Мухомора,  тот  молча  полез  в
кармашек за сидением и достал бутылку. Дин Рид открыл  ее  зубами  и  стал
мыть руки, поливая сам себе.
     - Поехали, - снова скомандовал и мы тронулись с места не включая фар.
     Видимо я все-таки порядочно опьянел, иначе я не убедил бы себя, что в
тюке, несмотря на его тяжесть, не мог быть завернут труп, хотя  у  меня  и
мелькнуло подозрение в самом начале. Я,  как  мне  казалось  тогда,  нашел
неопровержимое доказательство "от противного": если бы в тюке был труп, то
в такую жару к нему невозможно было  бы  подойти.  Будь  бы  я  трезв,  то
додумался бы до простой истины: целлофан не пропускает запах.


     Средняя Ахтуба,  Рыбачий,  Бурковка  -  эти  поселки  промелькнули  в
течение каких-то двадцати пяти минут.  Дальше  Краснослободск,  если  они,
конечно, не свернут перед мостом через Судомойку в пойму. Едем прямо, за -
тем петляем по городу, не сбавляя скорости, меня бросает то к правой, то к
левой дверце. Впереди сноп света выхватывает из  темноты  дощатые  заборы,
ворота гаражей, узорчатые ставни частных домов, стволы деревьев.  Съезжаем
с  асфальта  в  заросший  сорняками   переулок.   Останавливаемся   против
свежевыкрашенных зеленых ворот.
     - Приехали, - сказал Дин Рид и вылез из машины. Я последовал за  ним.
Мухомор остался за баранкой. Значит будет загонять машину во двор, подумал
я.
     Вошли через калитку, навстречу нам, гремя цепью, бросился волкодав.
     - Тихо! - гаркнул на него Дин Рид, и пес успокоился.
     Из дверей дома вышла молодая, загорелая, плотно сбитая женщина.
     - Заходите, гостьми будете! - нарочито растягивая слова пропела она.
     Я отодвинул засов ворот, открыл их. Мухомор закатил "Жигули", я снова
закрыл ворота, задвинул засов. Следом за  Мухомором  пошел  к  дому  через
целиком заасфальтированный двор, а котором  не  было  ни  одного  деревца,
только две теплицы метров по двадцать длинною, да электрический фонарь  на
столбе посреди. Здоровенный пес на цепи вилял мне хвостом: значит свой.
     Мухомор вошел, я же слегка замешкался в дверях потому,  что  женщина,
на секунду преградив мне путь, - толкнула в бок упругой грудью. "Привет" -
шепнула она.
     Из застекленной веранды, освещенной со  двора,  следом  за  Мухомором
вошел в небольшую комнату с одним окном, затянутым от комаров  марлей.  За
столом, придвинутому к дивану, сидели Дин Рид и мужчина с крупными чертами
лица и седоватыми волосами, стриженными бобриком. Дин Рид сидел на  стуле,
мужчина - видать хозяин дома - на диване, спиною к раскрытому окну.
     - Садитесь, - пригласил хозяин, и мы с Мухомором  сели  к  столу,  на
котором уже стояла открытая бутылка водки, тарелка  со  свежими  огурцами,
зеленым луком, редиской.  -  Закусим  слегка,  пока  Кукла  не  приготовит
что-нибудь существенное.
     Хозяин разрезал на куски полуметровую чехонь - на клеенку из-под ножа
закапал прозрачный жир - и разлил поллитровку по  стопкам.  Я  хотел  было
выпить, как всегда, половину, но понял, что здесь это не принято. А  кроме
того, я уже был достаточно пьян.
     Пока отдирали с треском кожу с  вяленой  чехони  и  ели  коричневатые
просвечивающиеся куски, Кукла приготовила и принесла  прямо  в  сковородке
жареное мясо.
     - Ешьте, гости дорогие, - нараспев проговорила она, а сама  незаметно
для  других  скосила  глаза  в  мою  сторону  и  на  щеках  ее  возле  губ
образовались ямочки от улыбки, предназначенной, как я понял, мне.
     Я не помню, как мы распили вторую бутылку (об этом я узнал только  на
следствии), но помню, что состояние легкомыслия,  эйфории,  не  покидавшее
меня с дачи, продолжалось. Я уже не думал о том, что  со  мною  произошло,
что я делал утром, зачем ездил к  "Белому  аисту".  Я  жил  только  данным
расплывчатым,  состоящим   из   отдельных   мало   связанных   фрагментов,
мгновением, и особенно не  вникал,  да  и  не  в  состоянии  был,  в  суть
разговоров за столом. Когда ко мне обращались,  я  подымал  руку  и  качал
ладонью, будто прощаясь с трапа лайнера  с  сопровождавшими  меня  членами
посольства. "Все будет хорошо, ребята!" - отвечал я на все вопросы, а  сам
мысленно только касался тех отдельных фрагментов, поминутно  ощущая  волны
тепла, образованные присутствием молодой женщины.
     "Что это он так окосел?" - спросил Дин Рид. "Кто, я? Да я больше тебя
выпью, если хочешь знать!"  Как  сквозь  воду  до  меня  доходили  отрывки
предложений, междометия, грязная ругань  Мухомора.  Речь  шла  о  каких-то
деталях, автоинспекторах, манжетах, рыбнадзоре, о том, сколько может войти
в саквояж и надежно ли спрятаны концы.
     Я два раза выходил во двор, пытался лезть с нежностями  к  волкодаву,
но тот рыкнул и ушел в темную конуру. Когда второй раз входил в дом,  меня
обхватили за шею обнаженные руки. "Ты больше не пей, слышишь? - прошептала
мне на ухо Кукла. - А то будешь, как тот раз..."  Скрипнула  дверь,  Кукла
выскользнула во двор, - Мухомор открыл створку, напуская свет  на  веранду
из комнаты, и держась за ручку, доканчивал что-то говорить тем, сидящим за
столом. Я вошел.
     - А ты тоже пойди проветрись, - посоветовал хозяин Дин  Риду,  -  мне
нужно вот с ним тет-а-тет.
     Дин Рид, как по приказу, поднялся и направился к двери, шурша  пачкой
сигарет. Я сел  напротив  хозяина,  подперев  голову  ладонями,  а  тот  с
какой-то непонятной не то ехидной, не то снисходительной  улыбкой  смотрел
на меня. Молчание затянулось. С минуту мы смотрели Друг на  друга.  Хозяин
был крепким мужиком лет пятидесяти, весь из мускулов, сбитый, с  несколько
великоватой головой.
     - Ну и что? - задал я ему, как мне казалось, оригинальный до чертиков
вопрос.
     - А ничего, дорогуша, - ответил хозяин, стряхивая приставшие к локтям
крошки хлеба, - это я должен спросить...
     - И что же ты должен спросить? - перебил я его, явно "выпендриваясь".
     - Ремика сколько раз прогуливаешь?
     - Какого Ремика? - спросил я и осекся, вспомнив, что мой, теперь  уже
мой, щенок остался и без прогулки, и без ужина.
     - А телик жаль, - как бы сам с собою заговорил хозяин,  -  только  из
магазина и цветной... Но ты его сдай  обратно,  скажи,  что  взорвался.  И
еще... кооператив выплачен до конца, тебе только за свет и воду.
     Это "за свет и воду" меня доконало.  Я  откинулся  на  спинку  стула,
чувствуя как из миллиона пор у меня выступают капельки пота.
     - Понял? - спросил меня хозяин.
     Я кивнул потому, что действительно понял: сидящий передо мною человек
- бывший Хозяин моего тела.
     - Ну и хорошо, что понял, - сказал Хозяин и закурил, -  теперь  самый
раз поговорить, пока те курят.
     Я уже пришел в себя и, кажется, отрезвел.
     - В тот самый вечер, - начал свой рассказ Хозяин, - ко мне пришел муж
Куклы, чтобы дать кое-какие указания... но это тебе не интересно - узнаешь
позже... Мы сели за столик (тот самый, что в зале) и только приступили  ко
второй  бутылке,  как  началось  то  светопреставление.  Я  решил  закрыть
форточку, подошел к окну, и в этот момент огненный шар со двора  выстрелил
мне прямо в лицо... Очнулся я не на полу, не возле окна,  а  на  диване  у
столика, и увидел, что муж Куклы лежит, уткнувшись лицом в палас... Ну  ты
знаешь, на каком месте ты  лежал...  Перевернул  его  на  спину  и  увидел
себя... Вот такая история, в которую ты попал.
     Хозяин моего тела раздавил окурок в тарелке и продолжил:
     - Я терпеть не могу покойников (откуда мне было знать, что  ты  жив),
поэтому выключил свет и вышел  из  квартиры.  До  рассвета  я  просидел  в
скверике на скамейке - достаточно времени, чтобы все обмозговать - а утром
с первым троллейбусом доехал до переправы и с тех пор живу здесь.
     Хозяин на несколько секунд задумался, а затем усмехнулся  и  погрозил
мне пальцем:
     - Имей в виду: она моя баба (я понял, что о Кукле), мы с нею давно...
то есть не  я,  а  ты...  тьфу!  Точнее  -  я  в  твоем  обличье...  Опять
запутался!.. Ну в общем, короче  (напряг  он  на  скулах  желваки)  -  она
принимает тебя за меня, по ты на это не очень раскатывай губы. Понял?
     Я промолчал. Вошла Кукла.
     - Подожди во дворе! - махнул рукою хозяин.
     - Да те там маются, - кивнула она на дверь.
     - Вынеси им водки в парник и что-нибудь пожрать.
     Кукла  достала  из  холодильника  бутылку  "Столичной",  отложила  со
сковороды в тарелку остывшее мясо, сверху положила хлеб, лук и вышла.
     - Вот такие дела, дорогуша, - сказал в заключение Хозяин  и  налил  в
две стопки. - Выпьем за знакомство.
     Преодолевая тошноту, я выпил. И вдруг (как вспышка от трамвайной дуги
в сырую погоду) мысль: да это же хорошо! Это выход!
     - Да это же хорошо! - воскликнул я. - Это выход!
     - Что хорошо? - спросил хозяин, хрустя луковицей.
     - Да то, что нам вдвоем легче будет доказать, кто мы  есть  на  самом
деле!
     Хозяин моего тела перестал  жевать  и  уставился  на  меня  застывшим
лицом.
     - А зачем?
     Вероятно со стороны у меня был очень  глупый  вид,  может  быть  даже
открыт рот.
     - А зачем, я спрашиваю? - повторил он, вытирая руки о полотенце. - Ты
чем недоволен? Может быть моим телом? Так тебе радоваться нужно, что такое
досталось почти даром: зубы все на месте, где почки, где печень - не знаю,
не болели потому что, да  и  внешность  -  не  та,  что  прежняя  у  тебя,
звездочета. В этом отношении я даже немного прогадал, хотя и не  жалею  об
этом. А ты, однако, не побежал сразу домой, к жене и дочери,  -  (я  хотел
было возразить), - не возникай, небось понравилась холостяцкая жизнь. -  И
сразу, без всякого перехода: - Сколько ты получаешь?
     - Двести тридцать.
     - Не плохо, в  принципе...  Слышал  такой  анекдот  про  принцип?  Ну
ладно... Так вот, сейчас ты будешь получать там, где я работаю,  вернее  -
работал, в два раза меньше, но зато у тебя будет масса свободного времени,
как у художника, или писателя (Хозяин хохотнул),  зато  здесь  (он  сделал
жест рукою, давая понять, что здесь - это значит в этой комнате) ты будешь
получать в два раза больше, чем у себя в своей конторе.  Считай,  что  это
твоя индивидуальная трудовая деятельность.
     - И что я должен буду делать? - и спросил я просто так для интереса.
     - А что скажу, - ответил Хозяин, снова  закуривая.  -  И  еще,  чтобы
полная ясность: пешки назад не пятятся, а идут в дамки - этой мой  принцип
- идут любой ценой, не сожалея о жертвах, подставляя под удар свои  пешки,
чтобы в конце концов на доске воцарился культ одной дамки. У  тебя  сейчас
тоже только этот вариант игры.
     Он разлил остатки водки, и я машинально выпил следом за ним.
     - Хорошо, - сказал я, вытирая губы, - ты иди в дамки,  а  я  к  себе,
жене и дочери.
     Хозяин моего тела, сдерживая злость, хмыкнул.
     - Не...ет, дорогуша! Так не получится.
     - Это почему же?
     - Да потому, что ты столько  натворил,  что  никакой  срок  наказания
подобрать для тебя не представляет возможности.
     Я взорвался:
     - Это ты! Ты натворил! А не я!
     - Пойди докажи, - снова хмыкнул Хозяин.
     - И пойду! Завтра же в милицию! Там поймут!
     - Да хоть сейчас иди, - Хозяин моего тела потянулся и зевнул, - сразу
же попадешь в психиатричку, где тебе отремонтируют мозги.
     Остальное я помню смутно. Помню, что мне стало худо, и я  едва  успел
выскочить во двор, помню, как звякал цепью волкодав, как светилась изнутри
обтянутая пленкой  теплица,  в  которой  расплывчатыми  силуэтами  маячили
фигуры Дин Рида и Мухомора, как хлопал меня по плечу Хозяин, подталкивая к
крыльцу. Затем провал в памяти...
     Очнулся на диване, рядом Мухомор и  Дин  Рид.  Синеватый  полумрак  -
смотрим телевизор. Хозяин закрывает окно: с Волги  подул  ветер,  унося  в
пойму мириады комаров и остужая жилье.
     И в тот же час будто смена слайда - яркий свет вспыхнувшей  люстры  и
двое в милицейской форме у двери.
     - Здравствуй, - сказал один  из  них,  обращаясь  к  Хозяину,  -  как
видишь, выжил... плохо бил.
     Я видел, как у Хозяина моего тела отвисли челюсть и  бледнели  скулы,
затем рывок... звон разбитой люстры, темнота, но сразу же  комната  дважды
коротко вспыхнула от гулких выстрелов.
     Я вскочил. И в этот момент мне будто бы воткнули в спину  раскаленный
прут арматуры...


     Трое  суток  я  пролежал  в  реанимации,  одиннадцать  в  палате  для
тяжелобольных, почти месяц среди выздоравливающих.
     Выписали меня солнечным утром, в  кабинете  главврача  ветер  шевелил
оранжевые занавески в открытом окне. Во дворе меня ждала черная "Волга"  и
три товарища в штатском, один из которых уже наведывался ко мне  последние
две недели.
     В результате следствия было установлено, что ранее судимый муж  Куклы
совместно с Хозяином  моего  тела,  Мухомором  и  Дин  Ридом  организовали
посредническое звено между браконьерами и дельцами из  ресторанов  города.
Позже в их сферу деятельности вошли работники автосервиса.
     Во время одной из операций, когда в багажнике  "Жигулей"  было  около
сорока килограммов  осетровой  икры,  машиной  заинтересовался  участковый
Средней Ахтубы. После бесполезных уговоров,  попыток  подкупа,  муж  Куклы
ударил участкового ножом, а затем, озверев  от  крови,  нанес  еще  восемь
ударов. Тело отволокли с дороги в камыши сухого ерика  и  там  бросили.  И
только по чистой случайности  участкового  обнаружили  на  следующее  утро
мальчишки, идущие на рыбалку. Он был еще жив...
     Опьяненные   безнаказанностью,    бешеными    деньгами,    алкоголем,
преступники уже не могли ни перед чем остановиться. -  И  буквально  через
две  недели  ими  был  убит  инспектор  рыбнадзора.  Ему  проломил  голову
разводным ключом Хозяин моего тела.
     Таковы выдержки из речи прокурора.
     Суд приговорил: Мухомора  и  Дин  Рида  к  двенадцати  годам  лишения
свободы, нескольких браконьеров, работников  ресторанов  и  автосервиса  к
различным срокам от года до пяти, меня же к высшей мере наказания.  Хозяин
моего тела был убит ори оказании вооруженного сопротивления.
     Еще на стадии следствия я рассказал своему защитнику про молнию...  И
на следующий  день  был  направлен  на  экспертизу.  Врачи  признали  меня
вменяемым.
     У меня произошел  срыв  (что-то  вроде  истерики,  умопомрачения),  я
катался  по  бетонному  полу  камеры,  бросался  на  решетку  окна,   меня
привязывали к  койке,  вызывали  врача,  но  затем  на  меня  нашло  такое
безразличие ко всему, такое спокойствие, какое вероятно наступает у людей,
достигших крайней черты, за которой уже наступает  отупение  и  деградация
личности. Подавать прошение о помиловании я отказался.
     Я не знал, как быстро приговор приводится в исполнение,  но  когда  в
камеру впустили моего  защитника,  почувствовал,  что  это  последний  его
визит. Он еще раз пытался уговорить меня подать прошение, но  видно  было,
что он и сам понимал бесполезность этого  мероприятия,  а  когда  спросил:
"Что я могу для вас лично сделать?",  я,  совсем  некстати,  вспомнил  про
щенка и попросил защитника куда-нибудь его пристроить, если он еще не сдох
в запертой квартире. "С ним все в порядке, - слегка улыбнулся защитник,  -
его, когда был обыск в вашей квартире, взяла девочка с третьего этажа".  Я
понял, что это моя дочь... И напоминание о ней  будто  сбросило  пелену  с
моих глаз.
     Я попросил у защитника бумагу и ручку и,  вероятно,  поставил  его  в
трудное положение: "Мне нужно уточнить" - сказал  он  и  на  десять  минут
вышел из камеры. Возвратившись, он выложил мне на стол  из  своей  кожаной
папки несколько листов плотной бумаги и шариковую ручку.
     - Есть ли у меня время, хотя бы до утра? - спросил я его. Он  кивнул.
- Тогда зайдите, пожалуйста, завтра.
     Утром я передал ему два, исписанных с обеих сторон листа.
     - Кому передать? - спросил меня бывший мой защитник.
     - Девочке, которая взяла собачку...
     "Здравствуй, Лера! Ты не можешь себе представить, как  трудно  дается
мне  начало  письма.  Я  передумал  несколько  вариантов,  но  так  и   не
остановился ни на одном и начинаю писать без определенного плана,  надеясь
только на озарение.
     Ты уже, вероятно, по почерку начинаешь догадываться,  но  ради  бога,
дорогая моя! - не пугайся. Ведь почерк можно подделать. Не правда  ли?  Ты
уже успокоилась? Ну и хорошо. Будем считать, что это письмо я  написал  из
четвертого измерения (помнишь, о нем у нас с тобою был долгий разговор еще
в твоем пятом классе?). А еще, когда умерла тетя Галя, мы говорили о  том,
что мертвые не знают, что  они  умерли.  Ты  у  меня  умница  и,  конечно,
сообразишь, что я не мог предвидеть свою смерть от шаровой молнии,  значит
письмо написано после того, как все случилось. И  снова  прошу  тебя,  моя
милая, не волнуйся! Здесь нет никакой чертовщины, мистики, здесь  какая-то
еще не изученная закономерность  природы,  в  которой  завертелся,  как  в
водовороте, твой отец. Я еще в этом сам не разобрался,  да  и  сомневаюсь,
что когда-либо  разберусь,  а  кроме  того,  у  меня  уже  нет  для  этого
времени...
     Тебе вручит мое письмо защитник,  и  он  разъяснит  (я  его  об  этом
просил) о моей версии шаровой молнии -  вернее,  не  разъяснит,  а  просто
сообщит, а тебе уж делать выводы, Лера.
     Мой защитник в эту версию ни капли не верит (я тоже не поверил бы  на
его месте), и мне ничего не остается, как обратиться к твоей памяти...
     Когда тебя впервые привезли на море, тебе было около двух лет, в  тот
жаркий август на побережье ветром нанесло тучи божьих коровок. Миллионы их
выбрасывало волною, и на песке, вдоль всего берега, образовался  необычный
пестрый валик. Божьи коровки носились вокруг, садились на  тело  и  больно
кусали...
     "Бармалея" Чуковского  ты  знала  наизусть,  и  наверное  еще  сейчас
чувствуешь холодок в груди, когда случайно тебе на ум придут слова:  "Таня
с Ваней задрожали Бармалея увидали"...
     А помнишь, как ты плакала, когда осознала, что растешь?  -  "Не  хочу
быть взрослой" - канючила ты, растирая слезы...
     В детском саде ты нашла в песке пятнадцать копеек, принесла домой,  а
мама накричала на тебя, подумав, что ты взяла их у  кого-то  из  детей,  и
тебе так стало обидно, что помнишь это ты до сих пор...
     Твоими любимыми игрушками была  кукла  Катя,  которой  ты  сама  шила
халатики, трусики, маечки, и пластмассовый медвежонок, у которого бегающие
глаза-пуговицы после купания в море прилипали к прозрачной  пленке,  и  он
косоглазил...
     Когда в восьмом классе твоя подружка, воспользовавшись, что никого не
было, поставила тебе в тетради с сочинением две лишние запятые, за что  ты
вместо ожидаемой пятерки, получила четверку, ты плакала не  от  того,  что
снизили тебе оценку, а что потеряла подругу...
     Когда мы с тобою после трехчасового восхождения на прибрежный хребет,
оказались на одной из его вершин, то увидели шест, воткнутый в щель  между
камнями, и этот шест  был  увешан  разноцветными  лоскутами,  веревочками,
шнурками  -  своего   рода   "вымпелами",   оставленными   представителями
неугомонного племени туристов. На обратном пути ты нарвала полевых  цветов
для мамы, которая ждала нас внизу, но ты  забыла  букет  у  дерева,  возле
которого мы фотографировались.
     Когда ты закончила шесть классов, мы  отдыхали  недалеко  от  станицы
Благовещенской в пластмассовом домике. У нас перегорела лампочка, запасных
не оказалось, и мы жгли ароматизированные свечи и играли в "морской бой".
     А как я тебе в четвертом классе нарисовал негритянку и  подписал  "О,
ОбВоНА!" - это чтобы ты лучше запомнила предлоги.
     Ты  два  раза  перечитывала  "Полную  переделку"  и,  чтобы   ты   не
предприняла третий заход,  мне  пришлось  спрятать  книгу  в  серванте  за
коробкой фотоаппарата, она и сейчас там лежит. Так же лежит во  встроенном
шкафу, где у меня инструменты, кусок дощечки с ввернутым в нее  шурупом  -
это мы в свое время изучали по физ