.
     Что-то оборвалось у Демина внутри, и, как опущенный колодезный ворот,
завертелась в обратном направлении память, и плеснуло  где-то  в  глубине,
вспышкой высветив на миг то  мирное  время,  когда  плыли  по  реке  белые
теплоходы, хлопали на ветру разноцветные флаги, играли  духовые  оркестры,
доносился смех с золотистых пляжей... Но только на миг.
     Тотчас же совсем рядом, всего лишь через два дома от них, со  стороны
разбитой мельницы коротко ухнуло, и между теплоходом и берегом -  ближе  к
берегу - поднялся первый столб воды. И все стало  на  место:  смолк  смех,
утихла музыка, исчезли разноцветные флаги, остался лишь  теплоход,  темный
город, да сырой ветер.
     - У, гады! - прошептал Подобуев. Почти одновременно и ему,  и  Демину
пришла одна и та же (да и не могла тогда прийти иная)  мысль  -  загрузили
теплоход пленными и пустили для забавы по течению. Это  объясняло  все.  С
теплохода, действительно, не доносился  шум  двигателей,  и  только  позже
Демин вспомнил, что с теплоходе вообще ничего не было слышно, а сам он шел
против течения.
     Второй снаряд - перелет, но уже ближе к теплоходу.
     - Разреши, Василий! - сказал Подобуев, и,  хотя  в  темноте  не  было
видно, как молча кивнул Демин, тот  понял  и  выпрыгнул  через  окно.  Под
ногами хрустнули сосульки оплавленного стекла.
     Теплоход продолжал плыть, словно большая, спокойная птица, не обращая
никакого внимания на всплески, розоватые сверху от огней горящего  города.
Казалось,  что  кто-то  огромный  и  непонятный  лежал  на  дне   реки   и
указательным пальцем старался пробить ему дно.
     И в этот момент что-то нехорошо стало на душе у Демина, как  тогда  в
том обгоревшем и по-осеннему пустом парке, где  он  обнаружил  сидящую  на
скамье  мертвую  девушку.  Как  и  тогда  он  смутно  чувствовал  какое-то
несоответствие, какую-то неясность, но это  несоответствие  находилось  на
грани восприятия, а неясность  была  не  более,  чем  зыбкость  воздуха  в
знойный  день  над   степью,   когда   нужно   чрезмерное   напряжение   и
сосредоточенность, чтобы рассмотреть что-то у горизонта.
     Он пожалел, что оставил в подвале бинокль, но и простым глазом  можно
было рассмотреть отдельные человеческие фигуры на верхней палубе и уловить
то несоответствие, ту странность их поведения, которые бросились в  глаза:
так спокойно и даже отчужденно не ведут себя люди, обреченные на смерть. А
они стояли группами, опершись о поручни  -  некоторые  даже  сидели  -  и,
кажется с безразличием, будто не замечая разрывов, смотрели  на  берег.  И
совсем непонятное проделывали те, которые находились на корме.
     Демин до слез напряг глаза, но не мог разобраться: как-то странно они
передвигались - сплошной ритмично-колеблющейся массой. Словно  танцуют,  -
подумал Демин, и ему стало жутко.
     Но на размышления времени уже не было: со стороны  мельницы  раздался
взрыв  связки  гранат.  Три-четыре  секунды  было  поразительно   тихо   -
настолько, что стало слышно, как далеко за городом  передвигается  колонна
танков  -  затем  шквал  длинных  автоматных  очередей.  Шквал   нарастал,
приближался - Подобуев, отстреливаясь, отходил к своим.
     Демин нащупал в темноте шершавую трубу  водяного  отопления  и  подал
сигнал боевой тревоги.

ЎҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ“
’          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         ’
’         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        ’
џњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњЋ
’        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       ’
’    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    ’
 ҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ”





                            Геннадий МЕЛЬНИКОВ

                          ГОЛОСА НА ПЕСЧАНОЙ КОСЕ




     Сухо задребезжал в темноте колокольчик, будто его трясли, зажав между
ладонями. Дмитрий Чепенко вскочил с холодного песка.
     - Кажется, попался, гвардеец! - радостно констатировал он и,  схватив
подсак, побежал к крайней закидушке.
     Сейчас он вытащит сазана на два с половиной килограмма, подумала я, и
время снова потечет, как степная река - схематическая его модель,  потечет
плавно, не торопясь, соизмеримо с ударами пульса. Кратчайший, как казалось
вначале, путь завел в тупик, и времени потеряно больше, чем  потребовалось
бы  его  для  проведения  операции  по  самому  захудалому   варианту   со
стопроцентной гарантией. Пришлось начать с нуля...
     Слово "кажется" в прямо речи Чепенко - это тромб, который мы пытались
ликвидировать в течение двух месяцев путем многократных прокруток Системы,
а когда убедились, что атака в лоб - бесполезная затея, то послали меня.
     И вот сейчас, блокировав на время сознание Гнутого, я жду возвращения
Дмитрия с  его  сазаном,  и  внутренне  морщусь  от  неприятных  ощущений,
источниками которых являются никотин,  этиловый  спирт  и  многое  другое,
трудно поддающееся определению - все то, что  когда-то  оставило  следы  в
организме моего далекого предка, чтобы через сотни лет обрушиться на  меня
со всею силою необузданной первобытности.
     Снизу, от воды, темным пятном показался Чепенко. По мере  приближения
к костру он светлел, становился четче.  В  зеленой  сетке  подсака  лениво
вскидывался сазан.
     - Килограмма три будет, - уверенно сказал он, приподымая рыбу.
     - Два с половиной, - поправила я его, хотя  Гнутый  и  не  произносил
такой фразы.
     - Дома уточним, - усмехнулся Дмитрий, и я поняла, что это тоже не его
слова, а ответ Системы на мое вмешательство. Он снова пошел к воде,  чтобы
опустить сазана в садок.
     Через   семнадцать   минут    на    спиннинг    Гнутого    подцепится
девятикилограммовый сом, которого они должны вытащить  вдвоем.  Для  этого
мне придется деблокировать сознание Гнутого потому, что я не смогу за него
проделать эту работу.
     Возвратился  Дмитрий,  присел  рядом  на  песок,  подмяв  под  локоть
полупустой рюкзак.
     - Для начала есть, - сказал он нарочито  спокойным  голосом,  выдавая
тем самым пережитое возбуждение.
     По нижней части темного небосклоне  чиркнул  метеорит  -  это  сигнал
начала отсчета: пора...
     - Слышишь, Герасимович, - сказала я, чувствуя  что  уже  окончательно
освоилась с голосовыми связками Гнутого, с его  модуляцией,  тональностью,
паузами. - Недавно я прочитаю одну книжку, не помню название, в  ней  речь
шла о генной памяти...
     Я почувствовала, как Дмитрий едва сдержал восклицание: так неожиданно
прозвучали из уст Гнутого слова о генной памяти.
     - Ну что-то вроде фантастики, -  поспешила  добавить  я,  поняв,  что
слишком форсировала события.
     - И что же  тебя  там  заинтересовало?  -  из  деликатности  стараясь
казаться равнодушным, спросил Дмитрий.
     - В книжке описывается, что изобрели какую-то машину,  -  пытаясь  не
выходить за границы словарного запаса Гнутого, начала я рассказ,  -  вроде
камеры, в которую помещают человека и,  действуя  на  его  мозг  какими-то
волнами, возбуждают в нем мысли его далеких предков...
     - И не только мысли, - продолжил Дмитрий, - но и осязание,  обоняние,
слух, зрительные образы.
     - Да, да, - соглашаюсь я. - Человек как бы живет...
     - ...в прошлом, - закончил Дмитрий и, немного помолчав,  резюмировал:
- Все  это  многократно  пережевано  фантастами.  Теперь  этим  никого  не
удивишь. Советую тебе переключиться на детектив, для усвоения которого  не
требуется такой предварительной начитанности, как для чтения фантастики.
     -  Но  не  это  главное!  -  забеспокоилась  я,  чувствуя,  что  тема
исчерпывается.
     - Продолжай, - спокойно сказал Дмитрий и полез в карман штормовки  за
"Беломором".
     - Так вот в этом институте,  в  котором  изобрели  машину,  названную
Системой, начали проводить опыты по  зондированию  мозга  Молодой  парень,
сотрудник этого института, находясь  в  камере,  совершает  путешествие  в
прошлое; так ему казалось, по мере того, как электронная Система  включала
те,  или  другие  участки  генной  памяти.  Все  это   проделывалось   уже
неоднократно и не с  ним  первым.  Но  на  этот  раз  что-то  произошло  с
компьютером, он сфокусировал луч не на том участке, получился тромб, ну  в
общем...
     Я сделала вид, что мне с трудом дается пересказ книги.
     - ...сознание героя  осталось  в  прошлом,  -  помог  мне  Дмитрий  и
продолжил за меня, - его мысли потекли с обычной  скоростью  мышления  его
далекого  предка  и  ускоренной  "перемотке",  как  на   магнитофоне,   не
поддавались.
     Он на  ходу  и  очень  близко  к  тексту  воспроизвел  незамысловатую
научно-фантастическую фабулу. Биотоки его мозга были насыщены и четкие.
     - Парень был обречен на пожизненный сон  в  блок-камере,  -  это  уже
говорю я, - если бы его отключили от Системы и разбудили, то  это  был  бы
уже другой человек из далекого прошлого.  Это  все  равно,  что  выдернуть
неандертальца из его эпохи и поставить не эскалатор метро:  его  нервы  не
выдержали бы.
     - Не обязательно, - возразил Дмитрий. - Я читал в одном из сборников,
как дикарь преспокойно вжился в век электроники и гнал самогон  со  знаком
качества. Ну, а чем же закончилась история с нашим парнем?
     "Она еще не закончилась"  -  чуть  не  проговорилась  я,  но  вовремя
спохватилась. Сознание Дмитрия было подернуто легкой  дымкой,  похожей  на
гипноз, и он теперь больше не удивлялся прорезавшемуся интеллекту Гнутого.
Я продолжила:
     - Решились на следующее: найти человека, и нашли - девушку, в  генной
памяти которой запечатлелись мысли и образы ее  предка,  встречавшегося  с
предком парня, сознание которого застопорилось на  уровне  сознания  этого
предка...
     - Ну и абракадабра! - покачал головою Дмитрий. - Нельзя ли попроще?
     - Можно, - согласилась я, - только необходимо всем дать имена. Парень
и Девушка у нас уже названы, ну а тех, которые в подсознании, их  предков,
назовем для  простоты...  (я  сделала  небольшую  паузу,  необходимую  для
анализа корректировочных  данных  Системы)...  ну,  например,  Дмитрием  и
Гнутым.
     - Годится, - усмехнулся Дмитрий, - продолжай.
     - Девушку положили в блок-камеру рядом с Парнем и тоже  подключили  к
Системе. Затем проникли в глубь ее генной памяти  до  уровня  сознания  ее
предка, которого мы назвали Гнутым, выбрали момент, когда он был наедине с
предком Парня, которого мы назвали Дмитрием,  -  как  сейчас  с  тобой  на
рыбалке - и провели операцию.
     - В чем она заключалась? - Дмитрий был явно заинтересован.
     -  Сознание  Парня  было  полностью  блокировано  сознанием  Дмитрия,
сознание же Девушки постоянно контролировало  сознание  Гнутого.  А  смысл
самой операции заключался в том, чтобы убрать  из  сознания  Дмитрия  одно
слово - тромб, которое появилось в результате неполадки в Системе.
     - Мне не совсем понятна роль Девушки, - сказал Дмитрий. - Для чего ее
сознание запараллелили с сознанием Парня через Систему? Разве нельзя  было
стереть этот тромб при помощи той же Системы?
     - Нельзя, - ответила я. - Девушка, достигнув сознания Гнутого, должна
была убедить Дмитрия добровольно, ценою самопожертвования, не  произносить
этого слова.
     - А при чем здесь самопожертвование... - начал было Дмитрий, но сразу
понял. - Возвращение  сознания  Парню  -  смерть  для  фантома  Дмитрия...
Неплохо придумано. Но каким образом Девушка смогла  убедить  Дмитрия,  что
его уже давно нет на  свете,  что  существует  его  только  тень,  далекое
воспоминание, в подсознании Парня?
     - Ну хотя бы вот таким образом, - сказала  я,  на  мгновение  целиком
уйдя в Си