веток помост. Ее  длинные
темные волосы были собраны и уложены  в  корону  из  кос,  она  хмурилась,
трудясь над нелегким делом.
     - Линни! - окликнул я ее раньше, чем Б'оремос смог остановить меня.
     Она подняла глаза, и в тот же момент я понял, что ошибся. У  нее  был
немного более низкий лоб и немного больший рот, чем у Линни, хотя  красота
ее была такого же рода.
     У входа в пещеру  произошло  какое-то  шевеление,  и  на  свет  вышла
старуха, опираясь на палку.  Волосы  ее  были  по-прежнему  черны,  как  у
молодой девушки, и золото ее глаз можно было безошибочно узнать,  но  кожа
ее потемнела и была покрыта густой  сеткой  морщин.  Она  была  похожа  на
знакомую картину, потускневшую и потрескавшуюся от времени.
     Я соскочил с коня и подошел к  ней.  Должен  сознаться,  я  испытывал
ужас. Стоя перед ней, я взял ее руку в свою и приложил ее ладонь к  своему
сердцу.
     - Ты... не состарился, - тихо сказала она, и голос ее был по-прежнему
мелодичным.
     - Ты... - начал я, собираясь соврать ей.
     Она закрыла мне рот рукой.
     - Не заставляй меня поверить в то,  во  что  поверить  невозможно,  -
сказала она. - Я с этим покончила.
     - Я должен поведать тебе долгую правду,  -  сказал  я.  -  Она  полна
предательств, но ни одного моего.
     Б'оремос заерзал, сидя в седле.
     - Меня уже нельзя предать, - сказала Линни, и  глаза  ее  наполнились
слезами. - Трех раз достаточно для любой женщины. -  Она  посмотрела  мимо
меня на Б'оремоса.
     - Ребенок был, - быстро сказал он, -  но  я  только  сделал  то,  что
приказала Королева.
     - Я знала, что был ребенок, - сказала Линни, - потому что я носила ее
под сердцем. И хотя вы говорили  мне,  что  был  мальчик,  искалеченный  и
мертворожденный, я вам не поверила, хотя сама Королева велела верить.
     - Тогда почему?.. - Б'оремос слез с лошади и подошел к нам. Я немного
повернулся, чтобы стать рядом с ней, и мы вдвоем оказались против него.
     - Потому что я прежде всего Плакальщица Королевы, - сказала она, -  и
первым было мое собственное предательство.
     Я снова взял ее за руку, нащупывая пальцами  тонкие  следы  возраста,
как выпуклую карту.
     - Ребенок жив.
     - Жив! - это был вздох, вздох, наполненный радостью.
     - Она все эти годы жила со мной, в небе, поэтому ей всего пять лет.
     - Расскажи мне о ней.
     Я помолчал.
     - Она золотой ребенок. Дитя земли и неба.  Она  поет,  как  маленькая
птичка, и зовут ее Линнет. Она всегда счастлива.
     - Ребенок! - В  этот  раз  заговорила  темноволосая  девушка.  -  Но,
Седовласая, ты никогда не рассказывала мне, за все это время.
     Седовласая отодвинулась от меня, подошла к ней и обняла ее,  как  это
делает мать с любимой дочерью.
     - У меня есть ребенок и нет его, -  сказала  она.  Потом,  как  будто
решившись, она обернулась ко мне. - Ты приведешь малышку сюда?
     - Она уже в серебряной башне. Я уже привез ее, хоть и тайком.
     Седовласая снова повернулась к девушке.
     - Слушай хорошенько и сохрани эти слова во рту и в сердце, потому что
придет время, когда ты должна будешь сказать их нашему народу. Ради  меня.
Это - твой ребенок. И ради самого ребенка тоже.
     Девушка молча кивнула, хотя молчание стоило усилий.
     - Я бы хотел остаться здесь с Линнет, - сказал я. - Я ее отец.
     Б'оремос откашлялся.
     - Тебе потребуется разрешение Короля.
     - Короля? - резко спросила девушка.
     - Королева мертва? - лихо сказала Линни.
     - Да.
     - Тогда я должна идти оплакивать ее.
     - Седовласая, ты нездорова, - запротестовала девушка.
     Линни выпрямилась и отбросила палку.
     - Я - Плакальщица Королевы. Отвезите меня туда.
     Б'оремос с большой нежностью  поднял  ее,  посадил  на  своего  коня,
вскочил в седло позади нее, и  они  ускакали.  Моя  лошадь  испугалась  их
быстрого отъезда, и мне понадобилось не меньше минуты, чтобы  успокоить  и
оседлать ее.
     Я протянул руку девушке.
     - Ты поедешь?
     - Что? Оплакивать эту бесчувственную сварливую  старуху?  -  спросила
она. - Да я лучше съем люмин.
     Я рассмеялся ее словам, она зарделась от смущения,  но  не  повторила
их. В конце концов, она поехала, сидя на лошади позади  меня,  не  потому,
что Королеве нужны были плакальщицы, а потому  что  кто-то  должен  помочь
Седовласой одеться, натереть ей локти, растереть лоб и сварить  ей  отвар,
который уменьшает боль в костях. И потому что ей  было  любопытно  увидеть
ребенка.


     Имя девушки, как я узнал во время наше бешеной езды вниз с горы, было
Гренна. Она была  единственной  дочерью  свинопаса,  обладала  невероятным
талантом к рисованию и была личной помощницей Линни.
     - Я - ребенок Седой Странницы, - сказала она с  горькой  гордостью  в
голосе, как бы вызывая меня на возражение. Ей был двадцать один год; у нее
был странный привлекательный голос,  время  от  времени  срывающийся,  как
будто тряпку рвали  о  гвоздь.  Она  была  сердитая,  храбрая,  верная  до
безрассудства, нежная, острая на язык, анархичная и  забавная.  Во  многих
отношениях в ней соединялись черты эль-лаллорийцев и наши. Мы уже изменили
ее - и ее ровесников - по  нашему  собственному  подобию,  видите?  Мы  не
хотели, чтобы так случилось, но это  так.  Но  Гренна  все  время  жила  с
Седовласой, и поэтому в ее мышлении укоренилось также много старого. Я  не
мог не полюбить ее - за то, чем она была, и чем становилась, и потому  что
она была мостиком между Линни и мной.
     Мы  захватили  Линнет  из  башни,  где  она  спала,  обхватив  руками
тряпичную куклу, сделанную Докторам  З.  Потом  мы  пешком  направились  в
город. Гренна позволила Линнет ехать верхом на ее плечах, за  что  мы  оба
сразу полюбили ее. И вот так  мы  вошли  в  Зал  Плача,  как  одна  семья,
плакальщицы, у которых не было слез для пыльной оболочки Королевы.
     Седовласая была на подмостках, все в том же грубом платье, в  котором
она была в пещере. У ее ног сидел молодой  принц,  перебирая  струны  ярко
раскрашенной плекты. Голос Седовласой был чистым и  сильным,  но  стихи  о
Королеве, которые она произносила, меня не тронули. Пальцы юноши несколько
раз споткнулись на струнах. Я особенно  заметил  это,  потому  что  привык
слушать  записи  Б'оремоса,  игравшего  ту  же  мелодию.  Плекта,  которой
пользовался юноша, давала в верхнем  регистре  немного  жестяной  звук,  а
басовая струна жужжала.
     Плакальщицы чинно двигались длинным серпантином, у  которого  похоже,
не было ни начала, ни конца, и весь  их  мир  все  оплакивание  скорбел  о
последней своей Королеве. И хотя это не затронуло моих чувств,  я  испытал
комфорт от привычности, от правильности всего происходящего. Я  чувствовал
- нет, я знал, что я прибыл домой.
     Линнет, конечно, устала к концу второго часа в Зале Плача, и  я  увел
ее обратно во дворец, где она стала весело бегать по  извилистым  залам  и
дворикам, полным цветов. Ее золотистые волосы, чуть темнее, чем были мои в
ее возрасте, казалось, вобрали в себя весь  свет  эль-лаллорского  дня,  и
многие слуги, посетившие оплакивание, пришли  посмотреть  на  ее  игры.  Я
поймал себя на мысли, что старый Мар-Кешан полюбил бы  ее,  дитя,  которое
выплыло в его руки на волне. Если что-то и было грустным в эти  семь  дней
оплакивания, так это мысль, что его уже не было, и он не мог увидеть ее.
     После Оплакивания Седовласая участвовала в  коронации  Б'оремоса,  но
это событие прошло  тихо,  даже  как-то  бессвязно.  Ни  у  кого  не  было
подходящего настроения. Седовласая была  измучена,  несмотря  на  то,  что
Гренна постоянно заботилась о ней. Жрица была  совершенно  сбита  с  толку
моим появлением и потрясена появлением Линнет.  А  Б'оремос  хотел,  чтобы
церемония прошла как можно быстрее, потому что, как он  выразился,  "такая
церемония напоминает нам о переменах; а я бы  не  хотел,  чтобы  мои  люди
помнили только то, что Короли вечны".
     Поэтому Линни, Гренна, Линнет  и  я  вернулись  в  дом,  где,  как  я
надеялся, мы могли бы лучше узнать друг друга.  И  провели  там  несколько
коротких месяцев, вроде счастливых летних каникул. Линнет начала  называть
Линни Первой Мамой, а Гренну - Второй Мамой. Это была идиллия.
     А потом Седовласая умерла. Это не было,  я  полагаю,  неожиданностью.
Они с Гренной строили погребальный столб в тот день, когда я приехал. Но я
этого не ожидал, хотя не знаю, на какое волшебство  я  надеялся.  Я  долго
оплакивал ее, оплакивал на свой собственный лад. Гренна  удивилась,  когда
увидела, что я могу плакать. А Линнет горевала, как ребенок, то  заливаясь
слезами, то через минуту смеясь и танцуя среди цветочных клумб.
     Гренна, конечно, приняла Линнет как своего собственного ребенка, и не
только потому, что этого желала Линни. Мы живем вместе  -  не  как  муж  и
жена, потому что у них это не принято, а я намерен учить их  этому.  Но  я
научил ее тому, что такое любовь, и она дорожит этим словом.
     И сею я хорошо. Через несколько месяцев Гренна родит нашего  ребенка,
и меня не вынудят к второму предательству, поэтому не  старайтесь  вернуть
меня.
     Неужели вы не можете понять, сэр, что я сделал?  Не  засорил  мир,  а
принял его. Если он немного изменился из-за меня - ну, так ведь и я  очень
изменился из-за  него.  Я  буду  продолжать  аккуратно  записывать  песни,
рассказы и обычаи и буду счастлив переслать вам эти записи, когда наступит
срок следующего прибытия антрополога, через пять лабораторных лет. Но я не
вернусь на корабль; собственно говоря, я отправил вам серебряную башню  на
автопилоте. Эль-Лаллор теперь мой дом.
     А когда я умру, меня выставят на погребальные столбы,  и  меня  будут
оплакивать мои дети, потому что где-то в Пещере, я верю всей душой,  Седая
Странница ждет меня и приглашает быть рядом с ней. И  хотя  я  никогда  не
любил ее так, как сейчас люблю мою Гренну, я знаю,  что  мы  будем  вместе
втроем, как это нам было предсказано.



                         ПЛЕНКА 12. КАРТЫ ПЕЧАЛИ

     МЕСТО ЗАПИСИ: Пещера N 27, ныне - центр Аэртона.
     ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Тридцать пятый год Совета,
                   Лабораторное время - 2142,5 г.н.э.
     РАССКАЗЧИК: Гренна - доктору М.Ф.Замбрено.
     РАЗРЕШЕНИЕ: Собственное разрешение Гренны.

     - Ты прибыла насчет Карт? Ты нанесла свой визит чуть  ли  не  слишком
поздно. Голос у меня в эти дни такой слабый, я  не  могу  спеть  ни  одной
элегии, не закашлявшись. Впрочем, кое-кто может сказать вам, что в пении я
никогда не была сильна. И это правда. Если они умели собирать в Зал  Плача
ряды плакальщиц силой своих песен, а другие -  красотой  своих  стихов,  я
брала не этим. Но очень, очень многие  приходили  смотреть,  как  я  рисую
картины скорби на бумаге  и  на  дереве.  Даже  сейчас,  когда  моя  рука,
когда-то названная старой рукой на молодом теле, состарилась больше, я все
еще могу привлекать плакальщиц силой своих пальцев.  О,  я  часто  пытаюсь
петь, когда рисую, своим странным  голосом  флейты,  который  один  критик
сравнил  с  "немного  сумасшедшей  горлицей".  Но  я  всегда  знала,   что
плакальщиц к моему столу привлекает не пение, а мои картины.
     Именно такой Седовласая нашла меня, когда я пела и рисовала  в  одном
очень незначительном Зале, оплакивая  умирающую  пра-тетю,  сестру  матери
моей матери. В те дни родословная моей матери была точно известна.
     Мы  были  свинопасами,  и  наши  предки  -  тоже.  Мне   легче   было
разговаривать  со  свиньями,  чем  с  людьми,  их  поведение  было   более
откровенным, более правдивым, более  добрым.  И  я  никогда  не  играла  с
другими детьми в Зал Плача, у меня не было ни братьев, ни  сестер,  только
свиньи. Однажды я сочинила погребальную песню о  свиньях.  Я  думаю,  я  и
сейчас могу вспомнить ее, если постараюсь.
     Ну, ладно. Ирония заключается в том, что я до  сих  пор  помню  морду
моей любимой  свиньи,  но  лица  пра-тети,  которую  я  тогда  оплакивала,
навсегда потеряно для меня. Но, конечно, я знаю линию рода: Гренди -  дочь
Грендины, дочери Гренесты и так далее.
     Седая Странница (ее по-прежнему называли так в дальних селениях, хотя
весь город звал ее Седовласой) находилась в дальнем путешествии. Она часто
посещала сельские Залы. "Прикоснуться  к  подлинной  скорби",  -  так  она
называла это, хотя я не знаю,  насколько  подлинной  была  та  скорбь.  Мы
пытались подражать двору  Эль-Лалдома,  мы  копировали  их  манеру  пения,
слушая ящики с голосами, которые нам  привезли  небесные  путешественники.
Многие из моих первых рисунков были копией их рисунков. Что еще  могла  я,
свинопаска, знать?
     Но она заметила меня в Зале,  таком  незначительном,  что  колонны  и
капители у входа совсем не были украшены резьбой. Только  на  одной  стене
было плохо  различимое  изображение  плачущей  женщины.  Единственным  его
достоинством был возраст. Облупившаяся во многих местах краска висела, как
короста, и никто не имел времени или таланта, чтобы обновить  ее.  Что  ей
нужно было, так это не обновить, а перерисовать ее. Руки  у  женщины  были
неестественно вытянуты, поза - неуклюжая. Я понимала это уже  тогда,  хоте
не умела это сказать.
     - Эта девочка, дайте-ка, я заберу ее, - сказала Седая Странница.
     Хотя было ясно, что я - королевского посева, так как я была высокая и
глаза у меня были золотые, я была неуклюжей девочкой, и мама с ее сестрами
не хотели, чтобы  я  уехала.  Нас  связывала  между  собой  не  любовь,  а
жадность. Я много работала, больше всех, потому что я предпочитала это  их
обществу. Если бы я уехала, пострадали бы свиньи. Кроме того, в тот год, с
тех пор, как я была допущена в Зал, я приобрела в нашем городишке довольно
большую популярность. Моя мать и ее сестры не способны были видеть  дальше
стен собственного свинарника.
     Но Седая Странница резонно заметила, что у  них  нет  средств,  чтобы
дать мне образование за пределами этого незначительного Зала.
     - Пусть поедет со мной и учится, - сказала Седая Странница, - а я дам
вам взамен шелка, чтобы вы нашли другую  свинарку.  -  Она  не  предложила
прикоснуться к ним, потому что она разгадала их жадные наполненные камнями
души.
     Они колебались.
     - Она приведет плакальщиц во все Залы, чтобы  повторять  имена  вашей
семьи, чтобы помнить вас. - Она помахала  перед  их  лицами  куском  шелка
радужного цвета.
     Я никогда не узнаю, какой аргумент оказался решающим, но  они  отдали
меня в ее руки.
     - Вы больше не увидитесь с ней, - сказала им Седая Странница, - разве
только издали. Но ее имя будет по-прежнему вашим именем. И я  обещаю  вам,
что она не забудет своих предков.
     Так оно и случилось.
     - А КАРТЫ?
     - Нет, не торопи меня. Я дойду до Карт. Но раньше я должна рассказать
обо всем, чтобы было понятно.
     Мне тогда было шестнадцать лет. Не такая  молодая,  какой  была  сама
Странница, когда ее избрали, но достаточно молода. И  все  же  я  покинула
дом, ни разу не оглянувшись,  держась  рукой  за  ее  платье.  Я  даже  не
нарисовала себе слезы по случаю ухода, так мала была печаль. Они остались,
лапая шелк, более жадные, чем свиньи, которые почувствовали, что я покидаю
их, и скорбели единственным доступным для них способом - они отказались от
еды. Позднее мне говорили, что моя мать  и  одна  из  сестер  приходили  в
Эль-Лалдом и просили шелка или, по крайней мере, орешек люмина.
     Им дали большой кусок шелка с вышитым на нем красным зверем,  похожим
на большую ящерицу - и одновременно побили их.
     - Если вы явитесь опять, - предупредили их,  -  она  сможет  добавить
несколько имен к строчкам плача. И это будут ваши собственные имена.
     Ну, никому не нравится быть призванным в  Пещеру  раньше  срока.  Они
поняли, что с ними не шутят. Ноги их больше не было в городе.
     Таким образом я в результате стала ребенком  Седой  Странницы.  Я  бы
взяла себе ее семейное имя, если бы она позволила. Но она дала клятву, что
я останусь сама  собой,  а  она  придавала  большое  значение  всем  своим
обещаниям. Поэтому я сохранила свое имя, Гренна. Но во  всем  остальном  я
принадлежала ей.
     Я научилась всему, чему она могла научить меня - и  большему.  Потому
что даже когда она не учила, я училась у нее, наблюдая, слушая и -  как  я
потом узнала - любя. Это у вас прекрасное слово. Мне  кажется,  вы  можете
все же дать нам кое-что хорошее.
     Но Седовласая уже была старой, и мы провели вместе только  пять  лет.
Простите мне мои слезы. Она обычно говорила, что плачут ради искусства. Но
я уже не плакальщица. Те, кто придет после, будут оплакивать меня.
     Итак, теперь я подхожу к тому, о чем вы хотите услышать, к Картам. Но
сначала я должна коснуться ее смерти, потому  что  именно  это  вдохновило
меня на Карты Печали. Это было много, много лет тому назад, но я все помню
очень четко. Это потому, что я никогда это не записывала. Держать  во  рту
значит помнить. Мой голос делает рассказ правдивым.
     Разрешите, я буду вам рисовать и вслух объяснять картинки. Вы прибыли
с неба, ваши воспоминания лживы. Мои краски вон там, в круглой  деревянной
коробке на полке. Да, это она, на ее крышке нарисованы слезы,  похожие  на
цветы. А'рон вырезал ее для меня, по сюжету рассказа, который он помнил со
старой Земли. Я очень дорожу ею. Принесите ее мне.
     Сначала я нарисую пещеру, такой, какой она была тогда, просто одна из
выемок в горах. Вам трудно будет поверить, что это то же  самое  место.  У
нас ушли многие годы, чтобы изменить ее.
     Седовласая и я нашли ее через три дня, хотя до  нее  можно  дойти  за
один день. Она знала, где пещера  находится,  но  у  нее  была  параличная
походка, отчего приходилось идти медленно. На ночь мы останавливались  под
раскидистым деревом румум и вместе смотрели на звезды. Она  говорила  мне,
как они называются, странные у них имена, на вашем языке. Она знала о  них
много историй. Вас это удивляет? Не должно. Седая Странница бродила  среди
вас и слушала. Она запоминала  все,  что  слышала  от  вас,  хотя  она  не
подражала вашим привычкам.
     - Я ВИЖУ.
     - Так же, как вы на своем языке говорите "Я вижу", имея в  виду,  что
вам понятно, мы говорим "Я слышу". Мне это  объяснил  А'рон.  И,  конечно,
Седовласая умела слушать лучше, чем кто-либо.
     Ну, значит, это наша пещера.  Вход  был  скрыт  густо  переплетенными
ветками колючего кустарника. Я потратила несколько часов, чтобы  расплести
их. Седовласая не разрешила мне обрубить ветви.
     Она обнаружила эту пещеру, когда только стала Плакальщицей  Королевы.
Она часто говорила мне, что в тот первый  год  после  смерти  Мастера  она
убегала в горы, чтобы думать. Она ужасно скучала по дому  и  что-то  злило
ее. О, я вижу по вашему лицу, что вы знаете  эту  часть  ее  истории.  Ну,
злость и тоска по дому были ее частыми спутницами. Не  моими.  Я  не  была
счастлива, пока не ушла из дома. Я могла затосковать только от мысли,  что
надо туда возвращаться. Если я о чем и  жалела,  так  только  о  том,  что
бросила своих бедных свинок на милость своей родне.
     В пещере была постель, вернее, койка, сооруженная из дерева  румум  с
сеткой из очищенной лозы, протянутой от одного края до другого.  От  одной
только мысли, как она очищала эту лозу от шипов, прядь за  прядью,  совсем
одна, мне хочется плакать. Каждую неделю я набивала  наши  матрацы  сладко
пахнущими травами и сухими листьями румума. В изголовьи и у ног я  ставила
свечи. Около них в пещере  был  естественный  дымоход,  и  дым  от  свечей
вытягивался через  него  тонкой  ниточкой.  Однажды  мне  показалось,  что
дыхание Седовласой струится из нее, завиваясь спиралью и находя свой  путь
из пещеры. Вот, я нарисую это. Видите?
     А потом появился А'рон, и все, конечно,  изменилось.  Он  и  Б'оремос
принесли новость, что Королева умерла, от чего Седовласая стала и сильнее,
и слабее. Но маленькая Линнет и ее смех заполнили собой пещеру, и