езутешного плача. Нью-Йорк мертв. Пятая  ракета  первой  цепочки  донесла
свой груз вечной тьмы до цели.
     Нью-Йорк, гордый город... на планетарной шахматной доске стало  одной
пешкой меньше.
     Разрушение - это безумие. Но логика безумия крепче логики любви,  или
страха, или милосердия. Разрушение будет продолжаться, пока  остается  что
разрушать, пока не погибнет само желание разрушать.
     "Нельзя играть в шахматы городами, - думал генерал Гуарнелис,  -  ибо
города - это люди - хорошие и плохие, подлые и благородные - а люди -  это
святой храм жизни".
     И еще он подумал: "Это неподходящие мысли для солдата".
     И еще: "Солдат - это богохульство".
     И вдруг он принял решение. Пусть последнее  богохульство  постарается
сохранить хоть что-то, хоть где-то. Нет, не ради победы в войне и не  ради
поражения. Нет, только ради  сохранения.  Ведь  если  разрушение  будет  и
дальше продолжаться на уровне планетарных шахмат - не спасется  никто.  Ни
один человек. Значит, концепцию шахмат следует отбросить.  Надо  исчерпать
тотальность разрушения.
     Генерал Гуарнелис отдавал приказы.  Со  странным  беспристрастием  он
отметил, что голос его ничуть не дрожит.
     - Всем частям Западного командования.  Красная  готовность.  Повторяю
Красная готовность. Всем подразделениям программированным восточные  цели.
Запуск пять. Водородные.
     "И, - мысленно добавил он, - Боже, помилуй наши души".
     Посыльные появлялись теперь по двое, по  трое.  Нью-Йорк  стал  всего
лишь первым в длинном списке жертв.
     Гуарнелис чувствовал, как где-то глубоко внутри зашевелилось,  словно
раскаленный докрасна нож, чувство вины. Ведь они - он и его  противник  на
том краю света пытались положить конец миллионам лет эволюции. Они предали
человеческий свет огню, который, не будучи божественным, являл собой  плод
разума настолько надменного, что место ему было в самом аду.
     И вдруг Гуарнелис понял, что он и  его  противник  -  это  два  самые
одинокие, самые  презираемые  существа  на  всей  планете.  Эта  мысль  не
добавила ему радости. Гуарнелис знал, что не хочет больше жить. Незачем.
     И в этот миг оглушающе  прогремел  звонок  "Прекратить  огонь".  Этот
зуммер был соединен с коротковолновым приемником, и активизировать его мог
только сам президент или его преемник. И тут же на пульт перед  ним  легло
сверхсрочное сообщение. Оно гласило:
     "Президент непосредственно К.К.  Западного  Командования.  Прекратить
атаку. Повторяю. Прекратить атаку. Идут переговоры. Толбой".
     Сообщение  явно  было  подлинным:  Толбой  -  код,  известный  только
президенту, Ватерману и ему самому. Для каждой вахты использовался  другой
код...
     И однако, возможность саботажа полностью исключить нельзя...
     Решение надо принимать быстро. Нет времени раздумывать о возможностях
дипломатических переговоров между странами,  стоящими  на  краю  взаимного
уничтожения. Нет времени отличить безнадежность от глупости.  Нет  времени
подумать.
     -  Всем  частям  Западного  командования,  -  ровным  голосом  сказал
Гуарнелис в микрофон. - Зеленая готовность. Повторяю. Зеленая  готовность.
Остановить ответный удар. Повторяю. Остановить  ответный  удар.  Атаковать
только ближайшие цели. Повторяю. Атаковать только ближайшие цели.
     Еще одно решение, которое следует  принять.  К  этому  времени  более
половины ракет Западного командования несутся  в  черно-голубых  просторах
стратосферы к своим восточным целям.  Не  зря  он  дал  приказ  о  Красной
Готовности. Вопрос в том, должны ли почти достигшие  цели  ракеты  (а  это
почти все) донести свой груз,  или  их  следует  уничтожить?  Если  их  не
уничтожить, то это, вне всякого  сомнения,  сорвет  переговоры.  С  другой
стороны, если  их  все-таки  уничтожить,  то  огневая  мощь  Запада  будет
ослаблена. Причем ослаблена до  такой  степени,  что  если  переговоры  не
увенчаются успехом, то капитуляция неизбежна.
     Невыносимое решение. Но и жизнь сама тоже невыносима.
     - Всем боевым частям. Стоп  запуск  восточные  цели.  Повторяю.  Стоп
запуск восточные цели. Ракеты на боевом курсе самоликвидировать. Повторяю.
Ракеты на боевом курсе самоликвидировать. Продолжение Зеленой Готовности.
     Ну, вот и все!
     На мгновение генерал  Гуарнелис  чувствовал,  как  в  мире  наступила
тишина.  Смерть  смерти.  Затем  до  него  начали  доноситься  слабый  гул
работающих  машин,  возбужденные  голоса...  Но  далеко,  так  далеко.  Он
посмотрел на круглую стальную панель у себя над головой. Подумал о ведущем
в самое небо колодце. "Теперь, - думал он, -  небо  уже  не  черное  и  не
чистое. Теперь оно исчеркано красными  следами  пронесшегося  сквозь  него
безумия".
     Взглянув на часы, генерал обнаружил, что война продолжалась пятьдесят
пять минут. Целая вечность. Долгая, долгая жизнь. Он отчаянно  пытался  не
думать о миллионах погибших. Не граждане восточного или  западного  блока,
нет, просто люди. Он пытался о них не думать, но ни о чем другом думать не
мог.
     Если  бы  только  это  проклятое  расовое  самоубийство  началось  не
сегодня,  а  завтра.  Если  бы  только  он  тоже  был  в  это   время   на
поверхности... лучше бы он был в числе бесчисленных жертв.
     Он почувствовал, как кто-то положил ему руку на плечо. Он понял,  что
генерал Ватерман что-то ему говорит.
     - Добро пожаловать, - мягко сказал Ватерман.  -  Добро  пожаловать  в
братство проклятых.
     - Все кончилось? - спросил Гуарнелис. - Все действительно кончилось?
     Он и сам прекрасно знал, что все, абсолютно все кончилось. Но  больше
нечего было сказать.
     - Все позади, - ответил Ватерман. - Скоро ты уже будешь в Нью-Йорке и
сможешь спать хоть целый год без перерыва.
     Гуарнелис решил, что Ватерман сошел с ума.
     - Нью-Йорка больше нет.
     - Ты только не волнуйся. С Нью-Йорком все о'кей. И с Детройтом  тоже.
И с Ленинградом, и с Москвой. Это твоя первая вахта. Во время первой вахты
каждый  должен  принять  участие  в   операции   под   кодовым   названием
"Испытание",  -  Ватерман  криво  улыбнулся.  -  Я  был  на  твоем   месте
восемнадцать месяцев назад. Думал, что свихнусь. Но все обошлось.
     - Операция "Испытание"? Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
     - Видишь ли, одно  дело  -  сидеть  на  Троне  Мира  и  ждать,  когда
что-нибудь случится, -  тихо  объяснил  Ватерман,  -  и  совсем  другое  -
внезапно  понять,  что  ты,  так  сказать,  левая  рука  Бога.  Мы  должны
совершенно точно знать,  как  поведет  себя  каждый,  садящийся  в  кресло
главнокомандующего. Для  этого  и  запускают  смоделированную  компьютером
войну. Когда  тебе  в  следующий  раз  придется  нести  вахту,  ты  будешь
смотреть, как еще один несчастный страдает в этом кресле...
     Ватерман  замолчал.  Гуарнелис  хотел  похоже,  что-то  сказать.   Он
пытался, но потрясение было так сильно, что  слова  застревали  у  него  в
горле. Его разум до краев полнился бесчисленными  жертвами  -  теперь  же,
узнав, что все  это  -  только  компьютерная  модель,  он  словно  получил
бесчисленное количество помилований.
     - Наши славные рыцари  плаща  и  кинжала,  -  продолжал  Ватерман,  -
говорят, что на востоке пользуются точно таким же приемом.
     Он говорил, чтобы говорить, давая Гуарнелису время придти в себя.
     - Это очень даже неплохой метод... даже не беря в  расчет  данные  об
индивидуальной реакции испытуемых. Никто из тех, кто прошел через этот ад,
не  станет  торопиться  нажимать  на  кнопки  в  случае  настоящей  Желтой
Готовности. Ни тут, у нас, ни на востоке,  -  Ватерман  усмехнулся.  -  По
правде  сказать,  по-моему,  в  конце  концов  у   нас   получатся   части
международных военных пацифистов.
     Но генерал Гуарнелис его уже  не  слушал.  Его  заполняла  необъятная
пустота, и вдруг (он всегда относился к  религии  несколько  свысока)  она
заполнилась чувством более сильным, более глубоким, более  смиренным,  чем
самая чистосердечная молитва.
     Ибо жизнь все еще для живых. Земля все еще  цела,  а  воздух  чист  и
свеж. И Гуарнелис слышал, как  где-то  -  пусть  не  во  времени  и  не  в
пространстве - пела маленькая птичка.

ЎҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ“
’          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         ’
’         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        ’
џњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњЋ
’        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       ’
’    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    ’
 ҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ”





                               Эдмунд КУПЕР

                        ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПЛАНКИ ГУ




     Я могу вам рассказать, каково  это,  когда  тебя  ненавидят  миллионы
детей.  Вы  испытываете  холод.  Вы  можете  сидеть  около  очага,  выпить
полбутылки виски или загорать на Ривьере - все равно вам  холодно.  Но  со
временем можно привыкнуть практически к  чему  угодно.  Даже  к  этому.  Я
привык. Теперь по ночам меня даже не мучают кошмары. Ну почти не мучают...
     Кроме того, если мною порой и овладевает уныние, то у меня  в  запасе
всегда есть одно прекрасное средство. Я отправляюсь в путь. Пешком. Этим я
занимаюсь последние пяти лет, и за это время преодолел что-то около десяти
тысяч миль. Ходьба, знаете ли, очень успокаивает. Лучше, чем  любой  самый
дорогой психоаналитик. Я-то знаю, ведь я испробовал и то, и другое. К тому
же, ходьба делает еще и то, что не под силу никакому  психоаналитику  -  в
итоге вы оказываетесь совсем в другом месте.
     Один  тип,  которого  я  знал,  утверждал:  "Уважение  можно  купить,
приобретя "Бентли", но самоуважение - только разъезжая в  "Роллсе".  В  то
время у меня был и "Бентли", и "Роллс", но я как-то не припомню,  чтобы  я
себя особенно уважал. Помню только цифры дохода с пятью нулями, загородную
виллу, квартиру в городе, двух бывших жен и Планки Гу.
     Как, вы не помните Планки Гу? Если бы вы знали, как я этому  рад!  Но
дети все еще помнят. Единственное, что мне осталось в  этой  жизни  -  это
протянуть до того времени, когда о нем забудут и дети.
     Когда-нибудь это произойдет. Но Планки Гу упорный парень. Он  следует
за мной, куда бы я ни шел. Он словно крошечная игрушечная собачка, гонится
за мной по пятам. Вы, я полагаю, его не  видите.  Никто,  кроме  меня,  не
видит. И тем не менее, это так.
     Но Планки Гу совсем не  игрушечная  собачка.  Он  кукла,  из-тех  что
надеваются на руку, с открытым и шаловливым лицом беспризорника. А  еще  у
него удивительный голос, точь-в-точь такой, как  надо,  чтобы  шептать  на
ушко секреты - именно те секреты,  которые  необходимы,  чтобы  повелевать
умами миллионов доверчивых ребятишек.
     Все  было  прекрасно,  пока  я  оставался  ничем  не   примечательным
чревовещателем с небольшой аудиторией вроде той,  что  бывает  на  детской
вечеринке, или на рождественском празднике в  приюте,  или  у  самодельной
сцены на пляже. Райские дни! Тогда Планки Гу рассказывал детям  только  те
секреты, которые им хотелось от него услышать. Я зарабатывал немного, зато
был счастлив.
     Беда в том, что Планки Гу был исключительно хорош.  Очень  хорош.  Он
мог заставить самого больного  ребенка  смеяться,  а  самого  здорового  -
кататься по полу от смеха. Я много лет потратил,  учась  думать  так,  как
думают дети, учась понимать их сокровенные желания. И в  итоге  Планки  Гу
глядел на них  своими  большими  голубыми  глазами  и  сообщал  им  всякие
глупости, которые только дети и способны понять, и уже  через  пару  минут
ничто на свете не могло бы сорвать наше выступление.
     Да, Планки Гу был хорош, хотя это и говорю вам я  сам.  Он  был  даже
слишком хорош. Оглядываясь назад мне кажется, мы просто-напросто не  могли
избежать той ловушки, расставленной телевидением, в которую в конце концов
попали.
     Поначалу это был всего лишь крохотный эпизод  в  программе  "Чаепитие
для маленьких". "Вот она, - думал я тогда, -  возможность  за  пять  минут
доставить  радость  большему  числу  ребятишек,  чем  за  все  годы  наших
выступлений на пляжах, вечеринках и праздниках". Как тщательно я готовился
к этому представлению!  И  Планки  Гу  выдал  ударную  дозу  всего  самого
лучшего, чем я тогда обладал. Его выступление стало большим, нежели просто
успехом. Это был триумф, супер-хит, попадание  в  самую  точку...  Он  был
самый-самый. Письма поклонников начали прибывать мешками.
     После этого - еженедельные выступления, а потом и ежедневные. И число
зрителей нашей  программы  неслось  вверх,  побивая  все  рекорды,  словно
обезумевшая от ужаса кошка вверх по дереву.
     В  этот-то  момент  рекламщики  меня  и  прихватили.  Старый,  хорошо
испытанный способ, из тех,  что  почти  всегда  приводят  к  успеху.  Была
вечеринка, на которой, невесть каким образом, очутился и я.  И  совершенно
случайно я встретился там с человеком, уверявшим, что Планки Гу  -  лучший
детский образ со времен эльфов. Вскоре мы уже сидели втроем  (втроем?!)  в
маленькой тихой комнатке, и этот третий мужчина объяснял мне,  что  Планки
Гу мог бы выполнять жизненно важную миссию в нашем обществе, убеждая милых
малышей  и  их  мамочек  брать  от  нашего  прелестного,   веселого   мира
потребления все самое лучшее. И в руке у меня был волшебный бокал с виски,
который никогда не пустел... А вскоре появилась ручка и большой контракт с
мелким шрифтом, и чек с цифрой,  напоминавшей  оценку  стоимости  золотого
запаса нашей страны.
     Проснулся и протрезвел я ох, как не скоро - я на своем  опыте  узнал,
что мир кажемся удивительно приятным, если смотреть на него сквозь розовые
денежные очки. А Планки  Гу  к  этому  времени  работал  на  всю  катушку.
Рекламщики пребывали в состоянии эйфории, а два или три миллиона маленьких
потребителей упорно шантажировали своих  мамочек  покупать  все  и  всякие
товары, которые только были  одобрены  куклой,  сделанной  из  папье-маше,
кусочков меха и пары пластмассовых пуговиц.
     Кривые роста продаж  пробили  потолок  вслед  за  кривыми  количества
зрителей. Сухие завтраки,  где  в  награду  за  покупку  двенадцати  пачек
предлагался маленький Планки Гу, и  впрямь  продавались  дюжинами.  Зубная
паста "Планки Гу" чистила сто миллионов детских зубов  два  раза  в  день,
семь дней в неделю, и все благодаря улыбающейся физиономии на  упаковке  и
безумному, доверительному шепоту. Бисквиты "Планки Гу", омлет "Планки Гу",
сандалии, рубашки, трехколесные  велосипеды,  детские  кроватки,  коляски,
ковры, обои, желе и мороженое - все они стали непобедимы.  Они  уничтожали
конкурентов  на  корню.  Один  из  производителей  непромокаемых  трусиков
"Планки Гу" пустил себе пулю в лоб,  потому  что  после  дюжины  рекламных
выступлений месячная потребность в  его  трусиках  перекрыла  максимальную
производительность его фабрики на два года вперед.
     Акции взлетали до небес, и акции падали "чуть  пониже  пола".  Может,
Планки Гу и не вызвал паники на Фондовой Бирже, но потребление аспирина  в
Сити он утроил - это без сомнения.
     А чем в это время занимался я сам? Каждый день, в течение  пятнадцати
минут я был голосом Планки Гу. Все остальное время я был занят  трудным  и
важным делом - потратить  деньги  быстрее,  чем  я  их  зарабатывал.  Дни,
месяцы, годы неслись мимо, словно я находился в летаргическом сне.
     Я и представить себе не мог, что можно так жить... пока однажды утром
я не проснулся и не понял, что Планки Гу делает с нашими детьми. Я до  сих
пор не знаю, как это произошло. Может, мне просто надоело жить в  роскоши,
спрятав голову в самый прекрасный песок, какой только возможно  купить  за
деньги. А может, в то утро я почувствовал... это ведь было как  раз  утром
следующего дня после того, как от меня ушла моя вторая жена.
     В общем, я внимательно поглядел на Планки Гу, и  он  мне  здорово  не
понравился. Он больше не  был  маленьким  другом,  чьи  глупые  секреты  и
неумелый юмор хоть на несколько минут освобождали  детей  от  крохотных  и
одновременно  таких  громадных  проблем  их  детской  жизни.   Планки   Гу
изменился. Он стал требовательным богом, говорившим лишь  то,  что  велели
ему   жрецы   рекламы.   Он   стал   богом   требовавшим   поклонения    и
жертвоприношений. Человеческих жертвоприношений и отказа от свободы воли.
     Эта правда сразила меня наповал.
     И тут зазвонил телефон.  И  Некто  начал  рассказывать  об  очередной
большой сделке. Политической сделке. Этот Некто, похоже, решил,  что  коли
Планки Гу способен контролировать семь процентов родителей, то он может  и
определить  результаты  приближавшихся   всеобщих   выборов.   Я   положил
телефонную трубку обратно на рычаг, когда этот Некто все еще говорил. Меня
тошнило.
     Планки Гу в премьер-министры! Планки Гу в  архиепископы!  Боже  храни
нашего милого Планки Гу!
     С внезапной ясностью я вдруг осознал, что Планки Гу  может  абсолютно
все...  все,  что  пожелают  от  него  рекламщики.  Он  может  даже  стать
бессмертным и навечно остаться сидеть на вершине покупательской  пирамиды.
Если только...
     Тем вечером, направляясь в студию, я шел,  задумав  убийство.  Но  не
только это тяжким грузом лежало на моей совести. Я чувствовал себя палачом
с самым  большим  количеством  жертв  за  всю  историю  человечества.  Они
уничтожали тела, я же помогал уничтожать души.
     Началась передача. В течение пяти минут Планки Гу делал  все,  как  и
раньше,  а  я,  глядя  на  телепромптер,   шептал   тщательно   отобранные
рекламщиками секреты в доверчивые души миллионов невинных ребятишек.
     И вдруг я не выдержал. Я так больше не мог.
     Сорвав с руки Планки Гу, я заорал:
     - Смотрите, дети,  ваш  Планки  Гу  всего-навсего  кукла  из  меха  и
папье-маше!
     Затем, прежде чем пораженные операторы успели  прервать  передачу,  я
своими собственными руками разорвал Планки Гу на части.
     - Теперь он мертв! - радостно вопил я. - Он  мертв,  дети,  и  больше
никогда к вам не вернется.
     Затем я вышел из студии и пошел прочь. И с тех пор так и иду.
     Смерть Планки Гу стала сенсацией. Она обошла первые полосы  всех  без
исключения газет, удостоившись даже  некролога  в  "Таймс".  Рекламщики  в
бессильной ярости попытались объявить меня сумасшедшим. Но, слава Богу, мы
все еще живем в свободной стране. Планки Гу  за  свою  короткую  и  бурную
жизнь не успел сбить с пути истинного слепую богиню.
     Понемногу паника улеглась. Спонсоры Планки Гу оплакивали потери, а их
конкуренты наращивали производство. С Планки Гу было покончено, и  из  его
пепла восстала новая эра частного предпринимательства.
     Что касается меня, то я ждал списка своих жертв - только никто, кроме
меня, не поймет, что это и впрямь мои жертвы.
     И никто, даже я, не в состоянии оценить, во что обошлась нам свобода.
Разве что у  кого-то  имеется  доступ  ко  всем  частным  архивам  детских
психиатров, врачей, учителей и отдела полиции по делам несовершеннолетних.
     Но за несколько последующих недель на дорогах погибло  больше  детей,
чем когда бы то ни было. Началась также настоящая эпидемия падений из окон
первого, второго, третьего  этажей.  А  количество  несчастных  случаев  с
детьми,  случайно  наевшимися  таблеток  снотворного,  обезболивающего   и
транквилизаторов даже заставило парламент принять новые законы по контролю
над опасными для жизни лекарствами.
     Это все были мои жертвы. Это были дети, которые не  смогли  перенести
гибель своего божества... дети,  которым  пришлось  умереть  ради  свободы
остальных.
     Но хуже укора мертвых была ненависть живых.  Я  чувствовал  ненависть
всех этих ребятишек, следующих за мной, куда бы я ни направлялся, что бы я
ни делал. И эта ненависть - мой крест,