что мучаешься,  мать?  Сдался тебе этот Жано! Ну, если уж так нужен, ос-
тавь записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А
пошли они,  надоели,  я на Горького больше не ходок.  Ну,  это, положим,
брехня,  я его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского рос-
та.  Женька!!!  Иди сюда, тут тетя Нина должна была-тебе сказать, что ты
свинтус, так я сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, ко-
му ты мозги пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, ког-
да ты про рекламу штанов нашей  швейной  фабрики...  всегда  выключаю...
Принес? Ага, почитаем...
    Я слушала  обрывки бесед,  городские новости и сплетни,  продолжения
старых споров,  выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
    Это именно  они  - загорелый блондин,  высокий очкарик с лицом аксе-
новского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных маль-
чиков - были центром внимания публики.
    Мои или  не  мои?  И тут Стае - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись.  Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели -
с завистью,  жадностью,  предвкушением:  Ну,  мы этому графоману как щас
да-а-дим!  Мои.  Точно.  Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к
себе и тут же нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
    - Женька,  руки прочь!  Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
    - Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею обкаш-
ливали, ты дрых.
    - Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
    Стае, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
    - Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не смотре-
ли. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную сут-
ки разыскивали - оборались в горах. - Нашли?
    - Ага.  В койке у директора турбазы.  Компания уходила.  Эх,  мне бы
сейчас с ними...  Сидеть заполночь в незнакомой кухне,  пить четный чай,
весело рассказывать автору рукописи, почему он идиот, зачем от родитель-
ницы своей произошел и отчего это безнадежно,  хохотать над блистательно
остроумными,  но совершенно невспоминаемыми наутро шуточками и подначка-
ми...  Ладно,  идите себе, чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гени-
альные рукописи поперек глотки встанут. Знаю по практике. Две недели се-
минара молодых прозаиков в еловых снежных лесах Подмосковья - три объяс-
нения в любви и глубокое отравление на полгода:  ни книг,  ни рукописей,
ни умных разговоров выносить невозможно.  Людей пугаться  начинаешь,  от
громких голосов шарахаешься.
    В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке канто-
валась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут, на
юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
    Я прошла мимо,  дернув плечом на обязательное:  "Девушка,  девушка!"
Но,  словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала ли-
хая,  горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сей-
час редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
    Парень, допев балладу, уставился на меня ехидновыжидательно. А глаза
у тебя,  друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной темпе-
ратуры.
    Он смутился,  опустил ресницы.  А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
    - Девушка, девушка, ну как песенка? - Песенка? А ничего песенка...
    Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с авто-
ром.
    - Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать? - Ч-то?!
    В синих глазах полыхнуло изумление.  Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
    - Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
    - А  что,  это интересно.  Как договоримся?  - А ты приходи завтра в
семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
    В кофейню на Архивном спуске...  И этот  оттуда  же.  Впрочем,  чему
удивляться?  Не  так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня
лет двадцати,  который бы знал, что такое баллада и сонет наверде. - Зо-
вут тебя как? - Саня. А ты?..
    - Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
    - Я так и понял.  Пойдем,  провожу, что ли. Знакомство, так сказать,
сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям и талантам...
    Саня оказался веселым,  что называется,  развесистым, парнем. Только
странное это было веселье.  Какая-то застарелая боль грызла его изнутри.
А теоретики утверждают,  что таланту страдать необходимо, что-де литера-
тура произрастает исключительно на душевных болезнях.  Удобное рассужде-
ние.
    Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
    Я, стараясь не скрипеть ступенями,  взбежала к себе в мансарду. Умы-
лась,  заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
    Я сделала  необходимые  пассы  над белым пластиком стола.  - Пахнуло
дымком,  проскочила искра,  и на столешницу шлепнулась увесистая  стопка
стихов,  исполненных  на жутко разбитой старой машинке "Москва".  ...Ну,
конечно,  так я и думала.  Вполне сонеты и не только наверле.  Ну и что?
Такие вещи пишутся для друзей.  Такие вещи публикуются исключительно для
десятка человек - высоколобой элиты.  Такие вещи можно спокойно печатать
и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится - не умно-
жится в мире мера добра,  не уменьшится мера зла. И всех бед от непубли-
кации  -  автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой из-
вестности.  А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается.  Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
    А вот  это  стоп,  с этого мне начинать не хотелось бы.  Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку,  которую он  пристроил,  сделав  вид,  что
сильно заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из
породы вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный после-
довательно из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла.
Скорее всего,  за характер.  Стихи в его прочтении -  блеск,  мини-спек-
такль,  хоть билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавоч-
ку, молчит, слушает, дышит.
    Я люблю этих сумасшедших.  Вот этих,  которые посреди города, на пе-
рекрестье  двух  центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой  Тибальта
и  Ромео,  или  моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми  фан-
тазиями...
    Дар закончил,  откинул с глаз белую прядь,  закурил. Поглядел вокруг
снисходительно - ясно,  мол,  вам,  чижики?  "Чижики"  робко  захлопали.
Кто-то попросил у Дара автограф, рыжая девчонка кинула в него спелым яб-
локом,  еще одна сделала Дару такие глазки, что в них, казалось, был на-
писан номер телефона. Из кофейни притащили дымящиеся чашки.
    И тут над нашей скамейкой нависла глыба жаркого потного мяса, упако-
ванная в трикотаж с крокодилом.  Глыба небрежно смахнула с края скамейки
двух мальчишек,  плюхнулась рядом с нами и, дыша перегаром, обратилась к
Дару:
    - Слышь, мужик, классно ты это... Я тебя уважаю. Ты не подумай чего,
мы люди простые, но поэзию эту самую понимать можем. Вот я тут... кореша
мои,  Серега с Васей...  Изобрази еще, а? Дар нехорошо побледнел и сузил
глаза.  "Крокодил",  Вася  и Серега плюс минимум две поллитры и цистерна
пива - это серьезно.  А вот Дар,  Стае и Саня - не очень-то.  Девчонки и
вся кофейная компания вообще вне расклада.
    Собственно, располагала  я  неким стратегическим оружием,  но сильно
секретным.  Демонстрировать его сейчас - завалить всю работу, еще не на-
чав.
    "Крокодил" выжидательно покачивался,  нависая над ладной,  но миниа-
тюрной фигуркой Дара.  А тот, не замечая искательно протянутую ему пачку
"Мальборо",  четко, чеканно начал произносить совсем не изящные словеса.
Хотя, впрочем, поэзия такими не гнушалась, известны прецеденты.
    Минуты три "Крокодил" ошеломленно разбирался в подробностях  адреса,
названного Даром.  А потом Дар, естественно, получил свое. Рикошетом по-
пало и Сане.
    Я отмывала окровавленные их физиономии в комнатке за  буфетом.  Тетя
Нина проливала горькие слезы и одеколон на устрашающие,  но в общем нео-
пасные ссадины двух невольников чести.
    - Та що ж ты, Дарочко, связався с теми скаженнычми? Та воны ж пьяни,
що  ты им зробыш?  Та прочитав бы им якогось виршика,  та и пишлы б воны
соби...
    Дар, не отвечая,  скрутил комбинацию из трех пальцев и мрачно  ткнул
ею в сторону предполагаемого местонахождения "Крокодила". Гордый. Люблю.
Но трудно.
    Мы вышли из кафе с черного хода. Настроение было поганое. Шли молча,
Дар держал руки в карманах, пинал ни в чем не повинный камушек и влился.
Санечка попытался независимо насвистывать,  но разбитые губы  не  слуша-
лись.  Он пару раз сплюнул кровью, потом купил мороженое и, не раскрывая
пакетика,  приложил его к своим боевым ранам. И вдруг без всякой видимой
причины залился краской до ушей, задышал бурно и торопливо нырнул в бли-
жайшую клумбу, даже не простившись с нами. Донесся сочный хруст ломаемых
стеблей и листьев. - Чего это с ним?
    - А...  сейчас цирк начнется.  Пошли отсюда.  - Почему?  Я - как раз
очень цирк обожаю...  - Хочешь посмотреть?  Неудобно вроде...  А, ладно.
Все равно не сегодня,  так завтра кто-нибудь тебе растреплет про эту ис-
торию, а может, и сам Санька не утерпит. Он же у нас местное радио. Если
хочется быстро и бесплатно распространить новость, сообщи ее Сане.
    Через день весь город будет знать. Давай-ка вот сюда встанем.
    Дар уволок  меня  под  зеленый занавес плакучей ивы напротив летнего
ресторана.
    У входа как раз остановился серебристый "вольво". Вот тебе и провин-
ция...  экие  тут  автомобильные звери водятся...  Из машины вышел седой
элегантный мужчина,  которого  так  и  хотелось  назвать  мелкопоместным
светским львом.  Он не спеша обошел машину,  изящно согнул стан,  открыл
дверцу.  На асфальт ступила узкая ножка в длинной черной туфельке, потом
пролился подол вечернего платья, скрыл точеную щиколотку, и наконец поя-
вилась... Темная Звезда.
    Она лениво подтянула легкое манто из лебединого пуха,  тонкими паль-
чиками подобрала шелковый подол, другой рукой опираясь на крепкий локоть
"светского льва".
    Они поднимались по ступеням к двери ресторана,  не замечая прижавше-
гося  у  колонны Саньку,  который смотрел на Темную Звезду во все глаза,
держа у груди примерно половину оборванной  им  клумбы.  Спутник  Темной
Звезды  толкнул зеркальную дверь,  и тут Санька швырнул под ноги женщины
охапку цветов.  Она мельком глянула, и на лице ее явственно нарисовалось
неудовольствие. Шевельнула блестящей бровью и проследовала в зал. Светс-
кий лев секунду колебался,  - идти ли за своей дамой, либо объясняться с
дерзким мальчишкой.
    Кажется, Саньку сейчас опять будут бить. Для одного дня это уж слиш-
ком. Дар рассудил так же. Он вылез изпод ветвей ивы и заорал:
    - Санька! Вот ты где! А мы тебя ищем! Иди сюда! Джентльмен правильно
оценил ситуацию.  Он молча скрылся за зеркальной дверью. Санька медленно
подошел к нам.
    - Видали фраера? Э, жаль, спугнул ты его, Дар. Надо было тебе орать?
Я б с ним потолковал...
    - Потолковал бы он... Пижон, дешевка. Ты хоть знаешь, кто это?
    - А  в гробу я его видал,  кто бы он ни был.  - Ну,  в гробу мы тебя
увидим, если ты захочешь с ним толковать. Это Сабаневский.
    Немая сцена. Фамилия явно произвела впечатление на Саньку. Он как-то
тяжело задумался.
    - Слушайте, парни, я тут человек новый. Объясните мне, кто такой Са-
бяневский, чтобы и я ненароком не собралась с ним толковать. Ребята зас-
меялись.  Дар снисходительно посмотрел на меня,  вернее, на мою маечку с
портретом Б. Г. и джинсы.
    - Ты,  Оля, не волнуйся. С тобой толковать он и сам не захочет. Ему,
понимаешь  ли,  телеса в гарнире из меха и жемчуга требуются.  - Он что,
такой бедный?
    - Да нет... я даже поверю в то, что жемчуга он снимет, взамен алмазы
повесит,  но  дело  не в этом.  У него просто взгляд поверх твоей головы
поставлен. У него все - дамы, а ты...
    Да уж.  Вот чего нет - того нет. Не дама я. Вот же язва... и не оби-
дишься ведь.
    - ...А  чтоб  ты знала - Сабаневский бывший тренер сборной.  Чемпион
мира, олимпийский и так далее. Крутой боец был.
    - Так был же... это все в прошлом... - Да, конечно теперь он - мест-
ная достопримечательность,  но позвоночник Саньке сломать вполне еще мо-
жет. Да и не в том беда... Темный он, неясный человек...
    - Ой,  парни, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе. Тоже мне,
граф Монте-Кристо!
    - Да бог его знает. Но ведет себя соответственно, это точно.
    Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
    - Дар,  у тебя деньги есть?  Завтра отдам. - Во-первых, нет денег. А
во-вторых, даже если бы и были, я тебе сейчас не дал бы! - Это еще поче-
му?  - Что. я - не вижу? Туда намылился? - Сдается мне, Дар, что не твое
это дело...  - Ну чего ты там забыл?  Ведь знаю,  как все будет. Сначала
сядешь  за дальний столик-,  спросишь водки и соленый огурец,  пить нач-
нешь,  да на нее пялиться,  потом пойдешь приглашать на танец, плохо при
этом стоя на ногах.  Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить,
Сабаневский молча вышвырнет тебя из кабака и,  между прочим, будет прав.
Ты обплачешь все ступени,  дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься,
а уснешь возле колонны - прямо на холодном цементе.  И  если  не  придут
дружинники и не вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспале-
ние легких. А дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду,
призывая ее. Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, те-
бя уложат в гроб,  и мы,  рыдая,  понесем его на своих плечах. Ты будешь
лежать строгий и прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты
завещаешь ей.  Однажды ночью,  в глубокой старости она вдруг надумает их
прочесть.  И восплачет,  и раскается,  бия себя в усохшую грудь,  отдаст
бриллианты в Детский фонд,  а сама удалится от мира, дабы в тесной келье
отмолить у Бога страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
    Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался
насильственно,  и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в
жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
    Этого мне  только не хватало.  Самый никудышный из рариантов,  когда
вот такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского  зве-
ринца. Чаще всего это плохо кончается.
    И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от болез-
ненной жажды самоутверждения.
    И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не
остынет?
    Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая
пустяки,  мы увлекли Саньку от  сияющего  огнями  ресторана,  где  сидел
страшный Сабаневский с Темной Звездой.
    На вокзале  мы  слопали  по две порции чебуреков,  после чего Санька
собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукопи-
си.  Это  просто удивительно,  до чего легко молодые авторы раздают свои
творения всем,  кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь  инте-
рес. У Дара засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась запол-
ночь,  и Дар меня не провожал.  Я вообще никогда не позволяю себя прово-
жать,  потому  что мне необходимо вот это время - от встречи с человеком
до моего дома. Мне думать надо.
    В городе было тихо - провинция рано  отходит  ко  сну.  Ни  ветерка,
листва садов кажется вырезанной из черного камня,  облитого сиянием пол-
ной луны.  Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной
парфюмерией:  зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов
засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
    Я вдруг поняла,  что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным
на  бетонных  плитках  тротуара.  Крупные буквы строчек сонета блестящим
ковром поднимались на две ступени крыльца, вели через парадный вход, не-
большой вестибюль.  Сонет заканчивался у двери, обитой вишневым дермати-
ном, привалившись к которому спад Санька. Из его испачканных пальцев вы-
катился почти стертый кусочек мела.
    Я представила себе,  как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина
подкатит к самому крыльцу,  стирая колесами сонет. Немного пьяная женщи-
на, покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, за-
метит, что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мо-
заичный под просыплется слово "вечность". У двери она остановится, чтобы
найти ключи.  И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отоп-
рет замок,  шипя сквозь зубы.  А потом пнет мальчишку носком бальной ту-
фельки и громко захлопнет дверь.  А если за ней еще будет идти Сабаневс-
кий...
    Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не при-
дет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она уехала
с Сабаневским.
    Как же я его потащу?  А,  ладно,  глухая полночь,  будем надеяться -
никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
    Я провела ладонями над телом уютно сопящего  Саньки.  Тело  медленно
поднялось в воздух,  безвольно распрямилось, расправилось. Санька возму-
щенно фыркнул,  потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на бок,
поджав  ноги.  Я  осторожно  провела  плывущее в невесомости тело сквозь
дверь подъезда.
    Так мы и проследовали по безлюдной улочке:  я,  вытянув левую руку с
раскрытой ладонью,  а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Сань-
ка.  У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я нап-
ряглась - ни в какую.  Санька упорно висел в полутора метрах над землей.
Что такое?  Я огляделась. Ну, конечно. Красный свет на перекрестке. Реф-
лексы у парня, однако...
    Добрались мы благополучно.  Но когда мы, так сказать, поднимались по
лестничке в мансарду,  неожиданно раскрылось окно во втором этаже. Высу-
нулась лохматая голова Кешки. Глаза его были закрыты. Кешка душераздира-
юще зевнул во всю пасть, помотал головой и проснулся.
    - А, это ты. Привет... Чего так поздно? Я ждал, ждал...
    Тут он замолк, разглядев распластанное в воздухе тело Саньки.
    - А...  это...  кто?  - Да так, приятель один. - Перебрал, что ли? -
Угу. - Бывает...
    И Кешка скрылся. М-да. Феноменальный молодой человек.
    В мансарде  я  пристроила  Саньку  в уголке.  Он висел в сантиметрах
двадцати над полом. Утром, когда он проснется, тело его успеет незаметно
опуститься на оленью шкуру, служившую мне ковриком.
    И снова кухня, чай, стопка совсем не того, что вы подумали, а просто
стопка рукописей и... думы мои, думы!
    Денек выдался. Полосатый "Крокодил", тщательно скрывающий обиду Дар,
который достаточно умен,  чтобы не утешаться сознанием интеллектуального
превосходства. Да еще эта Темная Звезда...
    Собственно говоря, зачем мне лезть в личные дела Санечки? Пусть себе
на здоровье погибает из-за этой шикарной дамочки. Но, во-первых, они мне
очень не нравится.  Ну очень. А во-вторых, слишком жирно ей будет. Сань-
ка,  можно сказать, народное достояние. По нашей лицейской классификации
- типичный "моцарт". - И не нужны мне его дурацкие трагедии, а нужны его
стихи. И стихи Дара, кстати, тоже.
    Черт его знает,  сложные какие-то стихи.  Своя система образов, сло-
вотворчество фонтаном, весьма вольное обращение с ударениями. Хуже всего
то,  что  Дар  обожает наделять общеупотребительные слова тол