рская  волна,
устрашающая, с белым гребнем наверху. Волосы она заплела в косы,  и  седые
пряди перевивали их, как ленты. Когда она стояла, разведя руки в  стороны,
она выглядела великолепно, как древняя гавайская королева,  одна  из  тех,
чье благородство измерялось шириной ее талии.
     Мы решили снова надеть свои дорожные костюмы,  чтобы  всем  выглядеть
одинаково, только шары-шлемы мы оставили  на  корабле.  Ну  и  зрелище  мы
представляли: первой спустилась по серебряным ступеням Доктор З. в зеленом
раздувающемся балахоне, а позади нее  семь  неуклюжих  слуг  в  серебряной
одежде.
     Мы шагали в ногу под звуки моей гитары, что  не  так  легко  сделать,
учитывая вес дорожных костюмов. Хопфнер и два его помощника-мужчины  вышли
последними, они несли гамак и подставку для него.
     Б'оремос встретил нас у подножия лестницы и  приветствовал,  наклонив
голову. Лучницы, пришедшие с ним, тоже склонили головы. Но Линни,  которую
я сначала не заметил, потому что она  стояла  сбоку,  не  шевельнулась.  В
руках у нее была изящно выграненная каменная Чаша.
     Приди, сладкая Смерть, подумал я пробежавшей у меня в мозгу  строчкой
из старой песни. Я подошел к ней, по дороге закинув гитару за спину.
     - Собственная Чаша Королевы. - Она  говорила  так  тихо,  что  я  еле
расслышал, что она сказала. Она протянула Чашу мне и я увидел, что  у  нее
дрожат руки.
     Я взял ее руки в свои, чтобы прекратить хоть на время  дрожь,  и  она
заглянула мне в глаза. Глаза у нее  были  золотые,  но  не  цвета  чистого
янтаря, как у Б'оремоса или Королевы. Скорее в них  были  крапинки  золота
потемнее, а по краю радужной оболочки были кружки более темного цвета.
     - Для вашей Королевы, - сказала она.
     - У нас нет королев.
     - И у вас нет плукенны или ладанны, а есть что-то  другое.  И  вы  не
скорбите, - сказала она мне так  тихо,  что  никто  больше  не  слышал.  -
Поэтому - я думаю, что ваша Королева не должна принимать эту Чашу.  -  Она
быстро отвела глаза. То, что она произнесла, было величайшей ересью.
     Я  прикусил  губу  и  поторопился  убедить  ее,   остановить   наплыв
засорения, которое затопило ее.
     - Не бойся, Линни. Поверь мне, все будет хорошо.  Наша...  Доктор  З.
охотно принимает эту Чашу.
     - Тогда я скорблю по ней, по вашей не-Королеве, - сказала Линни,  все
еще глядя себе под ноги, - по Дот'дер'це. Я буду оплакивать ее,  как  свою
собственную.
     Я улыбнулся, глядя на ее опущенную головку, потом вовремя вспомнил  о
ритуале: "Пусть строчки твоих погребальных песен будут долгими".
     - Пусть смерть ее будет быстрой.
     Пока мы с Линни разговаривали, держась за руки, Доктор З. разыгрывала
с Б'оремосом другой сценарий. Она взяла  у  него  из  рук  свое  платье  с
драконом на спине и королевским  жестом  передала  его  Пауле.  Затем  она
сказала ему, что хоть она ценит люминовые орешки Королевы, в ее мире  есть
вещество получше для королевы - она показала жестом на свою  фигуру  -  ее
комплекции.
     Б'оремос выслушал это, склонив голову набок, потом кивнул.
     Доктор  З.  подала  знак,  и  Эн-Джимнбо  вынес  большую   стеклянную
мензурку. Нанесенные на нее красные рисочки и цифры блестели на солнце,  а
поллитра яблочного сока с морфием пропускали, как призма, солнечные лучи и
отбрасывали радугу на стенки корабля.
     Доктор   З.   высоко   подняла   мензурку   и    звонко,    отчетливо
продекламировала замечательную смесь из старой поэзии Земли. Такая  поэзия
была в стиле джонга.

                      Если спросите - откуда
                      В Мордоре есть Властелин? -
                      То не лепо будет бяшеть,
                      В глуще рымит исполин!

     Я, как можно тише, пытался переводить стихи Лине-Лании.  Но  не  все,
происхождение и язык некоторых строчек не понимал я и сам.

                      Несу это гордое бремя!
                      Офелия, о помяни!
                      Увы, дождалась смерть поэта,
                      Убив мою Аннабель-Ли!

     И завершила импровизацию  Доктор  З.  мгновенным  переводом  на  язык
Эль-Лаллора.

                      Все царства мира - за стакан вина!
                      Пусть я умру - явись передо мною!
                      Чтоб столько королевских трупов
                      За ту же и оплакивали цену!

     И большим глотком выпила мензурку до дна.
     Я и раньше слышал, как  она  пользуется  таким  попурри.  Они  звучат
замечательно, если их хорошо декламировать, а у  нее  был  зычный,  хорошо
поставленный голос, который можно было услышать в любом конце любого зала.
     - Кто такая Аннабель-Ли? - спросила Линни шепотом.
     Увлеченный спектаклем, я чуть не ответил ей, но во-время спохватился.
     - Я не имею права говорить об этом. Это тайная часть наших верований.
- Так обычно ведут себя антропологи.
     Она больше не задавала вопросов, а просто наблюдала,  как  Доктор  З.
опустилась в гамак, передав мензурку Эн-Джимнбо. Она улеглась на подушках.
Мы разорили все постели на корабле, каждый отдал  свои  подушки  и,  кроме
того, мы надули  еще  двадцать  штук  из  запасов  плавсредств.  Выглядела
постель странно и не очень уютно, но это  недолго  беспокоило  Доктора  З.
Морфий действует быстро, дыхание сразу замедляется,  вскоре  появляются  и
другие важные признаки...
     - Сынок,  я  развозил  колонистов  по  звездным  системам  в  большем
количестве, чем у тебя волос на голове. Не учи  меня  тому,  что  я  знаю.
Расскажи о том, чего не знаю.
     - Прошу прощения, сэр.
     Когда Доктор З. начала терять сознание, она жестом подозвала  меня  и
сказала по-английски:
     - Устрой мне роскошные проводы, Аарон. И помни, не  будь  романтиком.
Хороший антрополог наблюдает,  изучает,  познает.  Он  не  превращается  в
туземца - без особых причин.
     Потом добавила на языке эль-лаллорцев:
     - Ты заставишь их помнить меня? - и закрыла глаза.
     Я стал на колени около нее, мы именно так договорились раньше. Я даже
пробормотал:
     - Да, Доктор З.
     Позади себя я услышал, как Линни тихо произнесла:
     - Пусть смерть твоя будет скорой.
     Б'оремос повторил эти слова.
     Именно в этот момент Доктор З. "умерла".
     Эн-Джимнбо нагнулся, взял ее запястье и  попытался  сосчитать  слабый
пульс, а затем объявил, что она умерла. Мы все  начали  рыдать,  выть,  по
крайней мере, все антропологи. Хопфнер и его троица вели себя  скованно  и
выглядели, по-моему, неубедительно. Они выли, падали на колени, по крайней
мере, Кларк и двое стражей помоложе упали  на  колени.  Хопфнер  стоял  по
стойке смирно и конвульсивно  двигал  челюстью,  как  будто  он  испытывал
большой эмоциональный стресс.
     Но, конечно, ни один из нас не плакал.
     Б'оремос положил руку на лоб  Доктора  З.,  и  постарался  как  можно
незаметнее скользнуть  пальцами  под  ее  носом,  но  он  не  почувствовал
дыхания. Линни положила ладонь на широкую грудь Доктора З., но если там  и
продолжалось дыхание, оно  было,  конечно,  неглубоким,  его  нельзя  было
заметить.
     Я встал.
     - Мы не раздеваем наших покойников и не выставляем их на столбах  для
хищных птиц, - сказал я сдавленным как бы от  горя  голосом.  -  Хотя  мы,
конечно, оставим тело Доктора З. здесь, чтобы ваши люди  могли  посмотреть
на нее прежде, чем мы заберем ее на корабль и  поместим  для  обозрения  в
прозрачный ящик. - Я сделал  глубокий  вдох.  Эта  часть  беспокоила  нас,
потому что ее надо было поместить в отсек  долгого  сна  не  позднее,  чем
через семьдесят два часа. - Одного-двух дней вам хватит?
     - Одного дня, - сказал Б'оремос. -  Этого  хватит,  чтобы  весь  двор
пришел посмотреть на нее.
     Я вздохнул свободно.
     - Как угодно. - И поклонился. Удивительно, что я ему поверил.  Я  был
уверен, что он и все придворные хотели отдать дань уважения нашей  умершей
Королеве и никому из них не пришло в голову,  что  мы  их  обманули.  Хотя
принцы были склонны к интригам, такие штучки землян были за  пределами  их
воображения, или, по крайней мере, я так думал. Что говорит Королева -  то
правда, а Доктор З. была - в глазах Б'оремоса - нашей Королевой. И все же,
как сказал Хопфнер, мы не хотели излишне рисковать.
     Доктор З. пролежала в таком состоянии весь  день,  Хопфнер  стоял  по
стойке смирно у ее изголовья, Кларк - у ног, и  еще  по  одному  стражу  с
каждой стороны. Как только прекращался поток плакальщиков, Хопфнер начинал
жаловаться мне.
     - Они оказывают ей большую честь, - отвечал я. - Обычно мертвое  тело
выставляют на погребальных столбах для птиц. Только на королев  смотрят  и
плачут по ним.
     Это успокоило его.
     Эн-Джимнбо часто становился на колени около  Доктора  З.,  как  будто
плача над ней. На самом деле он проверял жизненно важные  признаки.  Любое
изменение означало бы резкое ухудшение в  ее  долгом  сне.  Тогда  был  бы
приведен в исполнение план Б, или, как накануне  ночью  выразилась  Доктор
З., "это означало бы, что меня надо в пожарном порядке убирать  отсюда.  Я
не отношусь к отряду мучеников. Просто играю  роль  по  мотивам  волшебной
сказки".
     Когда стали опускаться  последние  лучи  эль-лаллорийского  солнца  и
серые пальцы ночи протянулись к нашей лужайке, появилась сама Королева,  в
сопровождении Линни и жрицы с шаром и крестом в руках.
     Королева рыдала,  произнося  слова,  которыми  начинается  строфа  из
Королевского Оплакивания:
     - Королева скончалась. Пусть хлынут слезы.
     Потом она направилась в Зал Плача, сделав нам знак следовать за ней.
     Мы оставили Хопфнера, Кларка и Эн-Джимнбо охранять З. Я объяснил  это
небольшое отступление от их церемонии в выражениях средневекового  понятия
о бдении (Аналоги, аналоги - звучали у меня в мозгу слова Доктора  З.)  и,
хотя Б'оремосу это показалось странным, все было похоже на правду.  Он  не
настаивал, чтобы эти трое покинули ее, но оставил с ними одного  из  своих
слуг, Мар-Кешана, в знак глубокого уважения.
     Зал был освещен факелами, пламя которых тянулось к отверстию в крыше.
Хотя плакальщицы  вышагивали  медленно,  под  удары  больших  погребальных
барабанов, на стенах плясали сумасшедшие тени, создавая  безумную  пародию
на печальную процессию. Похоже было, что ирония  этого  беспокоила  только
меня.
     Эль-лаллорийцы были как будто по-настоящему тронуты  смертью  Доктора
З.,  хотя  они  были  знакомы  с  ней  всего  один  день.   Мы,   небесные
путешественники, вели себя скорее, как туристы, чем  скорбящие  друзья.  Я
только надеялся, что Королева  и  ее  свита  примут  нашу  неуклюжесть  за
традиционное проявление горя.
     Линни взобралась на сцену, за ней - Б'оремос. Они начали  произносить
и  петь  долгие  душераздирающие  погребальные  гимны  и  звучные   стихи,
сопровождая их сериями невероятно мелких  шажков.  Это  было  оплакиванием
Королевы.
     Когда Линни декламировала третью длинную поэму за эту ночь,  а  толпы
плакальщиц  стояли,  уставившись  на  сцену  с   восхищенными   взглядами,
обнявшись за плечи и раскачиваясь в такт ее словам, в тот момент  я  начал
понимать, какой она по-настоящему великий артист. Потому что по мере того,
как я слушал натренированным за годы  обучения  профессиональным  ухом,  я
понимал, что она вплела в стихи те немногие детали из  жизни  Доктора  З.,
которые ей удалось  собрать,  добавив  наблюдения  физического  характера,
поразившие меня. И все это она проделывала в потоке речи, в строгих рамках
ритмического рисунка - сложного, формализованного, контрапунктического - и
в рамках развернутой метафоры скорби. Это было выступление мастера.
     Стоявшая рядом со мной Королева откровенно рыдала, коротко и страстно
всхлипывая. Она прикоснулась к моей руке  и  ее  пальцы  как  будто  огнем
прожгли мою кожу.
     - Она мне нравилась, - сказала она. - И я бы хотела узнать ее лучше.
     Проглотив  сразу  возникший  ответ:  "Тогда  зачем  вы  заставили  ее
умереть?", я вместо этого сказал:
     - Она уже выросла от вашей дружбы. Если бы она знала вас дольше,  она
выросла бы еще больше. - Какой-то чертенок во мне добавил голосом  Доктора
З.: "Хотя кое-кто мог бы сказать, что она уже достаточно выросла".
     - Что ты сказал, А'арон, на  этом  своем  грубом  языке?  -  спросила
Королева, и я с ужасом понял, что последнюю фразу я произнес  по-английски
вслух.
     - Я сказал... да возрастет она в Свете, - опять  подумав,  что  слово
"свет" меньше всего подходило к Доктору З.
     - Так вы тоже знаете  о  Свете,  -  сказала  Королева.  -  Мы  должны
обсудить это. Приходи сейчас в мою комнату, чтобы продолжить  разговор.  -
Ее рука горела на моей.
     - У нас в обычае скорбеть рядом с телом оплакиваемого,  -  сказал  я,
объясняя "бдение".
     Она посмотрела на меня своими загадочными  глазами  и  ушла  в  вихре
теней, а за ней быстро последовали ее слуги.
     Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она  ушла.  Огонь
ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.
     Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться
и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она
подошла ко мне.
     - Человек-Без-Слез, - сказала она, - я буду плакать за тебя  и  твоих
друзей не потому, что так приказала Королева, а потому,  что  я  чувствую,
что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему,  может  быть,
не умеешь скорбеть.
     - Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, - сказал я.
     - Может быть, незачем, - ответила она.
     На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду.  Потом
я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она
ее понимала.
     -  Когда  нет  ни  плукенны,  ни  ладанны,  а  только   промежуточное
состояние... - начала она.
     - Любовь - не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.
     - В это я не верю.
     - Может быть, ты не умеешь.
     - Может быть, незачем.
     Это не был спор, это была перекличка, и сердце  мое  билось  с  ее  в
одном ритме. Глаза у нас блестели  и  в  Зале,  погружающемся  в  темноту,
казалось, светились.
     Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.
     - Так заканчивается первая ночь оплакивания, - сказал он. - Теперь мы
должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно  достается  нашей
Королеве.
     Я улыбнулся.
     - Тогда нам придется съесть очень много.
     Линни выглядела шокированной, но Б'оремос  стукнул  меня  ладонью  по
спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.
     - Пойдем в мои апартаменты. Там будет много  хорошей  еды.  Мар-Кешан
все давно приготовил. Седовласая тоже пойдет с нами.
     - Седовласая?
     - Лина-Лания, Седая Странница. Мы ее зовем так.
     - Седовласая. - Я перекатывал слово во рту,  мне  не  очень  нравился
заключенный в нем смысл.
     Линни заметила мои колебания.
     - Какое имя ты предпочитаешь?
     - Линни. Оно напоминает мне о линнет, маленькой певчей птичке  Земли,
моего мира.
     - А какого цвета эта птичка? - спросила она.
     Я улыбнулся. - Есть одна разновидность, называется  серая  линнет,  -
сказал я.
     - Вот видишь, - сказала она. -  Слова  двух  миров  не  могут  лгать.
Называй меня, как хочешь.
     - Линни, - сказал я. - Я оставлю Седовласую во рту Б'оремоса.  Потому
что в нашем мире это мрачный цвет, вылинявший, печальный, без блеска. Тебе
он не подходит.
     - Ты на самом деле еще не знаешь, что мне подходит, Человек-Без-Слез,
- сказала Линни. - Я чувствую в тебе сомнения. Удивление  и  сдержанность.
Еще не спета песня.
     Б'оремос вклинился между нами. Взяв меня за правую руку,  он  потащил
меня из Зала Плача во дворец через мощеные улицы, а затем  через  лабиринт
переходов к его комнатам. Линни шла следом.
     - А Королева знала, что ты пошел с ним вместо того,  чтобы  вернуться
на корабль для бдения?
     - Я этого не знал и, должен сознаться, и не подумал об этом. Я сказал
себе, что я наблюдаю, изучаю, познаю. Настоящий антрополог.  Но  на  самом
деле, я думаю, мне было приятно.
     - Ладанна.
     - Простите, сэр?
     - Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.
     В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как  будто
я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся  на  своих  подушках,  своей  ногой
касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания  между
нами.
     Я  задавал  вопросы,  сформулированные  скорее  как  утверждение,   а
Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все  было
похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает,  когда
изучаешь какой-то язык и вдруг  начинаешь  видеть  сны  на  этом  языке  и
понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры.  Но  когда  он
наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.
     Я совсем забыл о "смерти" Доктора З. и поэтому,  когда  вошел  слуга,
призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не  был  готов  услышать  его
тяжелый вздох.
     - Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, - сказал он.
     - Скорбь? - спросил  я.  -  Бессмертие?  -  Длинный  день  и  стаканы
поднесенного вина, значительно более крепкого, чем  все,  что  я  пробовал
раньше, замедлили мою сообразительность.
     - Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда  она
сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые  могли  бы
оплакать ее. Ей хочется еще одного ребенка. Она настаивает на  том,  чтобы
быть засеянной этой ночью,  и  мы  все  будем  вознаграждены,  если  будет
урожай.
     - Она просила меня, - сказал я. - Она приглашала меня в  свои  покои,
но я сказал нет.
     Б'оремос и Линни были шокированы.
     - Королеве не отказывают, - сказала Линни.
     - Мы делаем свои посевы с любовью, - сказал я. - А если есть  любовь,
всегда есть выбор.
     - У мужчины в этих делах нет выбора, - сказал Б'оремос. -  У  мужчины
так мало времени, оно должно быть потрачено на службу Королеве. Она  зовет
и я... - Он провел рукой по переду своего хитона, где  появилась  заметная
выпуклость. - Я мужчина и  я  должен  ответить  на  призыв.  -  Он  мрачно
посмотрел на меня. - То ли ты играешь с нами и ты не мужчина, то ли...
     - Я - Мужчина, - просто сказал я.
     - То ли твое время движется с другой скоростью, - закончила Линни.
     На это я не ответил. Я не смел.
     Б'оремос прикоснулся к моему плечу и быстро вышел  в  дверь,  скрытую
под драпировкой, а мы остались с Линни одни.
     - Для тебя время действительно идет иначе? - спросила она.
     Я долго думал, как объяснить  так,  чтобы  не  скомпрометировать  еще
больше наш прилет.
     - Мы иначе считаем, - сказал я наконец.
     Она  немного  помолчала,  ее  худое  лицо   сохраняло   торжественное
выражение, напоминая мне о мадоннах на  витражах  храмов  там,  на  старой
Земле. Наконец она взглянула на меня.
     - Ты многому можешь научить нас, небесный путешественник.
     - Я здесь для того, чтобы учиться, а не учить, - сказал  я,  и  вдруг
мысли мои странно прояснились. Я, казалось, вижу каждое слово прежде,  чем
произнести его. Сам того не  замечая,  я  протянул  руку,  взял  слово  из
воздуха, повернул его в ладони и сказал: - Это слово - ладанна.
     - Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, - сказала Линни, -
без слов. - Она сказала серьезно. - Потому что нет сомнений, что я не могу
научить человека  горевать,  если  он  не  чувствует  горя  здесь.  -  Она
приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди  над  сердцем,
широко расставив пальцы.
     - Но где же человек чувствует разницу  между  плукенной  и  ладанной,
если не здесь? - сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.
     - Меня никогда не касались, - ответила она, потом добавила, как будто
такое простое утверждение нуждалось в объяснении. - В моей деревне я  была
странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здес