хоть
наливали вовремя  нам сполна!" -  я срываюсь со своего места и,
покорный движению рук, взлетает вверх мой черный полупрозрачный
плащ. Нет, Мастер Мастера всегда поймет, даже если  один из них
еще Подмастерье - то, что надо!
                    Хэй,
                    Пусть красотки пляшут
                    К радости нашей,
                    Путь наш украшен
                         ласками юных дев!..
     Изящная  прическа,  которую  Лейримэл   утром   целый  час
сооружала на  моей  голове,  рассыпалась  в  какие-то считанные
минуты - ну и хрен с  ней! Я кружусь между накрытыми столами, и
вот  уже  двое или трое юных девиц,  которых  некому  оказалось
вовремя ухватить за подолы - в том числе  Эймо - присоединяются
ко мне. Веселье охватывает зал, в глазах появляется блеск.
     - Спасибо, сестра, ты подняла всех! - кричит мне Клематис,
когда я оказываюсь  слишком  близко от новобрачных. Это придает
мне силы, и  одним  прыжком я взлетаю на  стол,  с которого уже
убраны основные блюда, и там с торжеством завершаю свой танец.
     Музыка смолкла. Что ж, своего я  добилась  -  все  взгляды
прикованы ко мне. Сейчас я как Поющая на возвышении, средоточие
порывов и энергий тех, кто у моих ног...
     Так не дрожи коленками, Эленд,  мать  твою!  Что делаешь -
делай!
     - Государь мой  Атхайн,  и  вы,  отважный  Тэйрин и дивная
Клематис!.. Пусть  я не менестрель, но  есть у нас  в Рябиновом
Доле одно... - секундная заминка,  -  ...Слово,  которое  будет
очень уместно на этой свадьбе.  Дозволите  ли  вы мне говорить,
владыки?
     - Говори,  Эленд  Плетущая Чары,  -  величественный  кивок
Атхайна.
     СЛУШАЙТЕ! ПОКУДА НЕ ПРОБИЛ ЧАС,
     ПОКУДА ОСТАЛИСЬ СИЛЫ И ГОЛОС...
     Я делаю  глубокий  вдох,  словно  собираюсь  скрыться  под
водой. Мир вздрагивает от звука моего голоса:
             - Зажгите свечи, и звезды зажгите!
             Сегодня ночью для вас танцует
             Прекрасная Алла из храма Сиры...
     Слово - не из этой Сути. Силийское. "Андсира", "Долквир" -
непонятные здесь слова,  но плевать. Пусть думают, что хотят. Я
- Говорю. Я делаю свою работу.
             - Стекайтесь скорее на главную площадь!
             Сейчас она начинает свой танец,
             Ступая по черным зеркальным плитам
             Легко, как будто по облакам...
             Море огней - то факелы светят,
             Море голов - то замерли люди,
             А музыка громче и все быстрее -
             Как сердце выдержит этот ритм?
             Одна - в толпе, на земле и на небе,
             Под тонким сиреневым покрывалом
             Так беззащитно гибкое тело,
             И кровь струится музыке в такт.
             А там, во дворах, столы с угощеньем -
             Но не позволит Андсира пройтись ей
             Босыми ногами в безумном танце
             По мясу с кровью и по вину...
     Я Говорю, я уже сама не слышу своего голоса -  я настоящая
Поющая. Все, кто в этом зале,  протекают через меня - и я знаю,
что  Флетчер  уже  тоже  здесь,  замер  у  дверей  в напряжении
ожидания. А  я срываю со всех оковы, как  скальпелем по душе, и
все  тайное  незаметно  становится  явным, и все, кто  в  силах
прикоснуться ко  мне  мыслью,  наделяются даром видеть сущность
вещей...
             - Зажгите свечи, и звезды зажгите!
             Сегодня женится мой любимый,
             И перед тем, как сойти в могилу,
             В последний раз я танцую для вас!
     Все, отказали  тормоза... Нетерпение аттаров - прибой, что
не в силах  коснуться моих ног.  И вот теперь  можно  вставлять
ключ,  умело  выточенный  под  замок.  Монотонно,  нараспев,  в
бешено-завораживающем ритме:
             КРУЖИСЬ ЖЕ, АЛЛА, ПОКА НЕ УСТАЛА,
             ТАНЦУЙ, ПОКА МЕРТВАЯ НЕ УПАЛА,
             ЛЮБИМЫЙ ЖЕНИТСЯ, И НАГРАДОЙ
             ЗА ТАНЕЦ ЖИЗНИ ЕЙ БУДЕТ СМЕРТЬ,
             ЗА ЗВЕЗДНЫЙ ТАНЕЦ ВО СЛАВУ АНДСИРЫ,
             ЗА ТАНЕЦ СИРЫ - МЫ ПЛАТИМ ЖИЗНЬЮ,
             ЗА ТАНЕЦ ЖИЗНИ - МЫ ПЛАТИМ СМЕРТЬЮ,
             ЗА ТАНЕЦ СМЕРТИ - ЛЮБВИ... ПЛАТИТЬ...
     Голос мой  медленно  замирает  в обморочной тишине. Больше
всего в этот миг мне хочется  упасть без сил, но я с изумляющим
меня саму жестоким упрямством отсчитываю секунды: две... три...
четыре... старт!
     - Да как ты посмела!
     - Кощунство!
     - Разве можно такое читать на свадьбе!
     - Это заклятие!
     - Конечно, заклятие!
     - Смерть чародейке!
     Ага... Вот вы все, голубчики, (восемь... девять...) у кого
слетевшие тормоза  оказались сильнее моей финальной ворожбы! Ну
ни один не захотел промолчать, все высказались - тут тебе и все
аттары  (нет, не  все  - есть и  непричастные!),  и всеми  нами
любимый   лорд   Растрейн,   и   начальник   старой    гвардии,
(четырнадцать...)  и  скорбная  Йоссамэл  -  ух   ты,  да  она,
оказывается,  вовсе  не  в  неведении,  -  и ее дама  Раэрис...
шестнадцать... финиш!
     - А ну, молчать! - это очнулся Атхайн. В  том, что контакт
наших подсознаний состоялся, я уже не сомневаюсь.
     Всплески деструктивности,  равно  как  и выкрики, стихают,
властной рукой  ненадолго  загнанные  в  берега. Одновременно с
этим начал приходить в себя остальной народ - глаза светлеют...
     - Зачем ты это  сделала, Эленд? -  сталь в голосе.  -  Это
были сильнейшие чары - и я не увидел в них света!
     Я поворачиваюсь к нему - глаза в глаза.
     - Государь мой Атхайн, вспомни, применяла ли я хоть раз ту
власть,  что  дарована  мне  свыше,  во  вред  тебе  и  Речному
Содружеству?
     - Ни  разу  доселе,  -  голос  его  тверд.  Он  хочет быть
справедливым - я не лишу его этого удовольствия.
     - Помнишь  ли  ты, как шло твое воинство, повинуясь  слову
моему, три дня без сна и отдыха, чтобы успеть в Эрг-Лэйю?
     - Трудно забыть такое.
     - Не  ты  ли тогда поначалу страшился довериться мне,  ибо
и тогда увидел в моих Словах и делах не свет, но силу?
     - Было так.
     - Последний вопрос -  не  сочти за дерзость, мой государь.
Готов ли ты еще раз вверить мне свою жизнь в  случае неминуемой
опасности?
     - Если не будет иного выбора, я не стану колебаться.
     Еще один вдох. Кажется, заговорщики уже начинают понимать.
     - Так  прикажи   страже,   государь,   -  резко  и  быстро
выкрикиваю я, - арестовать и обыскать  всех,  кто  возвысил  на
меня свой голос - твоя память  держит их не хуже моей! Ибо лишь
злой умысел разрушения и смерти может противостоять этим чарам!
Единение с Той, что зовет к Себе...
     Я не  успеваю  договорить  -  ярензагский метательный нож,
нацеленный мне в горло, со звоном ударяется о застежку Орсалла,
которой сколот на груди мой плащ. Этого стоило  ожидать от тех,
у кого полетели тормоза! Я  инстинктивно  падаю,  уклоняясь  от
второго  ножа,  который  отбивает Тэйрин широким  металлическим
зарукавьем -  и ловлю плечом третий,  с той стороны,  откуда не
ждала... да и  не мне предназначенный. Сквозь обжигающую боль в
сознание прорывается  мысль:  а Растрейн, оказывается, даже еще
больший дурак, чем я думала...
     - Вот видишь, государь! - нахожу я в себе силы выкрикнуть.
- Какие  тебе  нужны  еще  доказательства?  Я  отобрала  у  них
сдержанность... - и тупо смотрю, как  рвется  наружу  кровь  из
моей раны, почти невидная на черном. Но в мою сторону никто уже
не глядит.  От дверей в  зал доносится  знакомый до слез боевой
клич:  "Андорэ  и  Эстелин!",  и  в  зал  с  обнаженными мечами
врываются Флетчер и  капитан Иммзор, а  за ними бегут  воины  с
лебедиными крыльями на шлемах, которые  тут  же  ввязываются  в
схватки  с  аттарами и кое с  кем  из старой гвардии. Иммзор  в
несколько прыжков  оказывается  рядом  с  лордом  Растрейном, а
Флетчер подбегает ко мне...
     - Что с тобой, Элендишка?  Ох,  черт, да они тебя серьезно
ранили! -  я слышу страх в его  голосе и  вдруг понимаю, что  в
этот миг  Йоралин  Даквортский  плевать  хотел  на всех королей
мироздания.  Он  подхватывает меня на руки, пачкая кровью  свое
белое одеяние. Рядом уже Орсалл  и  Россиньоль,  кто-то из них,
пытаясь помочь, выдергивает нож из раны...
     Взрыв боли. Мир гаснет.

                              4

     Не знаю, что заставило меня пробудиться.  Просто вдруг сон
отхлынул, как  волна отлива, и  я осознаю себя в темной комнате
Флетчера,  в  трепетной паутине тишины, сквозь которую из  окна
доносятся звуки  праздничного  веселья  - голоса, смех, аккорды
лютни, и над  всем  - песня Россиньоля: "Все  было  так, во все
века, и будет впредь наверняка!" Еще не ночь,  а только поздний
вечер, веселье и не думает утихать. Окно распахнуто настежь, но
все равно все это  - там, далеко, отдельно от меня, не  в силах
перелиться  через  подоконник и разрушить мой хрупкий покой.  Я
просто лежу и даже не слушаю, а слышу.
     Рану  под  повязкой  слегка,  приятно,  покалывает  -  это
хорошо, значит, к  утру от нее  не останется и  следа.  Здешняя
Алфирил -  умелый  целитель.  Осторожно  касаюсь шарфа, которым
притянута  к  телу  моя  левая  рука  -  темная  газовая полоса
прикрывает  грудь,  выделяясь на белой рубашке даже в  темноте.
Все, что сейчас требуется от меня - сохранять полный покой...
     Дыхание  весенней  ночи - ветер чуть касается моего  лица,
как обещание...
     Скрип двери. Осторожные  шаги.  "Кто там?" - хочу спросить
я, но оцепенение грани меж сном  и явью сковало меня, я здесь и
не здесь, и  губы не шевелятся. Да это и ни к чему - я уже знаю
ответ.  Шорох  падающего  с  плеч  плаща,   едва  слышный  стук
сброшенных  сапог...  и  кровать  подается  под  дополнительной
тяжестью.
     - Спишь? - еле слышно, у самого лица.
     Я молчу. Я сохраняю полный покой.  Шелковистая прядь волос
касается  моей  щеки.  Сердце мое, и до этого бившееся не очень
сильно, замирает  совсем  -  вот  оно... Осторожно-осторожно он
подсовывает левую руку мне под плечи, а правую кладет на грудь,
совсем  рядом  с раной.  Я  жду...  непонятно  чего,  наверное,
прикосновения его  губ... но ничего  не происходит - я просто в
кольце его объятий.
     Совсем близко. Так близко, как я  даже  мечтать  не  смела
никогда и не разу. Я боюсь пошевелиться, боюсь  дышать - только
бы не разомкнул рук...
     А потом все исчезает. Остается темнота и тишина,  и в этой
темноте я - зеленое пламя,  зажженное  неведомой  рукой.  Плоть
исчезла, суть обнажена. Я горю, значит, живу, но свет мой  не в
силах  разогнать   тьму   вокруг   меня,   только  накаляет  ее
нестерпимо, и я -  пламя - дрожу в этой тьме... И  осознаю, что
совсем рядом со мной другое пламя - синее,  как летний полдень,
и такое же  ослепительное, но не греющее, а лишь разбрасывающее
вокруг себя призрачный свет синей лампы.
     Я  тянусь   к   этому   другому   пламени,   мы  осторожно
соприкасаемся  краями  - и  на  границе  рождается,  как  новая
звезда, ослепительная  бирюзовая  вспышка,  и  наше  биение уже
попадает в такт друг  другу.  Отдергиваемся и снова касаемся, и
вдруг  -  как  вздох  -  вбираем  друг  друга  одним неодолимым
движением, и уже  нет  ни  меня, ни его. Есть  Мы  -  бирюзовая
звезда, ослепительная и раскаленная - Свет  и  Сила  слились  в
одно. И каждое дрожание лучей  этой  звезды,  каждая  пульсация
света отдаются в нервах немыслимым, невозможным наслаждением, и
я вижу его  -  свою  - душу до самого  дна,  и  нерешительность
уходит,  тает,  как  лед,  заменяясь  радостным   изумлением...
счастье,   непредставимое    счастье   абсолютной   открытости,
взаимного проникновения двух душ... слов  не  хватает,  да и не
нужны слова, мы - единая нервная система...
     "Я ждала тебя всю жизнь."
     "Я тебя тоже. Просто не сразу понял, что ты - это ты."
     "А я сразу поняла. Я узнала  прикосновение твоего пламени.
Мы уже были вместе... давно, далеко..."
     "Да, два  раза или даже три.  Я знаю тебя.  Когда-то давно
тебя звали рыжей Ирмгарди."
     "А тебя - Ренато Флорентинцем. Ты вторая и лучшая половина
моей души."
     "И ты  - моей. Ты -  жизнь. Нет большего  наслаждения, чем
делиться с тобой надеждой."
     "Ты - сияние. Нет большего  наслаждения,  чем  делиться  с
тобой силой."
     ...Впоследствии  Россиньоль  рассказывал,  что,  когда  он
вошел в  комнату, мы лежали, как  были, в одежде,  застывшие до
такой степени, что можно было бы счесть это оцепенением смерти,
если бы сердца наши не бились, как одно, а  от  лиц  и  рук  не
исходило зеленовато-голубое сияние. Он окликнул  нас  -  но  мы
даже  не  пошевелились, не  разомкнули  объятий.  Мы  были  вне
времени и пространства - и,  низко  склонившись  перед нами, он
вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

                                       1.03.-2.12.96




                      Наталия МАЗОВА

                   КОГДА НЕ ПАЛ МОНСЕГЮР...

                             1

     Чья-то рука осторожно тронула меня за плечо.
     - Эна Ирма!
     Оборачиваюсь - передо  мною белобрысый подросток-романдец,
судя по одежде, из ремесленников.
     - Что ты хочешь мне сказать, мой юный друг?
     - Эна Ирма, - голос его понижается до шепота, - не ночуйте
сегодня  в  доме  Роз  Кретель.  Я  сам  слышал,  как Верховный
Экзорцист отдавал приказ капитану своих арбалетчиков.
     - Но...
     - За Роз не  бойтесь,  ее и  пальцем  не тронут. Им  нужны
только вы.
     - Но... куда же  я тогда пойду?  Если облава, то  все  мои
обычные места им хорошо известны.
     - Идите в  Академический  квартал,  найдите  белый  дом  с
черным каркасом - он там один такой, не спутаете, еще там дверь
навешена новая,  некрашеная. Стукните в нее  два раза по  два и
спросите Герхарда Диаль-ри, алхимика. Там и переночуете.
     - И что я ему скажу?
     - Вам  будет  достаточно  назвать  свое имя, -  он  быстро
крестится, - это лучший пропуск в  дома  истинно  верующих.  Да
хранят вас Господь и святая Бланка.
     - Значит, этот человек...
     Но мальчишка исчезает так же неуловимо,  как и появляется.
Я снова одна на вечерней улице Монлозаны.
     Да... Любой уважающий  себя пророк на моем месте сказал бы
со смирением на физиономии - мол, чему быть,  того не миновать,
если  Господь  захочет,  то  защитит своего слугу, и  далее  по
тексту. Но я  сейчас не в  том положении, чтобы  являть  чудеса
истинной веры. Верховный  Экзорцист - это страшно, а я всего-то
недоучившаяся ведьма, и вообще, не зная коду, не суйся к входу.
Подождем пару дней, посмотрим, чего он будет делать, глядишь, и
представится возможность  учинить  чудо.  А  пока  имеет  смысл
прибавить  шагу,  чтоб добраться до алхимика, покуда совсем  не
стемнело.

     Официально  эта  Суть зовется  красиво  и  зловеще  -  Мир
Обожженной Земли. Но  я привыкла называть ее Романдом, по имени
страны, в которой  нахожусь. Суть тяготеет к Миру Чаши, десятой
Сути  Города,  а  миры   этого   сектора  я  всегда  любила  за
своеобразный средневековый  колорит.  Может  быть, им недостает
простоты  решений  и  ясности  выбора,  присущей  мирам  группы
Мидгард - но они как раз по мне. Романдом болеешь, и исцелиться
непросто, да и не хочется.
     В этом причудливом мире нет ислама - как-то не сложился, а
потому нет и  крестовых  походов. Некий аналог сарацин, правда,
имеется  -  на  Языке  Закона они именуются мутаамны,  то  есть
оборотни. Якобы  до  пришествия  Спасителя  племена  эти  умели
превращаться в разных  зверей,  но потом поголовно крестились в
святую  веру  и  отринули  бесовское умение. Скрытный  народ  и
красивый, и  мне нравится, что романдцы  с ними ладят.  В самом
Романде их,  правда,  немного...  и к сожалению, приблизительно
поровну на обеих сторонах.  А может, и к счастью - хотя  бы для
национальных гонений нет повода.
     А на востоке имеется Кангранская держава,  и это отдельная
песня. В глазах романдцев они те самые еретики, от которых Бога
тошнит. Не знаю, как Бога, а я и посейчас опомниться не могу от
того, что они сделали из старого доброго христианства...
     Замечталась  я  что-то, а  дом  -  вот  он,  чуть  мимо не
проскочила. Беру молоток и осторожно ударяю - дважды два.
     За  дверью  тишина. Как ни вслушиваюсь, не могу  различить
шагов. И неожиданно тихий голос изнутри:
     - Кто здесь?
     - Впустите, - отвечаю я так же тихо. - Я Ирма диа Алиманд.
     Лязг засова. На пороге встает высокий  человек лет сорока,
с пепельными волосами, зачесанными назад. На  лице его читается
непомерное удивление.
     - Вот это новости!  Сама Ирма диа Алиманд пожаловала в мой
скромный дом! Кстати, откуда он вам ведом, эна Ирма?
     - Герхард  Диаль-ри?  - спрашиваю я, и хозяин дома  изящно
кланяется в ответ. -  Меня  направил сюда некий юноша, желавший
спасти меня от  слуг Эренгара Ле  Жеанно, - вспоминаю  о  своей
роли уличной пророчицы и с чувством добавляю: - Да гореть ему в
аду, пока не кончится вечность!
     Уголки рта Диаль-ри ползут вниз.
     - Великий Экзорцист уже в Монлозане? Скверная новость! Что
ж, заходите, эна Ирма, будьте моей гостьей...

     Я чинно сижу в кресле с высоченной спинкой  и потягиваю из
бокала  великолепный  глинтвейн.  Диаль-ри поправляет фитиль  в
масляной  лампе,  пламя  озаряет комнату неровным  колеблющимся
светом...
     Уж не  знаю, где там у него его  алхимия. В подвале, может
быть  - я  туда  не спускалась, потому  как  незачем. Здесь,  в
комнате, только ряды толстенных фолиантов на полках, да большой
пурпурно-лиловый  кристалл   на  подставке.  Когда  я  вошла  в
комнату, хозяин  даже  не  потрудился  прикрыть его чем-нибудь.
Неужели он  считает, что Ирма диа  Алиманд совсем невежда  и не
способна узнать  эту  магическую  ерундовину, с помощью которой
возможно говорить с другими Сутями?
     Еще один моталец...
     - Откуда он вообще  взялся на нашу голову, этот Эренгар Ле
Жеанно? - произносит Диаль-ри, словно говоря с самим собой.
     - Разве вы не  знаете, эн Герхард?  - удивляюсь я. -  Этот
отпрыск дьявола  прежде  был  простым  священником  в маленьком
городке  в  Порко.  И  какая-то истеричка ударила его  ножом  в
спину, крича, что он обесчестил ее и является отцом ее ребенка.
И вот,  ночью, когда тело священника  было положено во  храме и
монахи читали над ним молитвы, -  увлекшись,  я  незаметно  для
себя перехожу на те  интонации,  от которых округляются глаза у
моих уличных слушателей, - странный свет озарил храм, и явилась
женщина красоты неземной, в черных  одеждах,  и  черные  крылья
бились  за  ее  плечами,  а   на   челе   горела  звезда  столь
ослепительно,  что  устрашились монахи  и  пали  ниц,  не  смея
поднять глаз. Женщина же подошла ко  гробу,  простерла  руку  и
прорекла: "Встань, Эренгар,  любимый  мой слуга, ибо не кончено
то дело, ради  которого  пришел ты  в  сей грешный мир.  Отныне
вручаю я  тебе силу мою,  чтобы пронес ты высоко знамя истинной
веры." И восстал убитый священник, повинуясь руке Крылатой, она
же  исчезла,  как  не  была.  И  воскликнул  один  из  монахов:
"Господи, воля Твоя! Если то  был  ангел Твой, то зачем он  так
несходен обликом  с  теми  светлыми,  что  доселе возвещали нам
Слово Твое?"  Эренгар же рассмеялся и  сказал: "Если бы  то был
посланец  Всеобщего  Врага,  как  бы  вошел  он  в  святой Храм
Господень?"...
     - Ну  и   мастерица   же  ты  рассказывать!  -  неожиданно
перебивает меня Диаль-ри. - Слышал же эту легенду  не один раз,
а вот заслушался... Да знаю я  все это: и как явился этот тип к
папе и  заявил, что Господь  послал его, чтобы с корнем выдрать
нечестивцев,  почитающих  святую  Бланку   за   сестру  Господа
Нашего...
     - Эн  Герхард,  - страстно  возражаю я, - иной  раз  самое
невероятное на поверку оказывается чистейшей правдой. Ле Жеанно
действительно был возвращен  из-за  грани, и только после этого
появились  у   него   все   эти  мистические  способности.  Кто
возвратил, судить не берусь, но что-то не похоже,  чтоб это был
ангел Господень. Ибо до зарождения бланкианства  и появления на
сцене  Ле  Жеанно