й руки к двери, произошедшее во
сне, совпало с тем моментом, когда сосед  начал  сколачивать  свои  ящики.
Или, скажем, сон со звонком. Я во сне прихожу в гости к Залужной,  нажимаю
звонок - и его мелодичные переливы оказываются реальным  звонком  в  дверь
моей квартиры. Это было не так давно, когда ни  свет  ни  заря  мне  нанес
визит музейный работник Карбаш, чтобы поплакаться об очередных проблемах с
очередной псевдоженой. Выходит, во сне мы как бы предвидим  будущее?  Узор
сна с  самого  начала  выстраивается  так,  чтобы  подвести  нас  к  этому
будущему. Что-то в этом, наверное,  есть?  А  вещие  сны?  Проскопия,  дар
предвидения событий... Это уже дело  парапсихологии...  Есть  ли  какое-то
объяснение?..
     Я и не заметил, как уснул, согревшись,  и  проспал  еще  около  часа.
Когда  я  покончил  с  домашними  делами,  воскресное  утро  уже  давно  и
неотвратимо кануло в небытие или просто сместилось по оси времени. Я убрал
свой опус в ящик стола отлежаться и бодро выбежал на улицу, где  поджидала
меня серенькая сырость уходящего ноября.
     Мы с Наташей договорились встретиться в  центре,  в  сквере  напротив
"Детского мира", и ровно в  двенадцать  тридцать  я  уже  прохаживался  по
мокрым плитам вдоль мокрых скамеек, заложив за  спину  руки  с  букетом  в
жестко шуршащей упаковке и  поглядывая  в  сторону  автобусной  остановки.
Наташа, как  это  и  положено,  опаздывала,  канонически,  можно  сказать,
опаздывала, хотя винить ее было трудно -  в  воскресные  дни  общественный
транспорт посещал Хутора с большими  интервалами.  Да  я  и  не  собирался
винить ее. Черт возьми, я давным-давно уже не ждал  никого  в  сквере,  не
ждал вот так, с цветами, а все мои прежние ожидания... Где они  были,  мои
прежние ожидания?
     Она подошла и немного виновато улыбнулась, и я  преподнес  ей  жестко
шуршащий букет, и словно растаяло что-то  внутри,  растаяло  и  обернулось
ровным безмятежным теплом, теплом и сиянием. "Милых ласковых  глаз  нежный
взор" и прочая патетика, было дело, грешил юнец влюбленный, думавший,  что
навечно это, до последней дрожи вновь ушедшего в Илем мира  -  и  что  нам
были эти мокрые плиты и скамейки, эти грустные ивы и небо  цвета  позднего
ноября...
     Тихие  воскресные  улицы  в  легкой  пелене  тумана.   Уютное   тепло
малолюдного кафе на набережной,  и  безмолвный  разговор  -  глазами,  как
разговор двух звезд, летящих в пространстве по сближающимся траекториям, и
улыбка - словно знамение библейского  завета,  словно  облако  висело  над
землей и вот - явилась радуга в облаке, и...
     И вновь - мокрые, но словно бы похорошевшие улицы, и влажный  воздух,
кажется, превращен в  вино  кем-то  всеблагим  и  всемогущим,  потому  что
начинала кружиться голова и расплывались очертания городских кварталов.
     Было еще светло и мы шли домой к Наташе, потому  что  она  отказалась
идти ко мне, а предложила прогулку  на  Хутора  -  что-то  кому-то  хотела
доказать? Или отомстить? Или утвердить? "Если прошлого  вдруг  -  вспыхнут
огни - гони его, друг, - гони..." Упаси вас боже от расспросов о  прошлом,
от выяснения подробностей, от попыток попасть туда, куда тебя не зовут.  Я
и Наташа были друг для друга - сегодняшним, настоящим  -  и  оба  мы  пока
носили свое прошлое в себе.
     Знакомые  уже  подростки  тосковали  у  штабеля  свай  неподалеку  от
Наташиного дома, и тот, в красной куртке,  даже  отвернулся,  увидев  нас.
Впрочем, возможно, это никак не было связано с нашим появлением и я  опять
грешил мнительностью.
     А потом вновь,  как  вчера,  была  Наташина  комната,  где  все  было
неброско и  аккуратно,  по-настоящему  домашняя  комната,  из  которой  не
хочется уходить, где  можно  сидеть  в  кресле  у  торшера  и  читать  или
просматривать и править  рукописи,  или  негромко  постукивать  на  верной
"Любаве"... Мне не хотелось уходить, мне очень не  хотелось  уходить  и  в
тысячный раз сотворять яичницу и хлебать супчик на своей кухне, мне просто
не хотелось уходить - и я не уходил. Вечер залил Хутора темнотой и дождем,
дождь  зашуршал  по  стеклам  -  противный  и  довольно   сильный   дождь,
неожиданный в конце ноября, - и когда я засобирался домой,  опасаясь,  что
позже вообще  не  выберусь  из  здешней  трясины,  Наташа  склонилась  над
креслом, положила мне руки на плечи и просто и мягко сказала: "Ну куда  же
ты пойдешь под дождем?"
     ...Отзвучал  уже  по  радио  гулкий   голос   кремлевских   курантов,
ускользнуло в прошлое еще одно звено непрочной и  короткой  цепочки  наших
дней. Я курил на  балконе,  гасли  окна  в  соседних  домах,  словно  тоже
проваливались в прошлое,  в  ставший  вчерашним  день,  дождь  угомонился,
уяснив полнейшую свою ненужность в преддверии зимы, и прожектор  обреченно
освещал  безлюдное  пространство,   когда-то   бывшее   колхозным   полем.
Безлюдное?  Я  непроизвольно  задержал  дыхание,  потому  что  вдоль  дома
пробежал кто-то в красной куртке - опять в красной куртке! - и вновь,  как
вчера, скрылся в подвале соседнего здания. И когда этот "кто-то"  пробегал
мимо Наташиного подъезда, я разглядел сверху,  с  пятого  этажа,  какой-то
сверток в руке бегущего. Бегущий был похож на того подростка...
     А потом кто-то опять торопливо прошел внизу, вынырнув из полумрака  -
снова это был подросток в темной короткой куртке,  кажется,  из  джинсовой
ткани, и под мышкой у него тоже был зажат сверток. Я проследил его путь до
подвала и почувствовал ту самую лихорадку сыщика, о которой до этого  знал
только из книг. Зачем по ночам ребята ходят в подвал и что они туда носят?
Держат там собак или, скажем, кроликов? И  кормят  их  в  полуночный  час?
Собаки  или  кролики...  А  может  быть,  люди?   Человек.   Один   вполне
определенный человек по имени Костя. Мой сосед Костя Рябчун.
     Вот ведь удивительнейшее стечение обстоятельств, думал  я,  продолжая
наблюдать за пространством около подвала. Такое может случиться  только  в
жизни, потому что в книге это было бы слишком надуманно, притянуто за уши,
слишком бесцеремонно выпирало бы из текста. Вы  только  посмотрите,  какая
причудливая вырисовывается картина, какой совершенный получается механизм,
все детали которого пригнаны друг к  другу,  друг  друга  обусловливают  и
дополняют. Сначала - крайняя моя нужда в материале для субботнего  номера.
Потом визит Ларисы Залужной и знакомство с Наташей, у  которой  есть  этот
необходимый материал.  С  другой  стороны  -  исчезновение  соседа  Кости,
исчезновение именно на Хуторах и именно тогда, когда я был там,  а  был  я
там впервые в жизни.  Опрос  подростков  и  вчерашняя  и  сегодняшняя  мои
встречи с Наташей. Все линии сходятся в одну, все происходит там и  тогда,
где и когда это необходимо для развязывания узла, каждый  кирпичик  здания
держится на другом  -  а  ведь  вынь  хоть  один  или  положи  не  на  то,
единственно правильное место - здание рухнет, а точнее,  просто  не  будет
никакого здания. Не-ет, тут волей-неволей поверишь в предопределение  и  в
написанное еще в начале времен полное собрание Книг Судеб.
     Еще я думал о том, что дело, видимо, серьезное, если Костя скрывается
там,  в  подвале,  и  не  возвращается  домой.  Я  не  хотел  даже  ничего
предполагать, я просто боялся что-то предполагать, и еще я хотел и  верить
в то, что в подвале именно Костя, и не верить в это... А если  наблюдаемые
мной ночные  посещения  подвала  в  доме  на  Хуторах  не  имеют  никакого
отношения к Косте?..
     - Ты все куришь?
     Наташа вышла на балкон, встала рядом, положив руки на мокрые  перила,
легонько прижалась плечом к моему плечу  и  тут  же  отстранилась,  словно
испугавшись чего-то. Я осторожно прикоснулся рукой к ее  светлым  волосам,
провел по ним - и замер. Двое поднялись из-под подвального навеса,  быстро
пошли мимо окон, засунув руки в карманы  курток,  без  свертков,  миновали
Наташин подъезд - и исчезли в хаосе Хуторов. Наташа задумчиво смотрела  на
беспросветное небо.
     - Наташа, ты извини, я сейчас вернусь, - сказал я, стараясь заглянуть
в ее глаза. - Отлучусь минут на пятнадцать и вернусь.
     Как-то  по-глупому  прозвучали  эти  мои  слова,  но   ничего   более
убедительного я просто не успел придумать. Не до дипломатии  мне  было.  Я
хотел спуститься в подвал и по-мужски потолковать с Костей.
     Наташа  несколько  мгновений  смотрела  на  меня,   глаза   ее   чуть
расширились от удивления.
     - Я тебе все потом объясню, - заверил  я,  погладил  ее  по  плечу  и
устремился в прихожую.
     Выйдя из подъезда я нашел глазами Наташин балкон - ее  темный  силуэт
вырисовывался на фоне освещенного окна -  помахал  рукой  и  направился  к
подвалу, нашаривая спички в кармане куртки.
     Спустившись по  ступеням,  я  вспомнил  сегодняшний  сон.  Да,  дверь
действительно была обита железом и  действительно  начала  открываться  от
нажатия моей руки. В подвале было темно и душно как в  лесах  какой-нибудь
пятой планеты Сириуса, в нос бил очаровательный запах кошачьего общежития,
чего-то кислого, преющего и гниющего.  В  недолгом  свете  горящих  спичек
материализовались из мрака и вновь погружались во мрак переплетения  труб,
холмики  стекловаты,  обрезки  линолеума,  изуродованные  плоские   ящики,
набитые стружками, обломки ржавой арматуры, сплющенные  консервные  банки,
сломанные стулья, доски, облепленные засохшей  землей,  нечто  похожее  на
упавший  с  высот  стратосферы  сейф,   бесформенные   куски   пенопласта,
перекошенная дверь, лежащая на куче окаменевшего бетона,  разбросанные  по
бетонному полу секции батарей парового отопления, обезображенные почти  до
полной неузнаваемости  корыта  с  остатками  раствора,  разодранные  самым
невероятным образом плиты, которые называются  "ДВП",  заляпанный  краской
унитаз... Трубы  вели  в  безнадежную  темную  пустоту,  и  чем  дальше  я
продвигался под зданием, расходуя и расходуя спички,  спотыкаясь  о  самый
разнообразный твердый и мягкий  хлам,  тем  больше  сочувствовал  грядущим
поколениям, которые придут сюда после нас. Как  мы  не  смогли  пройти  до
конца пирамиду Хеопса, ничем, кстати, не захламленную, так  и  потомки  не
смогут преодолеть наши подвалы,  и  будем  мы  непонятны  им,  беззаботным
жителям завтрашних светлых веков. Да что потомки - я, современник, не  мог
разобраться в  этой  кисло-прело-гниющей  свалке.  И  ничего  похожего  на
свертки я не обнаружил. Можно было, конечно, лезть  все  дальше  в  дебри,
осваивать эту самую пятую планету Сириуса, но  с  меня  было  довольно.  Я
бросил под ноги последнюю спичку и прокричал в темноте, остро почувствовав
вдруг всю тяжесть девяти или десяти громоздящихся надо мной этажей.
     - Костя! Костя, где ты? Костя, иди сюда, это я, Алексей, твой сосед.
     Что-то в ответ прошипело в трубах  и  зов  мой  замер  в  стекловате,
словно  подвальная  темнота  схватила  и  моментально   задушила   слишком
голосистое эхо. Никто не откликнулся, будто и не  было  в  подвале  ничего
живого  -  и  я  застыл  в  мерзкой  темноте,  беспомощный   без   спичек,
прислушиваясь и ничего не  слыша,  словно  уши  мои  заткнули  этой  самой
колючей стекловатой.
     Кавалерийская атака с ходу не удалась,  однако  я  не  спешил  терять
надежду. Я неуверенно побрел назад, пригнувшись  и  выставив  перед  собой
руки с растопыренными пальцами, оступаясь и тихонько ругаясь, я  на  ощупь
побрел к выходу, но знал, что вернусь сюда. Вернусь днем.
     ...Я стоял на лестничной площадке возле горящей  кнопки  отключенного
на ночь лифта, а Наташа обходила вокруг меня, как планета вокруг  тусклого
остывающего солнца, и счищала щеткой  с  моей  куртки  подвальные  пыль  и
грязь. Она ни о чем не спрашивала, и я ничего не говорил. В глазах  ее  не
было удивления, в ее распахнутых глазах...
     Я вошел в прихожую и медленно  снял  куртку.  И  долго  отмывался  от
подвальных запахов. И шагнул в комнату, где посреди белого-белого...  было
ее лицо...


     Перед началом рабочего дня я попользовался электробритвой Цыгульского
- он держал ее в своем столе на всякий случай, и таких случаев,  по-моему,
было у него немало. Эх, молодость, что с нее взять? Цыгульский ворвался  в
комнату ровно в девять и, разложив блокноты, принялся  что-то  лихорадочно
писать. В начале десятого  пришла  запыхавшаяся  Галка  и  около  получаса
обстоятельно рассказывала о здоровье Славика. Потом я просмотрел субботний
номер.  Моя  страничка  выглядела  неплохо:  ответы   читателям,   рассказ
Гончаренко, НФ-новости, подготовленные  клубом  любителей  фантастики  при
областной библиотеке, адреса  книгообмена,  рецензия  на  новый  столичный
сборник "В королевстве Кирпирляйн". Все было на  своем  месте  и  радовало
глаз.
     Хотелось позвонить Наташе, позвонить просто так, услышать  ее  голос,
но я не решался. "Я тебе сама позвоню", -  сказала  она  сегодня  утром  и
взгляд ее был непонятным. Сомневалась она в чем-то  или  хотела  в  чем-то
разобраться, или прислушивалась к прошлому - а все мы сотканы из  прошлого
- или было тут что-то еще?..
     Я все-таки набрал ее номер, но сразу же положил  трубку.  Никогда  не
следует набиваться. Назойливость - одно из неприятнейших качеств  людских.
И торопить события тоже не надо - каждому событию  уготован  свой  срок  и
свое место под солнцем. Проведя такой сеанс самовнушения, я неожиданно для
самого себя позвонил в справочное бюро  и  узнал  у  безымянной  "восьмой"
телефон горотдела милиции. Вообще-то я был уверен,  что  никаких  сведений
мне по телефону не дадут и, скорее всего, придется  пользоваться  связями,
которые есть у каждого газетчика (да и все наше общество, увы, держится на
связях), но все-таки решил начать со звонка. В любом  деле  я  предпочитал
идти от простого к сложному. Диалектически.
     Я представился  отозвавшемуся  на  мой  звонок  сотруднику  горотдела
капитану Симоненко - так он отрекомендовался  -  и  коротко  изложил  суть
вопроса: могу ли я, как журналист, получить сведения о пропавших  детях  и
подростках?
     - Обращайтесь к замначальника, - отчеканил капитан Симоненко. - Он  у
нас по связям с прессой.
     Записав телефон и имя  замначальника,  я  продолжил  свою  телефонную
разведку. Номер был долго  занят,  я  уже  терял  терпение,  накручивая  и
накручивая диск, но наконец дозвонился и получил согласие на аудиенцию.
     - Приходите, посмотрим и разберемся, - несколько туманно ответил  мне
заместитель начальника горотдела.
     - Думаешь,  у  нас  объявился  гаммельнский  крысолов?  -  насмешливо
спросил Цыгульский. - То есть, конечно,  не  гаммельнский,  а  резидент  с
Альфы Центавра.
     - Возможно и объявился, - сказал я, застегивая куртку. - Я в милицию.
     Щелкавшая на счетах Галка молча кивнула, а  Цыгульский,  конечно  же,
промолчать никак не мог.
     -  Леша,  передай  мильтонам  -  брать  только  живым.   Мы   с   ним
пресс-конференцию организуем.
     Я на Цыгульского не обижался. Насмешничал он автоматически, просто по
привычке, а на деле лепил материал, копаясь в своих блокнотах, и  материал
у него явно не шел. Я знал Цыгульского.
     В небольшой очереди я был  пятым.  Вдоль  и  поперек  изучив  стенную
газету с названием "наша служба", напомнившим мне песенку  из  популярного
некогда многосерийного теледейства, я, наконец, попал в  кабинет,  где  за
столом у окна сидел грузный седеющий мужчина в милицейской форме.
     Разговор у нас, к моему удивлению,  получился.  Сейчас  демократия  и
всем все можно -  примерно  так  сказал  замначальника.  Грифы  "секретно"
снимаются, информация предоставляется. Только не  надо  дешевых  сенсаций,
сказал замначальника, изучив мое журналистское удостоверение. Газеты любят
давать сенсации, причем непроверенные сенсации, подчеркнул  замначальника.
Откуда "Вечерний вестник" взял, что  депутата  горсовета  Мартынова  избил
ветеран партии? Зачем писать такие вещи? И чуть что  -  милиция  виновата,
куда  смотрит  милиция,  почему  нет  порядка   в   городе?   Нужно   быть
объективными, подытожил замначальника.
     Я заверил его, что пока не собираюсь  давать  никаких  материалов,  а
просто произвожу некоторые изыскания предварительного характера. Я  обещал
ему, что если даже буду  использовать  какие-то  полученные  сведения,  то
обязательно занесу рукопись и только после его согласия и одобрения  отдам
для публикации.
     В общем, времена  действительно  несколько  изменились,  и  вскоре  я
листал различные бумаги  в  другом  помещении  горотдела,  запомнив  такую
цифру: за неполный год в розыске числится по городу около полусотни  детей
и подростков. Заявлений в течение года было  гораздо  больше,  но  милиция
отнюдь не дремала. Те,  кто  исчез,  находились.  В  городе.  Или  за  его
пределами. Живые. Или мертвые...
     Заявления о пропавших. Не вернувшихся из школы, из  кино,  ушедших  в
магазин, на футбол, к приятелям. Подробные приметы.  Биографии  пропавших.
Сведения   о   родителях.   Поварихи,   разнорабочие,   токари,    шоферы,
кладовщики...  Я  пролистал  эти  полсотни  папок-скоросшивателей,   среди
которых было  и  дело  об  исчезновении  Рябчуна  Константина  Борисовича,
учащегося средней школы номер пять.
     Интересно, подумал  я,  вновь  просматривая  печальные  серые  папки,
оказывается, десятка два этих пропавших мальчишек и девчонок  не  коренные
степоградцы, а приехавшие вместе с родителями из других  мест.  Кстати,  и
Костя ведь тоже приезжий. Связь тут, конечно, была примерна такой же,  как
между известной бузиной, растущей в огороде,  и  родственниками  в  Киеве,
просто  это  было  единственное  подобие  некой  закономерности,  присущей
исчезновениям. Правда, пропали еще два мальчика - десяти и тринадцати лет,
жившие на одной улице - улице Попова, не изобретателя радио, а космонавта,
но в этом, в общем-то, не было ничего странного, потому что  улица  Попова
на самом деле была большим жилым массивом, примыкавшим к  Хуторам.  Больше
всего исчезновений приходилось почему-то на апрель  и  август  -  но  это,
опять же, ни о чем не говорило и вряд ли  здесь  можно  было  предполагать
какую-то закономерность.
     Я сидел  за  столом,  заваленным  папками,  многие  из  которых,  без
сомнения, были документально оформленной, но  пока  еще  не  установленной
трагедией, я сидел и задавался вопросом: что,  собственно,  побудило  меня
заняться  сбором  сведений,  так  сказать,  не  по  профилю?   К   моей-то
фантастической страничке все эти пропажи не имели ровным  счетом  никакого
отношения. Костя? Да, безусловно - как первый толчок. Но  Костя  скрывался
на Хуторах, в этом я почти не сомневался, он был жив и, наверное,  здоров.
Дело было не в Косте. Не только в Косте. Это же страшно - когда  пропадают
дети. Я представил, что бы почувствовал, пропали, не дай Бог, моя Ира -  и
мне стало нехорошо. Вот ведь материал, мимо  которого  нельзя  пройти,  от
которого не отмахнуться. Нездорово то общество, в котором пропадают  дети.
И надо бить во все колокола. Не допускать.  Ну  а  Костя...  С  Костей  мы
попробуем поговорить всерьез и начистоту.
     ...Но всерьез и начистоту не удалось. Вообще  никак  не  удалось.  Из
горотдела  я  позвонил  Галке,  сказал,  что  буду  после  обеда  и  вновь
отправился на Хутора.
     Однако я глубоко ошибался, думая, что днем в подвале окажется немного
светлей. Да, из отдушин под потолком действительно просачивались в  подвал
призраки дневного света, но уж очень немощными  были  эти  призраки.  Хаос
продолжал оставаться хаосом и, убив полчаса на  безрезультатную  борьбу  с
ним, измазавшись и пропылившись до першения в горле, я вновь  отступил.  Я
был раздосадован, но не побежден. Я выбрался из этого не описанного  Данте
подобия  круга  ада,  снял  куртку  и  принялся  отчищать  под   взглядами
проходивших мимо обитателей Хуторов. Я  чистил  куртку,  отряхивал  брюки,
отплевывался,  но  не  унывал.  Да,  подвал  тянулся  под  всем