проницаемым лицом и  отерла  руки  о  бока
своей поношенной серой юбки.
     - Она будет великой плакальщицей, - сказал я. - Возможно,  величайшей
из всех, кого знал мир.
     Она кивнула.
     - И Королева хочет, чтобы она уже  сейчас  приступила  к  работе  над
траурными стихами. Но...
     Она снова кивнула. Именно тогда я увидел, что в  ее  глазах  светится
ум, и мне стало ясно, что  Седовласая  происходит  из  поколений  искусных
женщин Земель, хотя посеяно было королевское  семя.  Мне,  собственно,  не
понадобилось продолжать, но правда вынуждала меня.
     - Королева послала меня, чтобы...
     Она прервала меня.
     - Ты заставишь их помнить меня? - спросила она, и глаза  ее  внезапно
заблестели, а рот широко открылся.
     - Бабушка, да.
     - Тогда я приведу в порядок комнату на  чердаке.  Мы  там  ничего  не
трогали с тех пор, как ушла Оплакиваемая. -  Она  повернулась  и  оставила
меня одного, уставившегося глазами в огонь. Я слышал ее шаги на деревянной
лестнице и скрип досок в полу над моей головой. В  утреннем  очаге  только
ярко тлели угли, но мне показалось, что я вижу  над  угольками  радугу.  Я
протянул руки к очагу, но не почувствовал тепла.


     Не знаю, сколько времени я смотрел на угасающий  огонь,  когда  вдруг
почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть. Я резко  повернулся.  Это
была старуха.  Она  протянула  мне  Чашу.  Очевидно,  это  была  фамильная
драгоценность, она была вырезана из куска черного камня, умело ограненная,
вековой  давности.  Я  взял  ее  в  руки  и  ощутил  ее  плотную  тяжесть.
Перекатывая ее между ладонями, я  ощущал,  как  резьба  отпечатывается  на
руке.
     - Я пойду сейчас, переоденусь, - сказала она.
     - Я наполню чашу, - ответил я.
     Я долго сидел у окна, прежде чем приступить. Я думал о Линни и о том,
как она со спокойным лицом взглянула на  меня,  шепча:  "За  все,  что  ты
сделал..." Сделал! И все, что я сейчас делал  для  нее  тоже,  хотя  этого
требовала Королева. Потом лицо Королевы, алчное, коварное,  лицо  холодной
интриганки, вытеснило из моей головы лицо Линни.
     Я взял маленький шелковый кошелечек, висевший у меня на  шее,  открыл
его, и на меня  сразу  пахнуло  резким  запахом  мускуса.  Я  постучал  по
кошелечку, из него выкатились три темных зернышка люмина.
     Орехами люмина пользуется только Королева. Одного маленького зернышка
достаточно,  чтобы  вызвать  чувственные  иллюзии  и  фантасмагории.   Два
зернышка вызывают истерику и кошмары. Три зернышка,  размоченные  в  вине,
ведут к короткому наполненному видениями сну и смерти. Это самая быстрая и
безболезненная смерть, которую мы  можем  дать.  Поэтому  только  Королеве
разрешено пользоваться этими зернышками. У нее при дворе растет два дерева
люмина. Все остальные деревья были уничтожены, за  исключением  тех,  что,
возможно, растут в самых дальних, непроходимых лесах.
     Я  посмотрел  на  зернышки  и  вздохнул.  Кто-нибудь  другой,   вроде
Т'арремоса,  захотел  бы  прикарманить  орешки,  а  старуху  вместо  этого
придушить. Но у меня был приказ и, кроме того, она  была  бабушкой  Линни.
Мои руки не должны принести ей страдания.
     Я подобрал зернышки и вбросил одно за другим  в  Чашу.  Они  тихонько
звякнули. Затем я влил немного вина Королевы из  фляжки,  которая  была  у
меня с собой. Не годилось отправлять старуху в ее последнее путешествие  с
их обычным пойлом Земель. Она отправится с шиком; это была моя собственная
идея.
     - Я готова, - сказала она.
     Я обернулся и взглянул на нее. Она стояла в дверях, одетая в  длинное
темное платье, покрывавшее ее от шеи до  лодыжек.  Жители  Земель  идут  к
смерти укутанные, тогда как мы, члены королевской семьи, просто укрываемся
прозрачной шелковой простыней.  Я  не  выразил  никаких  чувств,  даже  не
моргнул, потому что я не хотел смущать ее.
     Я тихо поднялся за ней по лестнице, по крайней мере, настолько тихой,
насколько позволяли ступени, потому что они вздыхали и стонали под двойной
тяжестью наших шагов - странный аккомпанемент путешествия.
     Комната наверху была без окон, соломенная крыша над ней старая, в ней
стоял отчетливый запах плесени. Темнота нарушалась единственной свечой,  и
в ее тусклом свете я ясно увидел кровать  с  искусно  украшенными  резьбой
ножками, со сверкающей чистотой постелью. Над  кроватью  висел  рисунок  с
изображением креста и шара.
     Без лишней возни старуха легла и сложила руки одну поверх  другой  на
животе.
     - Мне не надо исповедоваться перед тобой, -  сказала  она.  -  Я  все
сказала вечером дочери.
     Я кивнул. Они обе знали. Эти женщины не боялись правды. Седовласая из
породы стойких.
     Я опустился около нее на колени и протянул Чашу.
     - Давай, возьми Чашу, - сказал я. - Тебе понравится вино.  Оно,  -  я
поколебался, потом решил соврать, - с благословением Королевы  и  с  тремя
зернышками с ее люминовых деревьев.
     Она без колебаний взяла Чашу и осушила ее, как будто ей не  терпелось
уснуть. Затем она отдала ее мне.
     Когда выпитое вино начало действовать, глаза у нее сперва заблестели,
потом затуманились. Рот начал растягиваться в гримасу, которую мы называем
Улыбкой Мертвеца. Она начала что-то шептать,  и  услышанные  мною  обрывки
слов убедили меня, что начались видения, потому что она говорила о  святых
и светлых вещах.
     Я начал подниматься, но она протянула руку и схватила меня  за  руку.
Она приподнялась на локте.
     - Ты заставишь их помнить меня?
     - Да.
     - Пусть строчки твоих поминальных песен будут  длинными,  -  медленно
сказала она хриплым голосом. Она откинулась на спину и закрыла глаза.
     - Пусть смерть твоя будет короткой, - ответил  я  и  снова  опустился
около нее на колени. Я оставался рядом,  пока  она  не  перестала  дышать.
Затем я положил ей на веки два  погребальных  камушка,  еще  один  подарок
Королевы, и ушел.
     Я намеревался ненадолго зайти в Зал Плача, чтобы всего  лишь  сказать
матери Линни а ее доме, прикоснуться к парням  и  уехать.  Но  когда  мать
увидела меня, она встретилась со мной взглядом, а потом отвела глаза,  как
будто не желая знать правду. Тыльной стороной руки она прикрывала  рот.  Я
удивился, что  она  так  расстроилась:  она  ведь  все  время  воевала  со
старухой.
     Потом она отвернулась и что-то шепнула старшему и младшему из парней.
Они сразу же ушли из Зала домой, чтобы выставить бабушкину оболочку.
     Тогда я понял, что мне выпала честь исполнить  просьбу  умирающей.  Я
стал рядом с матерью Линни.
     - Смерть бабушки была короткой, - сказал я.
     Она кивнула, все еще не глядя на меня.
     - Я бы хотел оплакать ее, - сказал я.
     Она все еще, казалось, не понимала.
     - Я бы хотел остаться на Семь дней и оплакать ее, -  сказал  я.  -  Я
сделаю это бесплатно, в знак уважения, которое испытываю.
     Она молча согласилась.
     - Пошли этого парня, - я с силой ткнул  его  пальцем  в  плечо,  -  в
Эль-Лалдом сказать Седовласой... Линни... что ее бабушка умерла. Скажи ей,
что боли не было, что были свежие видения и  в  конце  легкий  сон.  Скажи
ей... что я горюю вместе с ней.
     Парень тотчас отправился. Я одолжил ему белого коня. Как я понял,  он
умел ездить верхом, как будто родился в  седле.  Этого  я  не  ожидал.  Я,
скорее, думал, что он будет часто падать и, возможно,  потеряет  лошадь  и
вынужден будет доковылять  до  города,  чтобы  передать  послание.  Но  он
прильнул к седлу, как пиявка. Это был его единственный талант.
     Мать Линни, по-моему, все это время  не  разговаривала  со  мной.  Ее
собственной матери не было, спорить  было  не  с  кем,  и  она  как  будто
лишилась языка. Но я созвал много людей  в  ряды  плакальщиков  по  старой
женщине, ее оплакивали хорошо и искренне.  Думаю,  что  ее  дочь  получила
некоторое удовлетворение.
     К концу оплакивания вернулся парень с лошадью, и я  вернулся  на  ней
домой. Он ничего не говорил о большом городе; я не спрашивал. Но я видел в
его глазах тоску по городу. Отныне он всегда будет завидовать сестре.  Она
больше не будет для него Ножки-Палочки.
     Когда я вернулся, весь Эль-Лалдом гудел по  поводу  Седовласой  и  ее
плачей. Она писала одну поэму за другой, бурное  цветение  причитаний.  Но
если у меня и была надежда получить какую-то выгоду от ее славы и  надежда
прикоснуться к ней, то я ошибся. Сразу после Седмицы ее  сделали  ученицей
Мастера-Плакальщицы, Плакальщицы Королевы, и никто, кроме Мастера и  самой
Королевы, не имел права разговаривать с ней в течении этого года обучения.
     - ТОГДА ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ ЗА ЭТОТ ГОД?
     - Она жила, ели и спала в Доме Наставлений,  в  маленьком  домике  во
внутреннем  дворе  апартаментов  Королевы.  Это  мне  было  известно.   Но
Мастер-Плакальщицы хорошо стерегут свои секреты. Нам только  говорят,  что
ученицы должны выучить главные сказания, а также  дополнения  к  ним.  Они
должны прочно держать все учение о земле у себя во рту. Есть три  ступени:
Чистота Рта, Чистота Ума, Чистота Сердца. Но нам известны только сами  эти
названия, что они означают - мы не знаем.
     - НО ТЫ ВЕДЬ КОРОЛЬ.
     - Но я - не Королева. И я не Мастер-Плакальщица.
     Я дважды  видел  Седовласую  на  дорожках  и  однажды  в  Зале  Плача
Королева, когда она помогала готовить стол для  оплакивания  последней  из
живущих сестер Королевы. Но мне не разрешили говорить с ней, потому что  в
этот момент она очищалась от всего, кроме сказаний, которые ей  надо  было
запомнить.  Это  называется  "родиться  заново".   Она   перерождалась   в
Мастера-Плакальщицу.
     Процесс рождения Мастер-Плакальщицы  обычно  занимает  полжизни,  так
много надо выучить, но Линни завершила его в один год.  Наверное,  поэтому
произошло то, что произошло.  Она  ведь  еще  была  так  молода,  пожалуй,
слишком молода. Но тогда кто мог это знать? Разве  жрица  не  предсказала:
"Дитя Земель поведет в путь"? Мы все верили, что это дитя была Седовласая.
     Берегись предсказаний.
     Я пошел на ее посвящение.  Собственно  говоря,  там  был  весь  двор.
Отозвали даже принцев,  находившихся  в  путешествии,  нечто  до  тех  пор
небывалое.
     Мы стояли у своих подушек, пока Седовласая прошла по Залу к  помосту,
справа от нее шел  Д'оремос,  слева  -  К'аррадемос.  Волосы  у  нее  были
распущены и покрыты сеткой из маленьких драгоценных камушков. С головы  до
ног она была укрыта балахоном из белого полотна. Пока она шла к возвышению
для королевы, она как будто была окутана тишиной.
     Когда они втроем дошли до возвышения, оба принца стали  на  колени  и
каждый из них взялся за край ее накидки. Одновременно потянув за них,  они
сдернули балахон с ее плеч, и он упал на пол. Она  осталась  в  одежде  из
серо-голубого шелка, с поясом из драгоценных камней;  руки  до  плеч  были
обнажены.
     Из двери  слева  от  подушек  вышли  жрицы.  Пророчица  взяла  крест,
прикоснулась им к губам Седовласой, к ее лбу,  затем,  приспустив  на  ней
платье и оголив маленькую грудь, она  прикоснулась  крестом  к  месту  над
сердцем.
     Линни не шевельнулась, даже когда жрица вернулась  на  свое  место  у
дверей.
     Затем Королева встала со своих подушек, спустилась  по  ступенькам  и
стала лицом к лицу с Седовласой. Она ласково прикрыла шелком  левую  грудь
Лини. Затем она вдруг крепко поцеловала ее в губы.
     Сделав шаг назад, она сказала:
     - Я даю тебе дыхание, сестра. Дай мне бессмертие.
     Вот так Седовласая, не бывшая в кровном родстве  с  Королевой,  стала
Плакальщицей Королевы.
     Этот акт вызвал немалую  растерянность,  потому  что  еще  была  жива
Плакальщица Королевы, ее дальняя кузина. Но та сразу вышла из  комнаты,  а
спустя несколько часов ее нашил лежащей на ее восемнадцати  подушках,  под
шелковой погребальной простыней, глаза были открыты, но она  была  совсем,
совсем мертва.
     Потом говорили, будто во время  церемонии  жрица  предсказала  смерть
старой Плакальщицы,  и  поэтому  Королева  наградила  Седовласую  поцелуем
царственности. Но я был там и стоял очень близко. Поверь мне, жрица ничего
не говорила. А Линни, я уверен, была тогда шокирована, у  нее  округлились
глаза  при  поцелуе,  а  ее  горе  от  смерти  любимой  учительницы   было
неподдельным. Она  оплакивала  старую  даму  два  раза  по  семь  дней,  в
безмерном горе, пока сама Королева не приказала ей прекратить и  забыть  о
том, что  случилось.  Она  прекратила  и,  возможно,  забыла,  потому  что
Седовласая свято верила в Правду Королевы, но свет в ее глазах  как  будто
прикрылся шторками. Ее стихи, посвященные этой смерти, были полны  образов
кровоточащих ран. Эти поэмы, насколько мне известно, не были записаны.
     - ТЫ И ЭТО ПОМНИШЬ?
     - Конечно, я помню это, небесный  путешественник,  потому  что  тогда
Линни впервые пришла ко мне.
     - ПРИШЛА К ТЕБЕ?
     - Чтобы я приласкал ее, хотя я этого не ожидал. Плакальщица  Королевы
была Неприкасаема. Она давала клятву безбрачия и слез. В тот вечер я долго
справлял траур,  не  столько  по  старой  Плакальщице,  сколько  по  своим
утраченным надеждам на Линни, а потом со злостью кинулся на свои  подушки.
И когда меня призвали к Королеве - она всегда  была  ненасытна  в  периоды
оплакиваний - я выполнил ритуал посева с такими толчками  и  стонами,  что
чуть не поранил нас обоих, к  ее  удовольствию  и  к  моему  непреходящему
стыду. Итак, я пробыл у Королевы долгое время, потому что,  хотя  до  меня
были призваны другие принцы, я был в тот год фаворитом, и  меня  призывали
чаще других. Я  ходил  туда  каждую  ночь,  иногда  два  раза  за  ночь  и
возвращался  в  свои  комнаты  измученный,  но  без  облегчения,  покрытый
собственным потом и пахнущий духами Королевы. Королевы, как я уже говорил,
не потеют, но их прикосновение оставляет мужчине запах, который  не  сразу
удается смыть в ванне.
     Это было на десятый день после смерти  старого  Мастера,  и  когда  я
вошел в свои апартаменты, Линни ходила взад-вперед вдоль стены с  виолами.
Мар-Кешан умолял ее уйти. Они были так поглощены спором, что не  услышали,
как я вошел.
     - Его может не быть еще много часов, - говорил Мар-Кешан. -  Королева
держит его до тех пор, пока не утомит  его,  или  не  утомится  сама,  как
когда.
     - Я должна поговорить с ним, - настаивала Линни. - Мар, пожалуйста, я
должна.
     - Его здесь нет.
     - Я здесь.
     Они одновременно обернулись ко мне и с легким вскриком раненой  птицы
Линни метнулась ко мне и упала в мои объятия.
     Мар-Кешан быстро отдал поклон и исчез прежде,  чем  я  сумел  увидеть
выражение его лица.
     Я взял ее лицо в ладони и повернул к себе.
     - Я здесь, - повторил я, в этот раз мягко, как прикосновение.
     - И...
     - И все. Мы просидели и проговорили всю ночь. Я был  слишком  утомлен
для чего-то еще, а у нее, в конце  концов,  были  свои  клятвы.  Время  от
времени мы ложились на мои подушки, и мои пальцы нежно гладили ее лицо, ее
губы, пока она говорила, но что-нибудь другое...
     - Я ЗНАЛ ЭТО.
     - Ты догадался.
     - ДУМАЙ, КАК ХОЧЕШЬ.
     - Она приходила ко мне еще раз. Много позже.
     - МНОГО ПОЗЖЕ?
     - Много позже того, как истекли мои пять лет посевов и я  не  мог  бы
засеять ее, даже если бы очень хотел.  Мы  пролежали  вместе  всю  ночь  в
объятиях друг друга, потому что это была ночь, когда умер Мар-Кешан. Тогда
между друзьями уже не имело значения, что в прошлом были предательства.
     - ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВ НЕ БЫЛО.
     - И то, что говорит Король, - правда. Но предательство было  -  и  не
было. Дай-ка я расскажу тебе о втором, а ты сам решишь.
     Это было спустя год  после  того,  как  прибыл  ваш  первый  небесный
корабль. Он спустился, как ты знаешь, как  раз  около  Эль-Лалдома.  Вышла
жрица с крестом и шаром, окруженная своими лучницами, и объявила, что  это
было предсказано старым пророчеством.
     Королева, которая наблюдала за этим из Башни  с  Выступами,  прислала
спросить: "Каким пророчеством?"
     Был прислан ответ: "Тем, что было сделано в  Десятом  Матриархате,  в
нем говорилось, что разверзнется небо и исторгнет чудо."
     Королева поговорила с  К'аррадемосом,  и  он  смутно  вспомнил  такое
предупреждение. Д'оремос напомнил им обоим, что это пророчество сбылось  в
Двенадцатом Матриархате, когда случился короткий дождь из твердых  камней.
Тогда Королева обдумала тот и другой ответ и сама спустилась  из  башни  в
долину.
     За ней тащилась горстка молодых принцев. Я был рядом с ней, так как в
то время был ее фаворитом. Она протиснулась мимо  лучниц  и  мы  с  ней  -
остальные принцы предусмотрительно  остались  позади  лучниц  -  оказались
лицом к лицу со жрицей.
     - Что ты читаешь в шаре, сестра? - спросила Королева.
     Жрица покачала головой.
     - Свет погас, моя Королева. - Там нечего читать,  тень  этой  большой
движущейся башни затмевает слабый свет шара.
     Королева заглянула в шар и увидела, что это правда.
     - Позволь мне пойти и спросить, что живет внутри этой вещи, -  сказал
я, думая, что если я умру за Королеву, то Линни, по  крайней  мере,  будет
меня оплакивать.
     - Иди, - сказала она, немного поспешнее, чем я ожидал.
     Я оглянулся и  посмотрел  на  других  принцев.  Т'арремос  откровенно
ухмылялся. Тогда я распрямил плечи, подошел к большой серебряной  башне  и
постучал по ее боку. Она  отозвалась  странным  эхом,  пустым  звуком,  по
которому я понял, что это не сплошной монолит. А затем  в  боку  открылась
дверца, вывалилась и раскрылась серебряная лесенка,  и  по  ней  спустился
первый из вас, небесных путешественников.
     Я расскажу тебе, каким  мы  увидели  его:  высокий,  непреклонный,  с
большим шаром на голове, который он потом снял, но мы сначала думали,  что
это и есть его голова.
     Мы изумлялись его  серебристой  одежде,  которая  не  менялась  и  не
шевелилась под ветром.
     Потом  он  снял  шлем,  в   котором   отразились   наши   собственные
изображения,  и  перед  нами  предстало  лицо,  которое  показалось  почти
пародией на наши собственные. Он поднял руку в знак, который, как мы потом
поняли, означал мир.  Потом  он  улыбнулся,  широкой,  как  у  умирающего,
гримасой.
     - Я не враг, - сказал он, выговаривая наши слова хриплым голосом,  но
все же понятно.
     - С чего бы тебе им быть? - спросила Королева.
     Затем корабль исторг еще семь таких же, как первый, а  последним  был
ты, Человек Без Слез.
     - КАКИМ Я ТЕБЕ ПОКАЗАЛСЯ?
     - Таким же, как сейчас, А'рон. О, теперь у тебя  волосы  длиннее,  но
они все такие же золотые, цвета луговых цветов, цвета глаз Королевы, цвета
солнца. Мы все дивились этому. И хотя ты теперь закрыл свое лицо  бородой,
такой же золотой, как твоя волосатая голова, широкие поверхности  под  ней
все те же. И зелень твоих глаз. Хотя со времени  нашей  последней  встречи
прошло пятьдесят лет, ты выглядишь все так же.
     - ГОДЫ ПОЩАДИЛИ ТЕБЯ ТОЖЕ, Б'ОРЕМОС.
     - Это еще одна привилегия Королевской семьи. Мы не старимся так,  как
Обычные Плакальщицы. И ты тоже не старишься.
     - Я СТАРЕЮ НОРМАЛЬНО. НО МОЕ ВРЕМЯ - ТАМ, НАВЕРХУ - ИДЕТ НЕ ТАК.
     - Мы догадались. Но нам пришлось долго гадать и удивляться.
     - ЗНАЧИТ, МЫ, НЕБЕСНЫЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ, ВСЕ ЕЩЕ ЗАГАДКА ДЛЯ ВАС?
     - У вас есть чему удивляться. Но шесть Обычных  Плакальщиц  вышли  из
пещер, а мы, королевская семья - из бочки  в  море.  Почему  же  не  могут
появиться люди с неба.
     - ВЫ БОИТЕСЬ НАС?
     - Сначала я боялся, немного. Потом перестал. А потом было уже слишком
поздно бояться. Во времена перемен  нечего  бояться  маленьких  изменений.
Надо бояться, когда кончатся все перемены.
     - ТОГДА, ЕСЛИ  ТЫ  НЕ  БОИШЬСЯ  МЕНЯ,  РАССКАЖИ  МНЕ  О  ТОМ,  ВТОРОМ
ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ.
     - Второе предательство имеет отношение к тебе, А'рон. А Линни  с  тех
пор давно простила меня. Интересно, поступишь ли ты так же.
     - А Я З